Как и требовалось от нее, Мадлен кивнула. Сквозь браваду Лефевра проступало глубинное беспокойство. Недаром он рассеянно дергал себя за губу. – А гости у нее бывали? Может, ей передавали подарки или что-то в этом роде? Мадлен свело живот. – Не знаю, месье. И потом, она могла мне и не сказать. – Ты… осматривала ее комнату? Может, нашла что-то: какой-нибудь предмет или бумаги, что могло бы навести на мысль о ее нынешнем местонахождении? Мадлен не знала, как ответить. Не хотелось, чтобы Лефевр заподозрил в ней шпионку, но и выглядеть дурой в его глазах она тоже не хотела. – Да, месье. Я тщательно осмотрела ее комнату, но ничего не нашла. Если бы что-то обнаружилось, я бы мигом сказала доктору Рейнхарту. Лефевр кивнул, затем легко прикоснулся к ее руке и наконец-то попытался улыбнуться: – Да, да. Ты хорошая служанка. Больше тебя не задерживаю. Я сделаю все от меня зависящее. Поздним вечером, когда по окнам барабанил дождь, в апартаменты королевского часовщика пришел опрятного вида человек в черном. Он сказал, что должен немедленно переговорить с доктором Рейнхартом, причем с глазу на глаз. Когда Рейнхарт снова появился в передней, на нем был плащ, а глаза утратили всякий блеск и напоминали два камешка. – В морг Басс-Жоль привезли тело девушки, – сообщил он Жозефу и Мадлен. – Девушки со светлыми волосами. Я должен отправиться туда немедленно и удостовериться, она ли это. Мадлен почувствовала тьму, наползающую на ее сознание, почувствовала, что страх, до сих пор не позволявший ей расслабляться, сменился иным состоянием. – Я пойду с вами, – вызвался Жозеф, но Рейнхарт покачал головой: – Нет, Жозеф. Не хочу, чтобы ты это видел. Я и сам не хочу это увидеть. «Но это может оказаться не она!» – хотела крикнуть Мадлен. Это может быть труп совсем другой девушки! Мало ли трупов вылавливают из Сены и находят на улицах: тех, кто замерз, умер от голода или побоев? Жозеф подал Рейнхарту шляпу и трость, затем открыл дверь. Рейнхарт кивнул и шагнул в темноту. Его лицо ничего не выражало. * * * Казалось, Рейнхарт отсутствовал целую вечность, однако часы показывали, что его не было чуть больше часа. Когда он вошел, все слуги собрались в передней. С его шляпы падали дождевые капли. Голову Рейнхарт держал опущенной. Лица его Мадлен не видела, но по согбенной спине и руке, вцепившейся в трость, она догадалась, чтó он увидел в Басс-Жоль. Посещение морга сокрушило все надежды. Жозеф подошел к хозяину, снял с него мокрый плащ, а потом и шляпу. Доктор Рейнхарт ненадолго снял очки. Мадлен увидела, насколько тонка и бледна кожа вокруг его глаз. Совсем как крылышки мотылька. Глаза были водянисто-серыми. – Это она, – наконец произнес Рейнхарт. – Она мертва. Слуги стояли не шелохнувшись. Единственными звуками были тиканье часов и приглушенные крики, долетавшие с улицы. Эдме закрыла лицо фартуком и тихо заплакала. – Как? – все же решилась спросить Мадлен. Рейнхарт вытер лоб: – По словам носильщиков, которые принесли ее в морг, вчера вечером на площади Бодуайе ее сбила карета. – Чья карета? – Неизвестно. Легкий экипаж, запряженный одной лошадью. Кучер даже не остановился, в чем нет ничего удивительного. – Но ведь кто-то наверняка видел и запомнил его лицо, – сказала Мадлен. Она сознавала: служанка не вправе задавать столько вопросов. Нужно оставить несчастного отца в покое. Но Мадлен должна знать – знать все, включая и то, не ее ли это вина. – Если кто и видел, они не станут ничего сообщать по доброй воле. Я попрошу полицию найти свидетелей, но я не понимаю главного: зачем она уходила? Зачем… Рейнхарт накренился. Жозеф положил руку на хозяйское плечо, не дав ему упасть. – Довольно вопросов, Мадлен, – устало произнес Рейнхарт. – Эдме, принеси мне выпить. Покрепче. Эдме прекратила плакать и вытерла лицо краем фартука. – Обязательно, хозяин. Поднимайтесь к себе. Согреетесь, обсохнете. Я принесу выпить и печенье. – Часы… – продолжал Рейнхарт, явно не слыша ее слов. – Нужно остановить часы. – Какие часы, месье? – Все часы! – почти выкрикнул Рейнхарт. – Мы должны остановить все часы. Она мертва! Они с Жозефом разделили обязанности. Рейнхарт взял на себя часы в передней, большой гостиной и мастерской. Жозефу досталась малая гостиная и комнаты наверху. Золотые и серебряные часы, настольные и карманные – их механические сердца прекратили биться на середине очередного «тик-так». Мадлен велели закрыть все ставни, погрузив апартаменты во тьму. Поначалу эта монотонная работа и привычка подавлять свои чувства помогали ей держаться, но, когда она добралась до большой гостиной, ей показалось, что ее накрыло морской волной и потащило на дно. Грудь Мадлен была готова лопнуть. Не стало прекрасной девушки, полной жизни и замыслов; девушки, которая относилась к ней как к полноценному человеку, невзирая на изуродованное лицо, низкое происхождение и необразованность. И теперь этой девушки больше нет. Оцепенение, которое овладело Мадлен после смерти Сюзетты, эмоциональный панцирь, месяцами оберегавший ее, вдруг лопнул, обнажив нервы. Ее пронзило и прожгло неимоверной болью, угрожавшей сломать. Мадлен рухнула на пол, вспоминая, как совсем недавно Вероника лежала здесь, болтала босыми ногами и спрашивала ее об их дальнейшей судьбе. Она не знала, сколько времени прошло. Чья-то рука обняла ее за плечи и притянула к себе. Стоя на коленях, Жозеф обнимал ее. Он ничего не говорил. Да и о чем сейчас говорить? Когда смолкли все большие и маленькие часы, когда Мадлен вытерла распухшее лицо, слуги собрались в малой гостиной. Там же находился и доктор Рейнхарт. Он сидел неподвижно; глаза отрешенно смотрели в одну точку. – Это неестественно, – вдруг сказал он. – Это неестественный порядок вещей. Естественный порядок нарушен. – Хозяин, время уже позднее. Вам бы лучше лечь спать, – осторожно предложил Жозеф. – Да. Ты прав. Мадлен смотрела, как Рейнхарт медленно идет к двери. Она заметила скривившиеся полы камзола и грязь на чулках. Жозеф ушел вместе с ним. Мадлен и Эдме остались сидеть. Обе молчали. В апартаментах было непривычно тихо. Казалось, в доме перестало биться сердце и он умер. * * * Весть о трагедии быстро распространилась по жилам Парижа, как любые новости зловещего или непристойного содержания. В луврские апартаменты Рейнхарта привозили белые цветы и черный шелк; появлялись непрошеные посетители, присылались нелепые по своей напыщенности подарки и письма с выражением соболезнований от часовщиков, придворных и поклонников его ремесла. Приходили и полицейские из городской стражи, одетые в черные шинели, с непроницаемыми лицами. Однако свидетелей происшествия они так и не находили. А на улицах множились слухи о пропавших детях, подогревая гнев горожан. Люди собирались на перекрестках, в винных лавках и иных местах. Говорили, давая выход скопившейся злости, и строили замыслы. Мадлен была вся в хлопотах, помогая Эдме заказывать черную шерсть и шелк для траурной одежды Рейнхарта. Всем слугам полагалось носить на рукаве траурные повязки. Днем Мадлен тупо, словно механическая кукла, занималась делами, а по ночам горе набрасывалось на нее, как призрак. Мадлен всегда гордилась своей стойкостью и выдержкой. Ей всегда удавалось заталкивать вглубь или отодвигать от себя неприятные события. Но сейчас ее постоянно охватывали горестные чувства, сдавливая грудь. Причиной могло стать что угодно: запах, прикосновение, попавшаяся на глаза фарфоровая кукла, однако чаще всего причиной становились собственные мысли, выползавшие из темных углов сознания. После смерти Вероники с Мадлен начали происходить странные вещи. По ночам из колодца памяти наверх поднимались воспоминания. Снова и снова они возвращали ее не только к смерти хозяйки, но и к смерти Сюзетты. Мадлен вспоминала крики и мольбы сестры, а также медленное угасание Сюзетты, поскольку ребенок не желал покидать чрево еще слишком юной матери. Мадлен вспоминала бесполезные хлопоты повивальной бабки и собственную беспомощность. Вспоминала жаркую комнату, где лежала Сюзетта, и спертый воздух. Мадлен пыталась вспомнить лицо Вероники, но вместо него вспоминала бледное, распухшее лицо младшей сестры, покрытое потом, с прилипшими ко лбу волосами. «Маду, не оставляй меня!» – умоляла Сюзетта. Мадлен не отходила от нее ни на шаг. Два дня подряд она пробыла рядом с сестрой. Два дня, показавшиеся ей вечностью. Два дня, которые не только погубили сестру, но и уничтожили что-то в самой Мадлен. И когда наконец стало ясно, что сердца матери и ребенка перестали биться, когда все приняли это, Мадлен показалось, будто ее сердце притупилось. Это и к лучшему. Так будет легче выполнить обещание, данное ею Сюзетте, – вытащить Эмиля из бордельного смрада. Она подарит племяннику детство, которое у них с Сюзеттой украли. И потому сейчас она должна взять себя в руки, встряхнуться и заделать все пробоины в стене, выстроенной вокруг себя. Накануне похорон они вновь удостоились визита короля. Он явился один, в темно-коричневом плаще, словно обычный парижанин. Камиль еще давно рассказывал Мадлен, что Людовику нравилось одеваться на манер буржуа и ходить по улицам, общаясь с прохожими, в основном женского пола. Под плащом, который она сняла с королевских плеч, был темно-красный бархатный камзол. Ей подумалось, что король, как и она, бóльшую часть жизни играл определенную роль. Какую роль он мог сыграть в смерти Вероники? Не из-за него ли она в последние дни была так подавлена? Мадлен подала королю кофе и блюдо с засахаренными фигами, после чего вышла из гостиной в переднюю, дабы подслушивать разговор Людовика с Рейнхартом. – Доктор Рейнхарт, я зашел выразить вам свои соболезнования. Такая потеря. Невосполнимая утрата. – Благодарю вас, ваше величество. Боюсь, из-за приготовления к похоронам и прочего ваш заказ… – Не беспокойтесь о заказе. Разумеется, нам важно достичь поставленных целей, но я не смею лишать вас времени для скорби. – Да. – Она стала жертвой наезда кареты? – Так мне сказали. – Вы ее видели? – Видел. – И как она… как она выглядела? – Выглядела? – Ну да. В своем посмертном состоянии. Был ли на ее лице покой или наоборот? В гостиной стало тихо. Мадлен представила, как доктор Рейнхарт подбирает слова для ответа. Зачем король спросил об этом? – Покой? Нет. Ее лицо… ее тело… изуродованы… Вероника выглядела так, как любой человек, оказавшийся под копытами лошади и колесами телеги. Воображение нарисовало Мадлен жуткую картину. Она закрыла глаза, прогоняя видение.