Резкий тон Вероники отсекал дальнейшие вопросы и как бы говорил: «Не лезь не в свое дело». Мадлен обдало холодом. Ей стало не по себе. Может, Вероника ходила к возлюбленному, одному из придворных хлыщей в атласных камзолах? Нет, тогда бы она пришла розовощекой и совсем в другом настроении. А сейчас Вероника была очень похожа на Сюзетту после визита Камиля. Мадлен молча расшнуровала и сняла с Вероники сапоги, оставив ее сидеть на кровати и смотреть в пространство. Через несколько минут Мадлен снова заглянула в комнату хозяйки. Вероника сидела все там же, подтянув колени к подбородку и обхватив себя за плечи. Мадлен постояла у двери, глядя на бедняжку и испытывая желание подойти к ней и обнять. Нет, лучше этого не делать. Весь день Мадлен было не до Вероники, и в комнату хозяйки она зашла только вечером, чтобы расстелить постель. Вероника по-прежнему оставалась тихой и отрешенной. Огромные глаза, бледное лицо, пальцы, теребящие нижнюю губу. Мадлен молча застегнула на ней ночную сорочку с перламутровыми пуговками, красиво переливавшимися в пламени свечей. – Может, расскажете, что вас тревожит? – не выдержав, спросила Мадлен. – Что бы это ни было, я сохраню в тайне. Вранье, снова вранье, но Мадлен очень хотелось, чтобы так оно и было. Вероника сидела перед зеркалом. Судя по выражению ее лица, она хотела что-то сказать, но передумала и покачала головой: – Мадлен, не стоит обо мне беспокоиться. Я весь день помогала отцу и Лефевру, а голова была занята кучей разных мыслей. Мадлен стала заплетать волосы Вероники в косу. Это занятие доставляло ей удовольствие. Какое-то время обе молчали. «Может, к хозяйке подбирается король?» – подумала Мадлен, а потому сказала: – Если кто-то заставляет вас делать то, чего вам не хочется… Произнеся эти слова, Мадлен осеклась. Какой совет она даст девушке, если ее саму почти всю жизнь заставляли делать то, что вызывало у нее ненависть? – Мадлен, я делаю то, что должна делать. Как и все мы. Есть работа, и мы ее выполняем. – Вероника, а чем сейчас занят ваш отец? Неужели вам совсем нельзя об этом рассказывать? Вероника снова покачала головой: – Не могу. Я поклялась молчать. – Пальцы Вероники играли с флаконом из филигранного стекла, двигая его по столику. – Тебе, Мадлен, это бы совсем не понравилось. Тебе ведь и моя кукла не нравится. – Не кукла, а только ее глаза, – торопливо ответила Мадлен. – Дергали они меня немного, будто следили за мной. От этого кукла казалась мне живой. Вероника посмотрела на нее через зеркало: – Да, это касается черты между жизнью и смертью. Наверное, ты не напрасно насторожилась. А теперь мне пора ложиться, – сказала девушка и отвернулась. – Я могу вам хоть чем-то помочь? Хоть что-то сделать? Вероника мотнула головой. Мадлен вдруг обняла ее за плечи, как часто обнимала Сюзетту: – Не стану вам докучать, мадемуазель. Я всегда рядом. Если что-нибудь понадобится, смело зовите. Вы же знаете: я всегда откликнусь. Вероника повернулась к ней. Мадлен увидела слезы, блестевшие в изумрудных глазах хозяйки. – Спасибо, Мадлен, – сказала она, сопроводив слова коротким кивком. – Честное слово, сейчас ты ничем не можешь мне помочь. Мадлен медленно спустилась на кухню. Интуиция подсказывала: нельзя оставлять Веронику одну, но та ясно велела ей уйти. Мадлен вспомнила Сюзетту, какой та была в конце жизни: худенькие воробьиные плечи и раздутый беременный живот. Маду, не уходи. Мне страшно оставаться одной. Мадлен и не собиралась уходить, хотя мало чем могла помочь сестре. Мысли о Сюзетте продолжали донимать ее и в кухне, где она песком начищала кастрюли. Мадлен вспоминала, как умоляла маман позвать настоящего врача, на что мать упрямо отвечала, что все закончится благополучно. Мадлен настолько ушла в работу и мысли, что появление маленького мальчика едва не заставило ее вскрикнуть. Это был тот же уличный оборванец с землистым личиком, который впервые принес ей записку от Камиля. В сумраке кухни он бы вполне сошел за призрака. – Как ты сюда пробрался? – пробормотала Мадлен, опуская кастрюлю и вытирая распухшие пальцы. Мальчишка не ответил, молча подав ей записку. Девушка сунула руку в карман нижней юбки, где у нее завалялась мелкая монета. – Он велел письмо сжечь и сразу же идти, куда указано. Получив монету, посланец почти бесшумно исчез. Мадлен сломала восковую печать и прочла краткое послание: Немедленно иди в Шатле. Скажешь, что тебе надо видеть инспектора Виконта. Сделай так, чтобы никто не знал, куда ты пошла. Оставив недочищенную кастрюлю, Мадлен бросила записку на угли очага и поспешила в переднюю за плащом. Ее сердце громко колотилось. Шатле. Там находилась главная контора полиции, и там же, в прилегающей тюрьме, содержались самые опасные преступники. Что Камилю понадобилось от нее? Что она сделала не так? Стараясь ступать неслышно, Мадлен выбралась в луврский вестибюль и выскользнула наружу. Сквозь темные облака пробивался жидкий лунный свет. Выйдя на крыльцо, Мадлен оглянулась на окна апартаментов. На мгновение ей показалось, будто в окне мелькнуло чье-то лицо. Нет, за ней никто не следил. Это просто отсветы уличных фонарей на оконных стеклах. По набережной Мажисери катились кареты, везя пассажиров в игорные дома. Плотники, каменщики и другие ремесленники возвращались из питейных заведений, так и не отмыв с рук штукатурку, сажу или краску. С реки дул холодный ветер, отчего пламя свечей в фонарях, которые несли прохожие, дрожало или вовсе гасло. Не лучше обстояло дело и с уличными фонарями. Некоторые части Парижа тонули в темноте, другие освещались тусклым колеблющимся пламенем. Мадлен не раз казалось, что за ней следят, но, когда она оборачивалась, за спиной не было никого. Только ее отражение в темных окнах и эхо шагов. Шатле окружал настоящий лабиринт узких и грязных переулков с изобилием мясных лавок, отчего повсюду ноги натыкались на запекшиеся лужи говяжьей, бараньей и свиной крови. Чтобы не заблудиться, Мадлен за три су наняла мальчишку-факельщика. Он шел впереди, освещая путь. От салотопен тянуло отвратительным зловонием. Факел светил плохо, едва разгоняя вечернюю темноту. Через десять минут они подошли к арке ворот, за которыми находилось обширное здание Шатле. Мадлен миновала арку. Перед ней высилась средневековая крепость. Замок, способный привидеться только в кошмарном сне. Его башни торчали, словно волчьи зубы. К Мадлен приблизился караульный в черной шинели. От него пахло коньяком и мокрой шерстью. Она назвала имя, указанное в записке. Караульный впустил ее и повел вдоль длинной серой стены с узкими щелями окон. Мадлен представила узников, томящихся в крошечных камерах и пыточных помещениях. Серый кирпич поглощал их крики. Родные и близкие давно позабыли их лица. Караульный привел ее на лестницу, где пахло злом. Поднявшись, они попали в комнату, где при свечах трудились писари. Оттуда снова на лестницу. Они поднялись этажом выше. Караульный указал ей на дубовую дверь, велев постучать три раза. Дыхание Мадлен успело сделаться сбивчивым, лицо было липким от пота. Она стояла, пытаясь успокоиться и слушая приглушенные голоса, доносившиеся изнутри. Помимо двух мужских, она улавливала голос женщины. Подождав еще немного, она негромко постучала три раза. Дверь мгновенно открылась. Лакей в темно-серой ливрее оглядел Мадлен с ног до головы, затем отошел, пропуская ее внутрь. Она увидела Камиля, развалившегося в кресле. Берье восседал за массивным письменным столом. Женщина в изумрудно-зеленом платье сидела спиной к двери. Мадлен сразу догадалась, кто это, и все же, когда та повернулась, Мадлен едва не вскрикнула. Со времени визита в мастерскую доктора Рейнхарта мадам де Помпадур похудела. Лицо маркизы было густо покрыто белилами. Круглые пятна румян на щеках делали ее похожей на изящную куклу. – Подойди! – велел Берье. Мадлен приблизилась и сделала реверанс. Она опустила голову, но продолжала наблюдать за Помпадур. Какого черта понадобилось королевской фаворитке в столь грязном и зловонном месте, как Шатле?! Берье передвинул бумаги на край стола. – Мадемуазель Шастель, мы желаем слышать о том, что ты сумела узнать. Расскажи, чем нынче занимается часовщик. У Мадлен все похолодело внутри. Неделя, отпущенная ей Камилем, еще не закончилась. Почему ее позвали сейчас? – Я по-прежнему не знаю, монсеньор. Мне удалось проникнуть в мастерскую, но там ничего нет. Должно быть, он хранит свое изделие в другом месте. – У тебя должны появиться кое-какие догадки насчет его занятий. Мадлен вспомнила восковую куклу, чертежи, поднос со стеклянными глазами. Да, еще склянка с красной жидкостью. – Мне нечего сказать. Возможно, она допустила оплошность, не увидев того, что находилось у нее под носом. Помпадур подозвала ее подойти еще ближе. Ноздри Мадлен уловили запах этой женщины: могущественный, экзотический, дорогой. – Ты ведь девушка смышленая. Умеешь читать. У тебя должны были появиться какие-то соображения насчет того, чем занимаются твой хозяин и Лефевр и какое поручение им мог дать король. Мадлен мешкала с ответом. Губы Помпадур изогнулись в безупречной улыбке. – Людовик наверняка кажется очень могущественным человеком, но при этом он весьма уязвим. У него есть нездоровые увлечения, пагубно сказывающиеся на его натуре. С детских лет короля окружала смерть, которая до сих пор продолжает его занимать. Наверное, Помпадур говорила о смерти родителей короля. Его братья и сестры умерли, когда он еще был совсем маленьким. Потом он и сам чуть не умер от оспы. Все это Мадлен слышала в детстве. Тогда она сочувствовала Людовику, которого сделали королем, когда ему едва исполнилось пять лет. Но в двенадцать лет ее саму лишили детства. Сейчас она не испытывала к королю ни капли сочувствия. – Я не слышала о том, какой заказ король сделал доктору Рейнхарту. Никаких письменных распоряжений я тоже не видела. Но… мадемуазель Вероника сказала, что мне бы это не понравилось. – Значит, она помогает отцу. – Да. – Как и чем? – Не знаю. – А ты сама чем тогда там занимаешься? – не выдержал Камиль. Помпадур подняла руку, велев ему замолчать. – Если не ошибаюсь, тебя зовут Мадлен? Так вот, Мадлен, я очень хорошо умею распознавать, когда люди мне лгут или что-то от меня утаивают. Так чем, по-твоему, занимаются они втроем? Мадлен сглотнула. – Мадам, клянусь, я ничего определенного сказать не могу! Но боюсь, это что-то… извращенное. Что-то идущее против природы. – То есть ты думаешь, они создают человека. Мадлен ясно увидела кусок материала, сохнущего на столе, и подробный рисунок человеческой руки. – Возможно. – В таком случае ты должна приложить все усилия и узнать. Необходимо понять их намерения. Меня весьма тревожит этот заказ. – Да, мадам. Я приложу все силы. Помпадур пристально посмотрела на Мадлен, словно та была книгой, которую маркиза хотела прочесть. – А в переписке часовщика есть что-то, способное нам помочь? – спросила она, поворачиваясь к Берье. Тот покачал головой: