– Она только что отчалила, – сказал он, делая шаг назад. – Черт… – Почему бы нам не пройтись? – Лео жестом предложил мне идти впереди него. Движение его руки напомнило мне о том, как он держал эту самую руку над головой Рейчел – жест силы и собственничества. Я хотела, чтобы эта рука вознеслась у меня над головой, чтобы она обхватила мою талию, мои плечи, такая твердая и крепкая… Мы вышли из темноты музея под сень парка, где извилистые дорожки с причудливой ритмичностью пересекали травянистые участки. Лео шел рядом со мной, время от времени напевая несколько тактов из незнакомой мне песни. Когда мы прошли мимо группы детей, которые шли вереницей, держась за руки, словно цветочная гирлянда, он повернулся ко мне и спросил без предисловий: – Почему ты здесь? – А почему ты спрашиваешь? Его вопрос был слишком резким. Он напомнил о том, что я была здесь новенькой и неопытной, даже нежеланной сотрудницей – как будто я этого еще не знала! Отчасти я понимала: будет лучше игнорировать то, что я видела и слышала в тот день, выстроить барьер между собой и Лео, Рейчел, Патриком. Между миром музея и тем, что мне было нужно для достижения цели – поступления в аспирантуру, жизни за пределами Уолла-Уолла. В вопросе Лео содержался намек, который начал беспокоить и меня: «Почему ты вмешиваешься в наш мир?» Должно быть, я молчала слишком долго, потому что он добавил более мягко: – Я имею в виду, почему не Лос-Анджелес, Чикаго или Сиэтл? Почему Нью-Йорк? Я махнула рукой по кругу, чувствуя облегчение. – Я слыхала, что это самый лучший город в мире. Лео засмеялся. – Дай ему время, он себя еще покажет. Последний ребенок рысцой пробежал мимо нас, ведя свободной рукой по верхушкам травы – здесь она была высотой по колено. – Наверное, все дело в искусстве, – сказала я, глядя на его профиль. Хотя другие причины я держала при себе: тысячи миль от лютеранского кладбища, где был похоронен мой отец, большой город, который никогда не упрекнет тебя за твои амбиции, даже если другие могут упрекнуть. Мы шли бок о бок, руки Лео были засунуты в карманы, грудь его наискосок пересекал ремень наплечной сумки. – Это единственное место, где я могу заниматься работой, которой хочу заниматься, – заключила я. – И что ты готова отдать за эту работу? В этом вопросе скрывался какой-то подтекст, и я засунула руки в карманы и пожала плечами, не желая еще больше раскрываться перед этим человеком, ведь я еще так мало о нем знала. Лео подтолкнул меня плечом. – Не все здесь такие чувствительные, – заметил он. – Тебе не стоит принимать вопросы так близко к сердцу. А если принимаешь и не хочешь на них отвечать, просто скажи людям, чтобы отвалили. Я просто пытаюсь понять, понравится ли тебе здесь. Кстати, большинству людей безразлично, нравится им работа или нет, они просто ее делают. Но мне нравится. Нравится садоводство, по крайней мере. Работа, как ты сказала. Хотя я и ненавижу посетителей. Иногда, в тихие дни, я могу представить, что всё в Клойстерсе так, как было когда-то давно. До начала индустрии туризма. До эпохи платных впечатлений. – Мне Клойстерс всегда представляется примерно таким. Отдельный мир. Мы добрались до станции метро, вход в которую был встроен в скальный выступ, а по бокам его каскадом стекал плющ. Казалось, что эта станция находится в Риме, а не на северной оконечности Манхэттена. – Это твоя станция, – сказал Лео, кивнув на лестницу. – Спасибо, что прогулялся со мной, – сказала я, смущенная тем, как по-детски это прозвучало: словно мы гуляли, держась за руки, как те дети, которые нам встретились. – Мне нравится гулять с тобой, Энн Стилуэлл. – Он помолчал. – Это невероятное место – и город, и Клойстерс. Только не позволяй им изматывать тебя. Вместо этого пусть они тебя закаляют. * * * На следующий день дождь непрерывно отстукивал свой ритм по окнам библиотеки, где работали мы с Рейчел. Скорость, с которой ей удавалось поглощать тексты, по-прежнему изумляла меня; читала она быстро и внимательно. Когда дождь наконец прекратился, Рейчел встала, вышла из-за стола и постучала в дверь кабинета Патрика. Почти час я наблюдала за дверью краем глаза, отгоняя мысль о том, что, если пройдет еще пять минут, я успею подобраться поближе и, возможно, уловить пару слов из разговора, разворачивающегося внутри. Но как раз в тот момент, когда я уже собиралась изучить полки, расположенные ближе всего к кабинету, Рейчел вышла, придержав за собой дверь так, что та закрылась с легким шорохом. – Патрик хочет знать, придешь ли ты на ужин к нему домой в пятницу, – сообщила она, садясь напротив меня. Я не могла не думать о том, что услышала через дверь библиотеки накануне, но если сейчас в словах Рейчел и прозвучала нотка смирения с неизбежным, я не могла ее уловить. В Уитман-колледже меня никогда не приглашали на ужин в дома преподавателей. Несмотря на то, что школа была небольшой, разделение между студентами и сотрудниками сохранялось. Такие ужины, в конце концов, могли стать поводом для домыслов о неподобающих отношениях. Но мне было любопытно взглянуть на дом Патрика с тех пор, как Рейчел впервые упомянула о нем, и приглашение показалось мне долгожданным посвящением. – Это традиция, – продолжила она. – Обычно я прихожу туда раз в неделю. Иногда бывают и другие гости. Это больше похоже на интеллектуальный салон. На этой неделе это будет Аруна Мехта, хранитель редких рукописей в библиотеке Бейнеке. – Я не знаю, как добраться до Тарритауна, – сказала я, начиная беспокоиться о том, как приехать туда в презентабельном виде, не вспотев от ходьбы или езды в душном метро. – Мы можем поехать вместе, – предложила Рейчел, протягивая руку. – Я заеду за тобой в пять. Глава 6 В пятницу Рейчел заехала за мной на черном авто, за рулем которого сидел водитель. – Я привезла тебе несколько вещей, – сказала она, протягивая огромную, до отказа набитую сиреневую сумку. – Надеюсь, ты не против. Это одежда. – Ты купила мне новую одежду? – спросила я, доставая из сумки юбку, на которой все еще висела бирка. – Нет. Конечно, нет. Я разбирала свой гардероб и подумала, что тебя могут заинтересовать некоторые из этих вещей. Я ни разу не надевала бо́льшую часть из них. Я собиралась отдать их на благотворительность. То, как непринужденно Рейчел это сказала, заставило меня поверить, будто в этом не было ничего особенного, но в голове у меня промелькнула мысль: не устала ли она каждый день смотреть на мои унылые наряды, на мои экономные одежки из смеси хлопка и полиэстера? Я просмотрела несколько вещей, благоговейно ощупывая ткань. Неудивительно, что Рейчел всегда выглядела настолько потрясающе. – Спасибо, – произнесла я. – Не хочешь переодеться во что-нибудь?.. Это был мягкий намек, достаточно мягкий, чтобы я не сгорела от стыда на месте, но достаточный для того, чтобы я взглянула на брюки-слаксы, которые выбрала для этого вечера. Уже само слово «слаксы» сделало мою ошибку очевидной. – Ты не против подождать? – Нисколько. Джон, ты можешь сделать круг по кварталу? – спросила Рейчел у водителя, и тот ответил утвердительно. – Я поднимусь с тобой. – Нет! – Мысль о том, что Рейчел окажется в моей тесной студии, увидит мою одежду, развешанную на бельевой веревке, которую я протянула к пожарной лестнице, как это делали все мои соседи, грязную посуду в мойке, попытается втиснуться на единственный участок моего дивана, не заваленный книгами и записями, заставила меня задохнуться от паники. – Я имею в виду, я постараюсь побыстрее. Нет необходимости. – Там есть черное платье, которое идеально подойдет. Оно простое. Это то, что надела бы я сама. Наверху, роясь в сумке, я радовалась, что Рейчел нет рядом, что она не рассматривает единственную комнату, которую я снимала. Чтобы сделать ее более похожей на дом, я повесила на стену фотографию своих родителей в рамке и еще несколько открыток с произведениями живописи, которые никогда не видела в реальной жизни, но которыми практически непрерывно занималась в Уитман-колледже: череда фресок из дворца Скифанойя в Ферраре. Название «Schifanoia» происходит от словосочетания schivar la noia, то есть «спасаться от скуки». Дворец удовольствий на окраине Феррары, где Борсо д’Эсте, эксцентричный правитель могущественного герцогства, расписал весь банкетный зал сценами из зодиака. Там было изображено шествие Венеры, которая ехала на повозке, влекомой лебедями. Под ней благословлял ее путь великолепный Телец – бык желтовато-коричневой масти, бока которого были усеяны золотыми звездами. Борсо задумал этот зал, чтобы произвести впечатление на своих гостей – астрология как отображение власти, как символ удачи. Но некоторые ученые утверждали, что дело не только в этом – дескать, Борсо и астрологи эпохи Возрождения, которые проектировали зал, считали, будто картины с изображением небесных тел могут оказывать такое же влияние на судьбу человека, как и настоящие звезды над головой. Будто нарисованное изображение Льва способно благотворно повлиять на гороскоп того, кто смотрит на него – в данном случае Борсо. Возможно, это и есть искусство в его самом высоком смысле. Это был тезис, к которому Линграф всегда призывал меня относиться серьезно. Я переоделась в черное платье прямого силуэта и собрала свои кудрявые волосы в низкий хвост, взгромоздившись на недавно полученную от матери коробку, чтобы иметь возможность рассмотреть свое тело в маленьком зеркале в ванной. Разница была поразительной: прическа слегка романтична в своей необузданности, декольте достаточно глубокое, чтобы выглядеть сексуально, а сам покрой свободный и удобный: платье облегало бедра как раз в нужном месте, что вполне подходило для салона – первого, куда меня пригласили. Рейчел вряд ли надевала его больше одного, может быть, двух раз; оно было похоже на вещь, которую никогда не стирали. Я поборола желание порыться в сумке и посмотреть, какие еще вещи подарила мне Рейчел; вместо этого сбежала обратно по лестнице. Я не хотела, чтобы она ждала. – О, я знала, что это будет идеально, – сказала Рейчел, когда я села в машину рядом с ней. Комплимент прозвучал так же естественно, как ощущалось прикосновение ткани платья к моей коже. Мы ехали на север, вернее, еле-еле тащились по переполненному шоссе, Рейчел что-то набирала на телефоне, а я наблюдала, как высотки медленно уступают место зеленым окраинам, пока водитель не свернул на поворот, ведущий к выезду с шоссе, после чего машина покатилась по тихим улочкам, свободным в обоих направлениях. Рейчел ничего не говорила, и я, не желая показаться слишком настойчивой, слишком нетерпеливой и отчаянной, тоже сохраняла молчание. Наконец, когда мы остановились на длинной гравийной дорожке, Рейчел сунула телефон обратно в сумку и сказала: – Мы на месте. Моему взору предстал дом – великолепное сочетание серого камня и окон в свинцовом переплете, частые перекрестья которого делили стеклянные панели на крошечные квадратики. Круговую подъездную дорожку окаймляли бальзамические пихты и буки; парадная дверь представляла собой готическую арку, обрамленную подстриженным самшитом. Во многих отношениях это место напоминало мне Клойстерс – цвет камня, готическая эстетика и даже то, как подъездная дорога создавала атмосферу загадочности, дразня водителя неспешной демонстрацией то каменного дымохода здесь, то состаренного медного флюгера там. Мне было интересно, будет ли Джон ждать нас все это время, просто сидя в машине и жуя припасенные в багажнике бутерброды, как ждал в будни Рейчел перед музеем. Никто не встретил нас у двери. Рейчел просто вошла в овальное фойе, куда вела каменная лестница. Слева от нас находилась библиотека, и пока Рейчел вела меня через нее, я изо всех сил старалась запомнить подробности увиденного. Это был мой первый взгляд на дом ученого: страницы рукописей в рамке и триптих, выполненный в технике энкаустики[17], стол, заваленный белыми игральными костями странной формы, полки, заставленные книгами в кожаных переплетах. Это была богатая и тщательно подобранная коллекция, которая, как я была уверена, далеко превышала размеры зарплаты Патрика в Клойстерсе. Я хотела задержаться: потрогать толстую ткань диванов, ощутить под пальцами прохладное красное дерево столов, но Рейчел уже пересекла помещение, как будто ничего особенного здесь не видела, и ждала меня у двойных французских дверей, распахнутых настежь в летний вечер. С выложенной плиткой террасы перед библиотекой открывался вид на Гудзон, где мост Таппан-Зи соединял округи Рокленд и Уэстчестер. Воздух был наполнен дымкой и монотонным жужжанием насекомых. Под полосатым тентом сидели Патрик и какая-то женщина, в руках они держали запотевшие от влажности бокалы. Женщина была настолько невысокой и худой, что почти не занимала места в кресле, но ее платье яркого кораллового цвета с золотыми акцентами делало ее присутствие весьма заметным. Здесь нас было всего четверо, и такого числа присутствующих было слишком мало, чтобы считать это салоном; скорее просто скромный званый ужин. По какой-то причине – возможно, из-за обстановки, библиотеки, стеклянных окон, помутневших от времени, – я ожидала, что на террасу выйдет слуга и спросит, что нам принести. Поэтому была удивлена, когда Патрик встал и прошел в дверь в дальнем конце внутреннего дворика – как я узнала, там располагалась кухня, – и сам приготовил нам напитки. – Коктейль «Негрони», – объяснил он, протягивая мне тяжелый граненый хрустальный бокал. Я сообразила, что женщина, сидящая в кресле, была Аруной Мехтой, пенджабийкой[18] из Оксфорда. Они с Патриком вместе учились в аспирантуре – по ее словам, их дружба длилась почти двадцать лет. Ее блестящие волосы были элегантно уложены на темени, на шее висели очки для чтения. Прежде чем сесть, Рейчел поцеловала ее в обе щеки. Даже если это было обычное для них приветствие, интимность жеста и то, как уверенно Рейчел его исполнила, удивили меня. Ни один преподаватель никогда не приглашал меня в гости и тем более не допускал такой близости. – Вы здесь в первый раз? – спросила Аруна, жестом указывая на открывающийся вид. – Да, – ответила я. – Это невероятно. – Спасибо, – сказал Патрик, поднимая бокал. – Но это не моя заслуга. – Твоя заслуга в том, что дом был мастерски отреставрирован. – Аруна прикоснулась своим бокалом к нашим. – Ваше здоровье. – Да, это мне оказалось по силам. – Патрик улыбнулся. – Большинство кураторов так не живут, – сообщила Аруна, подавшись в мою сторону и изображая конфиденциальность. Ее присутствие ощущалось как спасательный круг. – Патрик уникален в этом отношении. Как и во многих других.