Выехав за пределы индейской территории, юноши попридержали лошадей и выразили друг другу сожаление, что приходится расставаться. На Северном Орле была на редкость красивая рубашка из оленьей кожи с вышивкой и бахромой. Он начал ее развязывать. — Вот, возьми мою рубашку, — сказал он. — Моя мама сказала, что она лучше всех, какие она шила. Теперь она твоя. На секунду Тони задумался и в ответ стал расстегивать свою рубашку, которая, к счастью, была из прекрасного тонкого голубого шелка. — А ты возьми мою, — просто сказал он. Обменявшись рубашками, они подъехали к железнодорожной станции: индеец, обнаженный по пояс, лишь с красным одеялом на плечах и свернутой голубой рубашкой под мышкой, и юный житель Торонто в наглухо застегнутой куртке, чтобы скрыть, что под ней ничего нет. Прекрасная одежда из оленьей кожи была перекинута у него через луку седла. Все обменялись радостными приветствиями. Профессор и миссис Аллан прямо-таки глаз не могли отвести от своего вернувшегося сына. Однако на лице Тони лежала грустная тень предстоящего расставания, и радостным для него был только один момент — когда на платформе к нему подошел сам Спящий Гром и в присутствии остальных пассажиров не спеша снял со своей головы убор из орлиных перьев и протянул его Тони. Северный Орел сказал за него: — Мой отец говорит, что ты храбрый и поэтому должен принять этот знак храбрости. Ты навсегда останешься в его сердце, ты не говорил с ним громко. — Кто на Калгари, просьба занять места! — раздался голос проводника. На какой-то миг пальцы индейского юноши и белого встретились в тесном рукопожатии. Сам не заметив как, спотыкаясь, Тони поднялся на ступеньки своего вагона и, пока поезд, набирая скорость, направлялся к подножию горы, стоял на задней площадке, не отрывая глаз от маленькой станции и индейских типи, медленно уплывавших назад, назад, назад, и думая лишь о том, чтобы сдержать набежавшие на глаза слезы и не выпустить из рук подарок Спящего Грома — убор из орлиных перьев. Из сборника «КРЕМЕНЬ И ПЕРО» ОРЛИНЫЙ ВОЖДЬ На пустынных просторах прерий не жалели они лошадей — Не уйдет теперь от расправы краснокожий лживый злодей. На восток в поселок индейский он бежал и чуть не исчез За рекой, где на многие мили тополиный тянется лес. Оставить его в покое? Никогда! Слыхали везде О грозе поселенцев белых, о крутом Орлином Вожде. Всю равнину он держит в страхе, жжет и грабит который год, Налетает, подобно вихрю, разоряет, уводит скот… Но не зря на просторах прерий не жалели они лошадей: Пойман, выслежен, загнан в угол краснокожий вор и злодей. Подступили с тылу к вигвамам: «Мы нашли тебя наконец! Бьет без промаха, без осечки благородный английский свинец». Но пустой оказалась берлога — хитрый зверь избежал западни, В приумолкшем индейском поселке только женщины были одни. «Хватит прятаться, пес краснокожий, мы сразиться хотим с тобой! Ты привык воровать ночами, — как мужчина, выйди на бой!» И в ответ из лесов тополиных боевой послышался крик, На опушку походкой шаткой безоружный вышел старик: С тех далеких первых набегов пролетело полсотни лет — Ненавидимый Вождь Орлиный превратился в живой скелет. Под морщинистой, дряблой кожей своенравный угас огонь, В безразличных глазницах голод и усталость от вечных погонь. На врагов взглянул исподлобья, зарычал, как затравленный зверь: «Молодым не боялся я смерти, не боюсь ее и теперь!» И слова прозвучали гордо на старинном наречье кри: «Постоять за себя умеют краснокожие дикари. Ненавистников бледнолицых перебью я по одному…» Прокричать до конца угрозу залп ружейный не дал ему — Грудь худую пробил навылет смертоносный свинцовый дождь, И на землю рухнул без стона одряхлевший Орлиный Вождь. Бледнолицые поселенцы громогласный издали крик И, как бесы, ринулись к месту, где недвижный лежал старик. «Бросьте тело его шакалам, раскромсайте на сто частей, Он от наших убитых братьев не оставил бы и костей!» Кровожадно ножи блеснули над простертым вождем, как вдруг От надсадного женского крика замер лес занесенных рук — Дочь вождя им путь преградила, палачей кляня без конца, И набросила одеяло на поверженный труп отца. И слова прозвучали гордо на старинном наречье кри: «Отдавать врагам своих мертвых не приучены дикари. Кто дерзнет прикоснуться к телу, пусть сначала убьет меня!» Проклял ведьму главарь бледнолицых и назад повернул коня. Чертыхались всадники, зная, не добиться им ничего, Если женщина в исступленье, если в гневе индейская скво. А несчастная закричала, справедливой злобы полна, О неправдах, что с самого детства претерпела от белых она: «Убирайтесь отсюда, трусы, или нет у вас больше стыда? Вы убили душу, но тело не отдам я вам никогда! Вы травили его, как зверя, — зверь опасен, покуда жив, Вы его называли вором, корки хлеба его лишив. Вы народ мой обворовали, дичь и пастбища отобрав, Вы несли нам чуждую веру вместо древних исконных прав, Вы за нашу землю платили преступлением и грехом,