Я видел свет в ее глазах, когда опустился на одно колено, протягивая черную бархатную коробочку, когда произнес слова: Ты выйдешь за меня замуж? Я долго и упорно думал о том, что сказать, зная, что должен добавить какую-нибудь чушь о том, что она сделала меня самым счастливым человеком в мире, о том, какая это была бы честь, но у меня не хватило духу на очередную ложь. Я задал простой вопрос, и выражение лица Адрианы, когда она протянула руку за кольцом, ясно сказало мне, что мои слова не имели значения. Она была в восторге, сказав да. И затем, когда ее рука коснулась моей, воздух разорвал выстрел. Сначала я не понял, откуда это взялось. Я видел только, как она втянула воздух, как расширились ее глаза, как она согнулась пополам, когда потянулась к груди. Я видел расползающееся пятно на ее коже и платье, почти того же цвета, что и мерцающая ткань, то, как она рухнула на пол, когда кольцо выкатилось из ее руки, окровавленное вместе со всем остальным. Стрелявший был одет в черное, его лицо было закрыто маской. Он выстрелил снова, еще дважды, когда выбегал из комнаты, проломившись через стеклянные двери в задней части бального зала. Какое-то время я не мог полностью осознать, что происходит. Это было похоже на гребаный кошмар… Адриана, выкашливающая остатки своей жизни на полу, скомканной грудой у моих ног… А затем Саша, в дверях бального зала. Я чуть было не окликнул ее по имени, не крикнул, чтобы она бежала, но в последний момент сдержался. Я не хотел, чтобы кто-то, кто ее не видел, знал, что она там, и делал из нее мишень. Я почувствовал укол сокрушительной вины из-за того, как быстро забыл об Адриане, когда рядом стояла Саша. Я опустился на колени, чтобы посмотреть, дышит ли она еще и можно ли что-нибудь еще сделать. Именно тогда Эдо рывком поднял меня на ноги. Даже сейчас трудно завидовать ему в его гневе. Его дочь, его единственная дочь, его единственное дитя, лежала мертвая или умирающая на полу, на вечеринке, устроенной мной в моем поместье по случаю моей помолвки с этой самой дочерью. С его точки зрения, я понимаю, что виноват был я. Однако выстрел показался мне несколько чрезмерным. Я даже не понял, что он целится в меня, пока дуло не оказалось прижатым к моему животу. У меня не было времени ощутить его давление, прежде чем он нажал на курок. Казалось, прошла секунда, прежде чем я почувствовал боль, как будто все происходило в замедленной съемке, в кошмаре, от которого невозможно было убежать. Это было похоже на худшую космическую шутку, зайти так далеко, пытаясь уберечь Сашу, защищать ее только для того, чтобы все закончилось вот так. Я упал на пол рядом с Адрианой и обнаружил, что это правда, то, что говорят о жизни, вспыхивающей перед глазами умирающего человека. Я видел все это снова, и хорошее, и плохое. Проблески моего детства, аромат нагретых солнцем лоз и вкус распускающегося винограда, мягкий звук голоса моей матери у моего уха, резкий голос моего отца. Мы с братьями толкаемся, мой старший брат берет на себя ответственность, Арт придумывает оправдания тому, почему мы втянули его в неприятности. Утром мы проснулись и обнаружили, что Арт ушел, его комната наполовину убрана, нашим родителям оставлена записка. Ночь, когда я отказался от возможности переспать с девушкой перед отъездом в семинарию, мои руки сомкнулись на ее руках, когда она коснулась моей груди, мягко отталкивая ее назад, аромат ванильных духов, жевательной резинки и теплого тротуара наполнил мой нос. Боль желания, возбуждения и то, каково было загонять это обратно, твердо говорить себе, что это не для меня. Все воспоминания нахлынули в спешке: день, когда я уехал в семинарию, жесткое дерево скамьи в течение нескольких часов подряд, запах старых библиотечных книг, вкус вина для причастия. Боль, которая пронзила меня, когда я услышал, что мой брат мертв. Ощущение могильной грязи в моих руках, руках моего отца, моей матери. Знание того, что с сбежавшим Артуро я стал всем, что у них осталось. Неоновый свет в моих глазах, твердый металл пистолета в моей руке, капли дождя на моем лбу. Сила, которая наполнила меня в одно мгновение, выбор между жизнью и смертью другого человека, и то, что я чувствовал, когда выбрал смерть для него. Его кровь порозовела под дождем, на лице застыло выражение ужаса, освещенное неоновым светом переулка. Первый раз, когда я увидел Сашу, ее голубовато-зеленые глаза, ее рыжеватые волосы, нежность в ее лице, несмотря на все, через что она прошла. Я вспомнил все это в мгновение ока, ощущение ее губ и тела, удовольствие быть к ней так близко, как только может быть близок другой человек, ее аромат, наполняющий мой нос, так сильно, как если бы она была рядом… …А потом она была там. Я пытался сказать ей, чтобы она уходила, бежала, чтобы никто не знал, что она значит для меня, чтобы она не подвергала себя опасности, но я не мог говорить из-за боли. Это было так, словно кусок горящего угля застрял у меня в животе, огненные завитки распространились по моему телу, лишая меня дыхания и крови, когда Саша взяла мое лицо в свои ладони и умоляла меня остаться. Нет. Нет, Макс! Ты меня слышишь? Ты не можешь умереть рядом с ней. Ты должен был умереть рядом со мной, через пятьдесят лет, когда мы оба будем старыми и седыми. Ты меня понимаешь? Вот как это должно было быть. Мне все равно, что ты сказал раньше. Вот какими мы должны быть. В тот единственный момент я с ужасающей ясностью осознал глубину совершенной мной ошибки. Потому что даже тогда, когда кровь отхлынула от меня рядом с другой женщиной, которую я выбрал, Саша все еще любила меня. Она все еще умоляла меня остаться. Ей было все равно, что я ей сказал, потому что она знала меня достаточно хорошо, чтобы понимать, что все это была ложь, все это было средством защитить ее, в то время как все это время я должен был позволить ей выбрать самой, как бы она хотела, чтобы я ее защищал. Я понял это слишком поздно, и это ранило сильнее, чем пуля в животе, больнее, чем смерть, обвивающая меня своими щупальцами, чтобы заявить на меня права и потащить вниз. Хуже того, я не смог сказать об этом ни слова. Пожалуйста. Последнее, что ты когда-либо скажешь мне, не может быть прощанием. Пожалуйста. Пожалуйста, Макс, пожалуйста. Я хотел сказать ей сотню вещей, тысячу, но одну больше всего. Я люблю тебя, Саша. Но я не мог издать ни звука. Я попытался дотронуться до нее, но двигаться было слишком больно, мои конечности слишком ослабли. А потом, когда чьи-то руки оттащили ее от меня, мне показалось, что я потерял последнее, что удерживало меня на этой земле. Когда ее прикосновение, ее тепло исчезли, я не чувствовал ничего, кроме холода. Я терпел неудачу и раньше, снова и снова. Я сам, моя семья, мой Бог. Но ничто не могло сравниться с тем, чтобы умереть здесь, зная, что я подвел женщину, которую люблю. Зная, что я никогда не узнаю, что с ней случилось. Зная, что я ничего не смог сделать. Я боролся с тьмой, но она все равно взяла меня. И самое последнее, что я увидел, было ее лицо. *** Я не ожидал, что проснусь. Я не знал, будут ли для меня рай, ад или чистилище или, может быть, вообще ничего не будет, если я и все вокруг меня ошибались во всем этом, но мои последние мысли не были о надежде. Когда мои глаза открываются, а руки лежат на прохладных простынях, я не совсем уверен, что это не какой-то трюк загробной жизни. Боль все еще там, яркая и сверкающая в моих венах. Если бы я был мертв, смог бы я все еще чувствовать боль? Это кажется несправедливым, но если это чистилище или, что еще хуже, ад… что ж, тогда боль может быть частью этого. Поначалу мне трудно полностью открыть глаза. В комнате полумрак, солнечный свет пробивается сквозь щель в занавесках, и воздух приятно прохладный. Кроме боли, ничто в моих обстоятельствах не кажется мне неприятным. Когда мне удается полностью разлепить слипающиеся глаза, морщась от боли в голове, я понимаю, что нахожусь в незнакомой комнате. Она маленькая и уютная, в стиле бабушки. Здесь голубые обои в цветочек и белоснежные деревянные панели, картины, вышитые крестиком и акварелью, в рамках и мягкое на вид кресло с наброшенным на спинку вязаным пледом. Я не знаю, где я. Я не знаю, где Саша. У меня нет никаких воспоминаний о том, что было после, кроме, того последнего взгляда на ее испуганное и визжащее лицо, когда ее оттаскивали от меня. Тогда я потерял сознание, если я на самом деле не умер, и понятия не имею, что произошло дальше. При попытке выпрямиться мне не хватает воздуха, и я задыхаюсь, из-за сильной боли из моего тела вышибло все дыхание. Она находится в центре моего живота, и когда я полностью просыпаюсь, то понимаю, что я без рубашки, если не считать давления на живот. Осторожно протягивая руку, я прикасаюсь к своему боку и ощущаю скользкий слой бинтов. Кто-то вытащил меня оттуда, смутно осознаю я. Кто-то подлатал меня. Но кто? Где я нахожусь? Где Саша? Возможно, я задремал на некоторое время, прежде чем звук шагов в коридоре за дверью снова разбудил меня, и я услышал звук поворачивающейся ручки. Я напрягаюсь, пытаясь придумать какое-нибудь средство защиты, если кто-то войдет в эту дверь с намерением причинить мне боль, но мгновение спустя она распахивается, и, к моему шоку, я вижу, как в комнату входит Джиана. — Что? — Хриплю я, уставившись на нее, и она одаривает меня слабой тонкогубой улыбкой. — Это долгая история, — мягко говорит она. — Я рада видеть, что ты не спишь, родной. Мы не были уверены, что ты справишься, хотя бы ненадолго. Тот самый врач, который ухаживал за Сашей, пришел навестить тебя, хотя и запросил за это немалую цену, узнав о том, что произошло в поместье. — Что произошло после… — Я с трудом сглатываю, мое горло кажется сухим и шершавым, как наждачная бумага. — Шшш. Не говори слишком много. — Джиана подходит ко мне с бумажным стаканчиком в руке. Она кладет одну удивительно сильную руку мне за голову, помогая немного приподняться, а другой рукой, держа чашку, высыпает несколько кусочков льда мне на язык. — Тебя не было дома уже несколько дней. Мы пытались поддерживать твое питание и следовать указаниям врача, но это было трудно. Мы… — Где мы находимся? — У нас с Томасом есть домик для отдыха в нескольких милях от поместья. Один на имя его семьи. — Джиана тихо вздыхает. — Мы не могли вернуться в наш собственный дом. Они бы ожидали этого, пришли бы искать нас… и тебя. Это был лучший выбор, который у нас был. Некоторые из охранников, работавших в поместье, не те, кого человек Кашиани помог тебе нанять, поехали с нами. Они охраняют снаружи. — Где Саша? — У меня есть еще много вопросов, но я не могу придумать ничего, что я хотел бы знать больше, чем это. — Где она? — Спросил я. Джиана поджимает губы. — Я не знаю, родной. Нам так и не удалось это выяснить. Она исчезла прежде, чем мы смогли выяснить, кто ее похитил, кто стоял за этим, и если это был Эдо Кашиани… Мне не нужно, чтобы она заканчивала предложение. Если бы это был Эдо Кашиани, то ни Джиана, ни Томас ничего не смогли бы сделать. Вполне возможно, что так оно и было. Вот так прижавшись ко мне, Саша ясно дала понять любому, кто потрудился заметить, что я что-то значу для нее, а она для меня. Если бы Эдо хотел продлить свою месть за пределы моей собственной могилы, он мог бы забрать Сашу. Особенно, если он сложит два и два и выяснит, что Саша — это та женщина, которую я пытался защитить, и что она нужна русским, и тогда ему предстоит заключить сделку, и я не сомневаюсь, что он предпримет шаги, чтобы ее заключить. Особенно зная, что это будет прямо противоречить тому, что я пытался сделать. — Мне жаль, — тихо говорит Джиана, присаживаясь на край кровати. — Я знаю, что она значит для тебя, родной. Слышать, как она говорит о Саше, как будто Саша мертва, кажется, что это поворачивает лезвие, которое уже кажется, воткнуто у меня в груди. — Никто ничего не видел? Джиана качает головой. — По крайней мере, не из тех, кто все еще находится поблизости, чтобы задавать вопросы. Большая часть твоей личной охраны, как я уже сказала, дежурит здесь посменно. Никто из них не видел ничего, кроме мужчины, оттаскивающего Сашу от твоего тела. Они сказали, что он был одним из охранников, которых ты нанял извне, вот почему мы подумали, что Эдо может быть замешан в этом. Но это все. — Как тебе удалось меня вытащить? Джиана криво улыбается мне. — Твоя личная охрана очень серьезно относится к своей работе. Ты выглядел… — она колеблется. — Мертвым? — Мрачно подсказываю я, и она кивает. — Более чем. Им удалось убедить Эдо и остальных позволить им забрать тело. Томас помог очистить помещение, никто из них не знал, что он был простым персоналом, и его присутствия было достаточно, чтобы он смог вынести твое тело оттуда с охраной. Они выяснили, что у тебя все еще был слабый пульс, и мы вытащили тебя оттуда, чтобы доставить сюда. — Она одаривает меня еще одной кривой улыбкой. — На самом деле, это была самая мучительная и волнующая ночь в моей жизни. Я бы предпочла не делать этого снова. Слишком много волнений для этих старых костей. — Что насчет Артуро? Джиана поджимает губы, недовольно хмуря брови. — Никто из нас не видел его. Охрана видела, как он последовал за тобой в библиотеку, видела, как ты вышвырнул его из комнаты в разорванном костюме и с синяком, расцветающим на его челюсти. — Она прищуривает глаза. — Что случилось? — Он, как обычно, был слишком дерзок с Сашей. — Я стискиваю зубы, мгновенно сожалея об этом, когда боль пронзает мою голову. — Значит, он просто уехал из поместья? Джиана печально смотрит на меня. — Я не знаю, родной. Жаль, что я не могу дать тебе больше ответов. Я действительно хочу помочь. — Она протягивает руку и нежно гладит меня по руке. — Теперь, когда ты проснулся, мне нужно приготовить тебе немного супа, чего-нибудь, чего ты пока сможешь удержать в желудке. Тебе нужно выздороветь, иначе ты никому не сможешь помочь. Я знаю, что она права, но мне никогда не нравилось чувствовать себя беспомощным. Я оставил священничество, то, вокруг чего я строил свою жизнь, потому что мне пришлось что-то делать после смерти моего брата. Я должен был убедиться, что тот, кто забрал у нас моего брата, ответит за это. Я не мог оставаться в Нью-Йорке, притворяясь праведным сыном, исполненным долга сыном, в то время как кровь моего брата взывала к мести. Никто другой не сделал бы этого. И вот, в очередной раз, это должен был быть я. Это то, во что я верил, что помогло мне пережить это тогда и что помогает до сих пор. Я тоже не могу оставить это без ответа. — Где бы ты ни была, я найду тебя, — мысленно обращаюсь я к Саше, сжимая в кулаки простыни. Тот, кто похитил тебя, заплатит. Тот, кто причинит тебе боль, умрет. Я пытался придерживаться клятв, которые нарушал снова и снова, пытался заново освятить их, вновь посвятить себя мужчине, которым я когда-то был, но теперь, лежа на двуспальной кровати в комнате для гостей Джианы, беспомощный и потерянный, я вижу, что все, что осталось от этого человека, умерло на полу бального зала. Если я собираюсь спасти Сашу, защитить ее, любить, я не могу цепляться за прошлое. Пришло время дать новую клятву. Когда я встану с этой постели, я буду другим человеком. Мужчина, который сломает и пустит кровь любому, кому придется, чтобы найти ее, спасти и удержать. Или, если она предпочтет, я встану рядом с ней, пока она сделает это сама. 3 САША