В середине двадцатого века экономическое процветание теснейшим образом связано с судьбой государства. Людвиг Эрхард Сама идея концентрации производства, координации усилий и мобилизации ресурсов – отнюдь не изобретение корейцев или японцев. Кэйрэцу и чеболи – это реализация, с учетом местной специфики, общемировых подходов к экономике. На Западе делали то же самое. Вот уже несколько десятилетий руководство Франции проводит политику, цель которой – создание гигантских корпораций. Именно на них сделана основная ставка, именно им государство оказывает максимальную поддержку. Еще в далеком 1965 году компании были освобождены от уплаты налогов на увеличение капитала, потом отменили налог на операции по частичной передаче активов и по слиянию фирм. Это делалось для того, чтобы подстегнуть процесс слияний и поглощений. В 1980-х годах централизация производств шла особенно быстрым темпом. И в 1990-е годы Франция вошла со следующими показателями: компании с числом работников более 2000 человек составляют всего лишь 0,8 % от общего количество фирм, однако на них приходится свыше 40 % занятых, 53,3 % валового оборота и 64,8 % инвестиций[33]. Государство не просто помогало ключевым корпорациям, но и буквально выращивало крупные компании из предприятий среднего бизнеса. В это же самое время в России шел прямо противоположный процесс бесконечных раздроблений с целью создания так называемой конкурентной среды. Декларировалось, что если крупную экономическую единицу разрезать на десятки мелких, то они начнут бороться за потребителя, снизят цены на свои услуги, повысят качество товаров и услуг. Как и следовало ожидать, результат оказался прямо противоположным. Иначе и быть не могло, поскольку масштаб производства дает значительную оптимизацию ресурсов, недостижимую в рамках мелкой фирмы. А тем временем во Франции командные высоты в экономике прочно заняли промышленные группы с единым центром управления, которому подчиняются не только производственные, но и торговые, и научно-исследовательские подразделения, и, в некоторых случаях, банковские компании. Собрав в единый кулак столь разнородные возможности, концерны смогли эффективно осуществлять внутреннее планирование своей деятельности, гибко маневрировать капиталом, перебрасывая его из малоприбыльных отраслей в более выгодные, вести агрессивную экспортную политику и так далее. Во Франции к XXI веку две крупнейшие компании получили контроль практически над всем автомобилестроением, 70 % производства стали, половиной нефтепереработки, половиной производства электронного и электротехнического оборудования{Вутянов В. В. Влияние транснациональных корпораций на процесс регулирования национальной экономики. – Томск., 2000. С. 17.}. Флагманы французского бизнеса получают основные государственные заказы, субсидии из бюджета, кредиты, налоговые льготы при экспорте и так далее. Более того, в 1980-х годах правительство разработало двенадцать приоритетных программ, четко направленных на повышение конкурентоспособности французского бизнеса. В них не было словоблудия и пустых деклараций, там прописывались конкретные шаги и выделялось финансирование на переоснащение промышленности. Государство также брало на себя расходы по модернизации инфраструктуры, особенно транспортной и энергетической, занималось подготовкой кадров, проведением научных исследований – в общем, делало то, что не дает значительно прибыли. На основе чисто рыночного подхода невозможно быстро реализовать эти проекты. Во Франции, как и во всех экономически развитых странах, прекрасно понимали, что расхожие тезисы о невидимой руке рынка не стоят и ломаного гроша. Поговорите с нашими бизнесменами реального сектора, они вам скажут, как сложно получить в России кредит под приемлемый процент. Катастрофическая нехватка дешевого капитала – это многолетняя проблема, которая не позволяет осуществить экономический рывок. Так вот, во Франции параллельно укрупнению производств шел и процесс создания банковских групп. Все логично – гигантским промышленным корпорациям нужны гигантские банковские структуры, способные мобилизовывать очень значительные средства и финансировать деятельность ключевых французских компаний. Таким образом, банковские и промышленные группы действуют в тесном сотрудничестве. В частности, используется следующая схема: банки кредитуют не только производителя экспортных товаров, но и импортера. Это весьма эффективная мера поддержки промышленного развития страны. На мировом рынке идет ожесточенная конкуренция, а покупатель, выбирая поставщиков, знает, что если иметь дело с французами, то можно получить финансовые средства под выгодный процент. Корпорации, способные обеспечить кредитами потребителей своих товаров, очевидным образом получают и конкурентное преимущество перед теми, кто не располагает такими возможностями. Реализация ряда масштабных международных проектов происходила именно по такой схеме, а государство еще и стимулирует экспортное кредитование, что безусловно является протекционистской мерой. Кроме того, через Фонд помощи и сотрудничества государство субсидирует проекты, способствующие проникновению французских корпораций на рынки иностранных государств, а также инвестирует в добывающий сектор экономик третьего мира. Затем дешевое сырье экспортируется во Францию. Туда же, в развивающиеся страны, выносятся наименее технологичные производства, а кадры для них готовят в немалой степени на деньги французского государства. Под соусом помощи развивающимся странам корпорации ведут особенно активную деятельность в Африке с целью использования ее ресурсов в своих интересах. Это и неудивительно, ведь именно там находились основные французские колонии. Но сфера интересов Франции не ограничивается ее бывшими колониями, а по сути охватывает весь третий мир. В рамках так называемых программ помощи Франция создает для своих корпораций благоприятные условия предпринимательства в других странах. В частности, «помощь» заключается в том, что французские компании реализуют за границей конкретные бизнес-проекты. Одно время политика правительства до такой степени определяла экономические процессы, что получила название дирижизма. Послевоенное восстановление проходило в условиях протекционизма и наращивания государственного сектора экономики. Во Франции государство-дирижер контролировало цены, разрабатывало программы развития отраслей и даже занималось бизнесом. Широко применялось индикативное планирование, которое осуществлял специальный Генеральный комиссариат. К его работе привлекаются эксперты, профессора, технические специалисты, крупные представители бизнес-сообщества, профсоюзов и потребителей. Национальный институт статистики и Национальный совет французских предпринимателей готовят специальные доклады, которые учитываются при составлении планов. В заседаниях комиссий участвуют до 2500 человек[34]. В рамках первого плана приоритетными направлениями стали сельскохозяйственное машиностроение, черная металлургия, транспорт, угольная промышленность и энергетика в целом. В дальнейшем роль планирования увеличилась, и создание крупнейших компаний проходило отнюдь не в результате стихийных процессов, а согласно мерам, разработанным руководством страны. Кроме общенациональных существовали и отраслевые программы; рассчитывались желательные объемы производства, учитывались социальные вопросы, уровень безработицы, размеры зарплат и так далее. Если планы не являются обязательными, то каким же образом во Франции добиваются, чтобы бизнес следовал в русле государственной политики? Все очень просто: делаешь, что тебе говорят, – получаешь льготы, а нет – так получат твои конкуренты и ты разоришься в борьбе с ними. Период с 1945–1975 годов вошел в историю как «славное тридцатилетие», и мир заговорил о французском экономическом чуде. В дальнейшем роль рыночных методов повысилась, чему способствовала приватизация компаний, но бизнес-сообщество и государство продолжают действовать в тесном сотрудничестве. Монетаризм по-французски не имеет ничего общего с известными в России псевдолибе-ральными клише. Во Франции, как и во всех промышленно развитых странах, прекрасно понимают, что расхожие пропагандистские тезисы о невидимой руке рынка не стоят и ломаного гроша. Протекционизм тоже никуда не делся. Когда в 1980-х годах Япония стала успешно завоевывать французский рынок, поставляя туда автомобили, станки и бытовую технику, Франция ответила усилением таможенного контроля над японскими товарами, проще говоря – устроила волокиту на таможне. Вот как этот поучительный эпизод описывает основатель корпорации Sony Акио Морита. «Они объявили местом досмотра ввозимых видеомагнитофонов небольшой городок в глубинке – Пуатье, где французы в давние времена остановили вторжение сарацинов, и направили туда всего девять таможенников. Было потребовано, чтобы таможенники весьма тщательно осматривали каждый магнитофон, прежде чем дать разрешение на его ввоз. Поток японских магнитофонов, пропущенных в страну, существенно сократился. Это были уже не тонкие струйки, а просто отдельные капли. Разумеется, правительство было вправе размещать таможню, где ему заблагорассудится. Но расположить ее там, где бились французы, на месте битвы под Туром, в ходе которой было остановлено в 732 году вторжение сарацинов, было весьма остроумно и типично по-французски. В то время французские и другие европейские компании импортировали в Европу кассетные видеомагнитофоны "OEM" (товары, произведенные в Японии и имеющие торговые марки европейских компаний). Однако за исключением одной-двух фирм, они не спешили создавать собственные магнитофоны. Благодаря своему многолетнему опыту я не удивился, когда увидел, что их первой реакцией против нас было повышение тарифов. Когда это не смогло остановить поток товаров, они фактически прекратили импорт с помощью таможни в Пуатье. Западные немцы были недовольны этим, потому что они не хотели, чтобы их товары задерживались в Пуатье. Они открыто заявили, что если товары из стран ЕЭС тоже должны будут проходить через Пуатье, они смешаются с японскими товарами и их постигнет та же участь. Таковым и было первоначальное намерение: французы потребовали, чтобы все товары проходили через Пуатье. Но под давлением немцев французы смягчили свои позиции и постановили, что через Пуатье должны будут проходить только товары стран, не входящих в ЕЭС Это означало, что эта мера была направлена только против Японии»[35]. Перед нами один из так называемых нетарифных методов – формально импортная пошлина не повышается, но доступ на свой рынок все равно ограничивается. Так что протекционизм никуда не делся, а идеи безудержного либерализма придуманы на Западе лишь для внешнего использования, проще говоря – для разорения конкурентов. Да, Франция поднялась через дирижизм, – согласится оппонент, – но в это же самое время Западная Германия добилась феноменального промышленного роста, благодаря либеральным реформам Людвига Эрхарда. Что же это вы тенденциозно подбираете примеры, рассказывая только то, что вам выгодно? Упоминаете Корею, Японию, Тайвань, Францию – а про ФРГ ни слова? Я мог бы отмахнуться от этого аргумента, сказав, что успех объясняется американскими деньгами, которые предоставлялись немцам по плану Маршалла. Но это было бы передергиванием. План Маршалла распространялся не только на Германию: та же Франция получила от США куда большие суммы. К тому же немцы еще и выплачивали репарации. Так что промышленный подъем Германии – это экономическое чудо без всяких оговорок, и было бы нелепо игнорировать положительный опыт. Послевоенные реформы в ФРГ проводились при канцлере Конраде Аденауэре, который назначил министром экономики профессора Эрхарда. Именно его идеи и легли в основу преобразований. В публицистике много сказано слов о шоково-либеральном характере методов Эрхарда. Так, например, отмечается, что реформа началась с финансовой сферы. За десять старых рейхсмарок полагалась одна дойчмарка. Причем лишь половина сбережений подлежала немедленному обмену, остальное замораживалось и впоследствии обменивалось и вовсе в соотношении один к двадцати. Предприятиям предоставили новые деньги для выплаты только одной зарплаты, а каждому жителю выдали лишь по сорок марок, потом прибавив к этой сумме еще двадцать. Да, трудно спорить с тем, что подобное произошло и у нас при Гайдаре. Однако о своих реформах подробно писал сам Эрхард в книге «Благосостояние для всех», поэтому давайте обратимся к первоисточнику, а не к всевозможным пересказам. Итак, что говорит сам Эрхард? Он критикует дирижизм, пишет о «рабах планирования» и тем самым дает основания либералам причислить себя к их рядам. Но в то же время Эрхард отмечает, что в период реформ действовал «Закон против произвольного завышения цен». Более того, государство в сотрудничестве с торговопромышленными кругами и профсоюзами разработали и опубликовали каталог уместных цен. В этом документе прописывался обоснованный уровень цен на ряд товаров. Параллельно реализовывалась «Программа широкого потребления», в рамках которой выпускалась продукция. Так вот, цены на нее устанавливались путем математических исчислений, а не по правилу спроса и предложения. Эрхард не отрицает и того, что после войны американские и немецкие экономисты разработали план-прогноз развития экономики ФРГ на несколько лет вперед. Что это, если не элементы индикативного и даже директивного планирования? Отметим, что на первом же этапе преобразований широко использовалась целая система налоговых послаблений. Например, доход, полученный от сверхурочной работы, не облагался налогами, и это стимулировало людей трудиться. В свою очередь банки получили дотацию, из которой они предоставляли долгосрочные кредиты промышленным предприятиям. Финансировались программы жилищного строительства и выполнение различных проектов, призванных снизить безработицу. Согласно Закону «О помощи капиталовложениями» значительные кредитные средства пошли на развитие черной металлургии, угольной промышленности, энергетики, водного и железнодорожного хозяйств. Постоянно расхваливая свободные рыночные механизмы, Эрхард время от времени делает такие признания, которые прямо противоположны догмам безбрежного либерализма. Например, он прямо пишет, что «из мероприятий, которые мое министерство в это время провело или поддержало, следует в первую очередь отметить те, которые преследовали цель снизить импорт до политически допустимых размеров». Что значит «политически допустимые размеры импорта»? Это как понимать? А где же невидимая рука рынка, которая все сама собой наладит и определит, что и в каких количествах покупать за рубежом? Совершенно очевидно, что Аденауэр и министр Эрхард управляли экономикой не по штампам из пропагандистских книжек. И в Германии государство брало на себя функции дирижера, пусть и не так часто, как во Франции. Интересно, что период экономических успехов Европы совпал с процессом усиления роли государства. Цифры статистики говорят сами за себя. Доля государственных расходов в ВВП росла и достигла к 1980 году 42,9 % в ФРГ против 30,7 % в 1961 году; 43,0 % во Франции против 33,7 %; 60,4 % в Нидерландах против 35,0 %; 42,8 % в Британии против 30,7 %. Даже в такой либеральной стране, как США, отмечалась аналогичная тенденция, хотя и в ослабленной форме: 33,1 % против 29,7 %. А рекорд принадлежит Швеции, у которой в 1980 году государственные расходы достигли 63,2 % от ВВП против 31,0 % в 1961 году. Несмотря на последующую волну неолиберализма, в конце 1990-х годов доля государственных расходов в ВВП Германии составляла 49,7 %, Италии – 50,1 %, Франции – 54,8 %, Бельгии – 55,0 %[36]. В середине 1980-х годов 90 % всех ресурсов банковско-кредитных учреждений Франции принадлежало государственным банкам[37]. Даже в XXI веке германскому государству принадлежало около 99 % сооружений железнодорожной сети и предприятий водоснабжения, порядка 95 % портовых сооружений, оборудования водных путей, городского транспорта и почти 80 % автомобильных дорог; практически вся добыча бурого угля, производство электроэнергии на атомных электростанциях, 75 % выплавки алюминия, около 50 % добычи железной руды, свинца, цинка и производства легковых автомобилей, свыше 30 % предприятий судостроительной промышленности[38]. В США «государственный сектор так или иначе поддерживает нормальное функционирование более половины американской экономики»[39]. Крупный государственный сектор сохраняется и в Италии, а Британия, хотя и считается инициатором неолиберализма, все равно широко практикует государственночастное партнерство. Кстати, когда обсуждают опыт развитых стран мира, почему-то редко вспоминают Австралию. Между тем это огромное государство-континент занимает пятое место в мире по ВВП на душу населения, обгоняя такие страны, как США, Германия, Франция, Япония, Великобритания и ряд других мировых лидеров. Даже купающиеся в нефти Саудовская Аравия, Объединенные Арабские Эмираты и Кувейт далеко отстают от Австралии. Как удалось добиться таких успехов? Наверное, вам уже надоело в очередной раз читать слово «протекционизм», но я не виноват, что после войны руководство Австралии взяло курс на импортзамещение, введя жесткие защитные барьеры. Еще один стандартный прием (концентрация производства) также использовался в полной мере. В середине 1970-х годов во всей стране было около 100 тысяч компаний, но на долю 556 приходилось более половины общего дохода, облагаемого налогом. В горнодобыче почти вся продукция выпускалась лишь 50 компаниями, а в обрабатывающей промышленности из 30 тысяч компаний на 200 приходилось 60 % капиталовложений, 44 % занятых и 50 % продукции[40]. Некоторые предприятия заняли положение и вовсе близкое к монопольному. Например, в начале 1980-х годов на один металлургический завод в Порт-Кембла приходилось 60 % от всех мощностей страны по выплавке стали, завод в Гладстоне обеспечивал треть производства глинозема, в обрабатывающей промышленности одно-три предприятия могло производить от 30 до 100 % того или иного вида продукции[41]. В сельском хозяйстве, которое в Австралии является мощной отраслью с важным экспортным значением, долгое время шел процесс сокращения мелких ферм в пользу крупных агрокомпаний. Как и в Западной Европе, в период австралийского экономического чуда роль государства была немалой. К началу 1980-х годов в госсекторе работало треть занятых в хозяйстве, а доля государственных расходов в ВВП достигала 40 %[42]. Энергетика, транспорт, связь, водоснабжение, банковская деятельность – сферы, где позиции государства были особенно сильны, и к тому же госкорпорации активно занимались бизнесом. Австралия еще в 1947 году подписала международное Генеральное соглашение по тарифам и торговле, призванное способствовать либерализации экономических отношений. Однако, несмотря на это, политика протекционизма продолжалась и в последующие несколько десятков лет. Повышение таможенных пошлин и введение квот на импорт использовалось даже в 1980-е годы. Подводя итог главы, я хотел бы отметить, что протекционизм, концентрация производства и высокая роль государства в управлении хозяйством – вот три ключевых момента, которые регулярно повторялись, когда мы рассматривали экономические чудеса совершенно разных стран. Глава 13. Протекционизм и Всемирная торговая организация Как внезапная свободная торговля (глобализация), так и кровопускание, как правило, безвредны для здоровых людей, но представляют потенциальную опасность для ослабленных. Развитая страна с устойчивой промышленностью не пострадает от «естественных» сил рынка. Но сегодняшним бедным странам «естественные» силы рынка приносят деиндустриализацию и растущую бедность. Эрик Райнерт Давайте смоделируем следующую ситуацию. Представьте себе, что на прилавке лежат два абсолютно одинаковых товара – один российский, другой импортный. Ни по качеству, ни по своим функциональным возможностям они не отличаются, но иностранный на 5 % дешевле. 5 % – ерунда, мелочь? Ничего подобного. Если товар стоит $1000, то 5 % – это уже $50. Кто же в своем уме купит наш товар за $1000, если рядом полностью аналогичный за 950? Иными словами, 5 % скидки достаточно, чтобы начисто убить отечественную отрасль, производящую данный продукт. Мне возразят, сказав, что ничто не мешает нам понизить цену на свои изделия и победить в конкурентной борьбе. Но этот аргумент не выдерживает никакой критики. Себестоимость товара падает при его выпуске сравнительно большими сериями. Крупные иностранные компании уже располагают огромными рынками сбыта и поэтому давно наладили масштабное производство. А России еще предстоит возродить свою промышленность и хотя бы отвоевать свой рынок, не говоря уже о выходе на мировые. Уже в силу одного этого фактора наши вновь созданные предприятия не смогут сразу наладить выпуск огромными партиями. Значит, и себестоимость продукции окажется у нас выше. Это лишь один неблагоприятный фактор, а их очень много. Имеют значение известность бренда, возможность проводить дорогостоящие рекламные кампании, доступ к дешевому кредиту, торговый опыт, лоббистские связи и тому подобное. Ясно, что и по этим параметрам масштабные, давно состоявшиеся корпорации имеют преимущество перед новичками. Но и это еще не все. Для многих людей сухие цифры статистики ничего не значат, однако личные впечатления оказывают ошеломляющее воздействие. Наши туристы, возвращаясь из юго-восточной Азии, нередко рассказывают о бедности местного населения. Каких-то далеко идущих выводов из этого факта обычно не делают, но ясно, что чем беднее народ, тем дешевле рабочие руки. Сотни миллионов людей на планете живут в такой нищете и готовы вкалывать за такие мизерные деньги, на которые в нашей стране никто не согласится. Чтобы выиграть конкурентную борьбу у жителя трущоб, надо свое население превратить в таких же полубомжей. Лично я такой судьбы для России не хочу. Впрочем, у нас, в отличие от Индии, ежегодно на несколько месяцев устанавливается такой холод, что жить в коробках на улице или в хибарах без отопления невозможно. Поэтому путь тотальной нищеты с целью повышения конкурентоспособности все равно для нас закрыт, даже если в какую-то больную голову такая идея и придет. Помню, когда эти аргументы излагал Андрей Паршев в книге «Почему Россия не Америка», критики говорили, что в жарких странах хотя и не требуется отопление, но кругом стоят кондиционеры, что тоже повышает себестоимость товаров. В начале моей книги я сказал о чудовищных условиях труда в Аатинской Америке. Кондиционеры там не предусматривались. Не спорю, уровень жизни в развивающихся странах заметно подрос за последние полвека, соответственно, выросли и зарплаты. И все же в мире до сих пор существуют огромные территории нищеты, по площади и численности населения превосходящие Россию. Даже сейчас в Китае 150 млн человек живут на 1,5 доллара в день и меньше[43]. Представляете, до какой степени там дешевы рабочие руки? Как с ними конкурировать без протекционизма? Никак. А когда в Индии и Китае работники потребуют высоких зарплат, резко активизируется перенос производств в Африку. Да, сейчас там непростые условия для бизнеса. Но не сомневайтесь, Запад, когда ему нужно, умеет наводить порядок в своих колониях и неоколониях. Умеет Запад и вскрывать чужие рынки, уничтожая на своем пути протекционистские барьеры. Одним из таких инструментов является Всемирная торговая организация (ВТО). Вот о ней мы сейчас и поговорим. В 1947 году несколько государств заключили Генеральное соглашение по тарифам и торговле. Речь шла о взаимном снижении импортных пошлин. Понятное дело, что страны, уже развившие свою промышленность под защитой протекционизма, не боялись конкурировать с теми, кто не располагал мощным производством, и поэтому в основном экспортировали сырье. А вот снижение покровительственной защиты для стран со слабой промышленностью означало упрощение доступа на их рынок товаров индустриальных лидеров. Как видим, Запад вновь проводил в жизнь принцип: покупай сырье – продавай готовую продукцию. Постепенно к этому соглашению присоединялось все больше участников и параллельно снижались импортные пошлины. В конце концов на основе Генерального соглашения по тарифам и торговле (ГАТТ) создали новую организацию под названием ВТО. Если в 1948 году средневзвешенные ставки импортных таможенных пошлин стран, подписавших ГАТТ, находились на уровне 40–60 %, то в 2000 году в рамках ВТО они составляли всего лишь 3–5 %[44]. Разумеется, протекционизм не сводится лишь к введению высоких пошлин. Существует множество и других способов поддержки своей экономики. Одной из эффективных мер является квотирование импорта. Государство выдает коммерческим компаниям лицензии на ввоз лишь определенного количества иностранных товаров. Таким образом предложение ограничивается на уровне ниже спроса, и цена импортной продукции растет. По правилам ВТО разрешается временно вводить квотирование, если импорт наносит ущерб или даже просто угрожает нанести серьезный ущерб любой отрасли, выпускающей товар, аналогичный импорту[45]. Казалось бы, отлично! Не беда, что запрещаются высокие пошлины, введем квотирование. Но тут-то и заключается одна из ловушек ВТО. На практике алгоритм выглядит следующим образом. Сначала требуется доказать, что действительно импорт угрожает своей промышленности. Для этого правительство или ассоциации производителей инициируют проведение расследования. Только если получены соответствующие доказательства, разрешается ввести квоту. Однако ее размер не должен приводить к уменьшению размеров импорта, ниже среднего уровня, рассчитанного за три предшествующих года. Более того, за использование квоты придется предоставить компенсацию государству-экспортеру в других сферах торговли. Сама процедура требует провести обсуждение вопроса между заинтересованными сторонами, а спорные моменты разбирает Комитет ВТО по защитным мерам. Идем дальше. В рамках ВТО действует апелляционный суд. Он буквально завален сотнями исков по поводу применения теми или иными государствами протекционистских мер. И речь даже не о пошлинах. Американцы предоставили своим компаниям налоговую льготу по прибыли, полученной зарубежом, и тут же нарвались на иск со стороны Евросоюза. Европейцы суд выиграли, и США пришлось выплатить крупную сумму в качестве компенсации. Но на другом фронте торговой войны победу праздновали США, и тут уже Европа по суду должна была платить американцам[46]. Хотелось бы посмотреть, как слабые страны смогут отстоять свои права в споре с военно-промышленными лидерами мира, не говоря уже о том, что западные юристы имеют колоссальный опыт ведения таких тяжб. Россия недавно присоединилась к ВТО, и нам еще предстоит подготовить корпус юристов, которые способны вести такие дела. Допустим, мы создали свое производство и хотим выйти на мировой рынок. А как туда пробиться? Там уже работают конкуренты, у них заключены долгосрочные контракты с торговыми сетями, перевозчиками, складами и так далее. Иностранные бренды хорошо известны, им доверяют и пр., и пр. Нам остается одно: продавать по невысокой цене, возможно, на первых порах даже себе в убыток. Но Всемирная торговая организация классифицирует такие действия как демпинг и запрещает его применять. Относительно демпинга члены ВТО судятся постоянно и все уже давно переругались. Сторонники свободной торговли говорят, что членство в ВТО как раз и заставит нас подтянуться к мировым стандартам, в том числе и юридическим. Но ведь замкнутый круг очевиден: чтобы научиться торговать своей продукцией, надо сначала создать свою промышленность, а как ее создашь в таких условиях? Это мне напоминает старый спор биологов. Их спрашивают: если жизнь возникла из неживой материи миллиарды лет назад, то почему мы не видим зарождение этой жизни сейчас? На это биологи отвечают: а потому не видим, что уже существующие организмы просто поедают те «полуфабрикаты», из которых жизнь могла бы возникнуть. То есть для появления жизни нужны стерильные условия. Вот так и с промышленностью. Если уже есть индустриальные гиганты, то для защиты от них необходим протекционизм, го есть особые, льготные условия для своего производителя. Чтобы реализовать программу промышленного подъема, требуются серьезные усилия государства, несовместимые с абстрактными теориями так называемой свободной торговли и невмешательства в экономику.