Посвящается маме настоящего Дэша Глава 1 Дэш 21 декабря Представьте себе такое: Разглядываете вы себе спокойненько полки в любимом книжном. Добираетесь до секции с книгами своего любимого автора и тут неожиданно находите между знакомыми корешками красную записную книжку. Что вы сделаете? Ответ, по-моему, очевиден. Возьмете и откроете ее. А потом выполните то, о чем вас в ней просят. В Нью-Йорке стояли рождественские дни. По мне, так самое паршивое время года. Шумные сборища на улицах, бесконечные визиты злосчастных родственников, псевдовеселье, жалкие и безрадостные попытки развлечься – все это лишь усиливало мою давнюю неприязнь к общению с другими людьми. Стоило высунуть на улицу нос, как хотелось тут же забиться обратно в нору. Я не хотел «обрести спасение» от какого-либо «воинства». Мне всегда была по барабану вся эта чистота и незапятнанность Рождества. Я был декабристом, большевиком, рецидивистом и филателистом: человеком, терзаемым странным желанием – быть тем, кем не являются все остальные. И я насколько возможно незаметно проскальзывал мимо неизменных спутников Рождества: пьяных компаний и иностранцев, пересекших полмира ради того, чтобы увидеть, как зажжется рождественская елка, и почему-то не осознающих, что это языческий ритуал. Единственный светлый момент для меня в это темное время – рождественские каникулы (школы, наверное, специально закрывают для того, чтобы все смогли до тошноты набегаться по магазинам, а также обнаружить, что родственнички, как и мышьяк, хороши только в малых дозах… если вы, конечно, не хотите отбросить копыта). В этом году на Рождество мне удалось добровольно «осиротеть». Маме я сказал, что проведу каникулы с отцом, отцу – что с мамой. Оба отправились на отдых с любовниками, которых завели уже после развода. Мои родители лет восемь как не разговаривают друг с другом, тем самым облегчая мне жизнь. Снабдив их разной информацией, я, ничем не рискуя, выиграл для себя кучу свободного времени. В их отсутствие я попеременно жил то в маминой, то в отцовской квартирах, но в основном торчал в «Стрэнде» – оплоте будоражащего количества знаний, не столько книжном, сколько скоплении десятков таких же книжных с полками протяженностью в мили. Служащие «Стрэнда», в обтягивающих джинсах и сдержанных рубашках, прогуливаются по секциям магазина неспешно и отстраненно, не обращая на тебя никакого внимания. Они смахивают на старших братьев и сестер, которые никогда не снизойдут до разговора с тобой, никогда не обратятся к тебе сами и вообще не будут тебя замечать, пока поблизости их друзья… а те всегда рядом. Есть книжные, которые выставляют себя чуть ли не домами культуры, как будто для того, чтобы продать тебе Пруста, нужно обязательно забацать мастер-класс по изготовлению печенек. В «Стрэнде» же ты всегда остаешься один на один меж двух противоборствующих сил: упорядоченности и хаотичности. И каждый раз побеждает последняя. Другими словами, это место – моя стихия. Я приходил сюда не за чем-то определенным. Порой решал, что сегодня день какой-нибудь конкретной буквы, и рылся в секциях книжного в поисках авторов, чьи фамилии начинались с нее. В другие дни либо зависал в одной секции, либо изучал недавно пришедшие тома, еще не расставленные по алфавиту и сваленные кучей в корзины. А бывало, я просматривал книги лишь с обложкой определенного цвета. К примеру, зеленого – поскольку давно не читал книги с зеленой обложкой. Я мог бы тусоваться с друзьями, но большинство из них проводило время со своими семьями или за приставками. Поэтому я предпочитал общество мертвых, умирающих и потрепанных книг. Мы их называем «потасканными», как никогда бы не назвали человека, если не хотим нагрубить. («Глянь на Клариссу… такая потасканная девчонка».) Я, можно сказать, самый настоящий книжный маньяк, в чем запросто признаюсь кому угодно, а это в нашем обществе социально неприемлемо. И я нежно влюблен в слово «книжный», которое другие люди используют столь же часто, как слова «кореш», «солдафон» и «трезвенник». В тот день я решил проверить, не появились ли с распродажи какой-нибудь библиотеки нестандартные издания книг моих любимых авторов. Точнее, автора (не буду раскрывать его имени, поскольку однажды, возможно, его разлюблю). Мой взгляд зацепился за красный корешок. А именно записную книжку «Молескин». Не из кожи и не дорогую – из тех, что покупают мои ровесники, предпочитающие бумажный блокнот электронному. Можно многое сказать о человеке по его выбору бумаги для письма. Я, к примеру, приверженец простых линованных блокнотов, так как не обладаю ни талантом к иллюстрации, ни микроскопическим витиеватым почерком, смехотворно крошечным для широкой линейки. Мои знакомые чаще всего выбирают блокноты с чистыми листами. И всего один мой друг, Тибо, пользуется блокнотами в клетку. Ну или пользовался ими, пока школьные консультанты не конфисковали его записи как доказательство того, что он вынашивал планы по убийству нашего историка. (Это правда!) Никакой подписи на корешке записной книжки не было. Мне пришлось снять ее с полки и посмотреть на обложку. Спереди обнаружился наклеенный кусок малярного скотча со словами, написанными черным маркером: «РИСКНЕШЬ?» Открыв книжку, я увидел запись на первой странице: Я оставила для тебя ключи к разгадке. Если готов рискнуть, переверни страницу. Если не готов, верни, пожалуйста, книжку на место. Почерк был девчачьим. Это сразу видно. По всяким красивым завитушкам. Заинтригованный, я перевернул страницу. Начнем, пожалуй, с французского пианизма. Понятия не имею, что это за зверь такой, но, думаю, книга про него вряд ли кому-то понадобится. Тебе нужен Чарльз Тимбрелл. 88/7/2 88/4/8 Не переворачивай страницу, пока не впишешь нужные слова в оставленные для них пробелы. (Только прошу тебя, не пиши ничего в других местах записной книжки). __________ __________ Слыхом не слыхивал о французском пианизме, однако если бы прохожий на улице (не иначе как в шляпе-котелок) спросил меня, пианистичный ли народ французы, я бы без колебаний ответил «да». Поскольку «Стрэнд» я знаю лучше собственного дома (домов), то сразу понял, где искать нужное: в разделе музыки. Назвав автора, незнакомка дала мне фору. Она что, принимает меня за болвана, дурачка, простофилю? Хотелось бы чутка уважения от нее, прежде чем я смогу заслужить его делом. Книгу я нашел достаточно быстро – достаточно быстро для того, у кого было в запасе четырнадцать минут. Она находилась там, где я и думал. Подобный экземпляр может чахнуть на полке годами. Издатель даже не удосужился привлечь читателя иллюстрацией. На обложке были написаны лишь название – «Французский пианизм: историческая перспектива», имя автора – «Чарльз Тимбрелл» и чуть ниже: «Предисловие Габи Казадезюса». Сначала я решил, что первые цифры в записной книжке – это какая-то значимая дата для французского пианизма, однако не смог найти никаких упоминаний о 1988, 1888, 1788 или любых других годах, заканчивающихся на две восьмерки. Озадаченный, я крепко призадумался. Наконец, до меня дошло, что цифры незнакомки означают давнишнюю книжную мантру: страница, строка, слово. Я открыл восемьдесят восьмую страницу, нашел седьмую строку и второе слово, затем – четвертую строку и восьмое слово. «скажи мне» Сказать что? Ладненько, выясним. Я заполнил пробелы (аккуратно, стараясь не выходить за оставленное для меня место) и перевернул страницу. Отлично. Теперь не жульничай. Тебя что-нибудь смутило на обложке этой книги (не считая отсутствия иллюстрации)? Подумай об этом, а потом переверни страницу. Ну, это легко. Обычно на обложке не пишут про предисловие. Я перевернул страницу. Если ты тоже обратил внимание на упоминание предисловия, то, пожалуйста, продолжай. Если нет, то верни книжку на полку. И я снова перевернул страницу. 2. «Гламурная пышка – королева выпускного бала» 64/4/9 119/3/8 __________ __________ И никакого тебе имени автора. Задачка потруднее. Я подхватил «Французский пианизм» (мы как-никак сблизились, не оставлять же его в одиночестве) и направился к информационной стойке. За ней сидел парень. Видок у него был такой, словно с кока-колой он нечаянно хватнул психотропного. – Я ищу «Гламурную пышку – королеву выпускного бала», – заявил я. Парень не ответил. – Это не девушка, а книга, – пояснил я. Ноль реакции. – Хотя бы автора назвать можешь?