Рома остался жить, но одеревенел до такой степени, что теперь ему ни до чего не было дела. Главное, самому выжить. Иной раз, если начинали глодать сомнения: «Хорошо ли якшаться с тем, кто на твоих глазах истреблял твоих родных, друзей, соседей?» – не по летам умный Цукер отметал эти сомнения. Когда придет время – посчитаемся, теперь главное – быть для каждого своим и всем для всех. Как дядька Ваня. Пока, по крайней мере. «И все-таки где этот поц? И еще важный вопрос: как сейчас лучше поступить?» Что городила эта Яшкина дурочка? Какого убийцу она видела? Рома отмотал воспоминания, как кинопленку: он пришел с танцев, у соседей было тихо, дядька вел себя как обычно, только чуть отдавало от него водкою. Утром – все то же, позавтракали, разошлись трудиться. Его не было тогда, когда понабежало мусоров и выяснилось, что соседка повесилась. Женщину эту он не знал, и, положа на сердце руку, плевать на нее. «Что ж, вполне может быть, что и дяденька, – философски рассуждал Цукер. – Он вполне в состоянии, может, сказала что поперек, а мужик он нервный. Мало ли какие у них с той бабой были дела». Его больше свои беды беспокоили. «И все-таки есть резон валить отсюда в ритме фокстрота. Не ровен час, дяденька решит, что лишние глаза и уши ему ни к чему. Если же и он деваху видел, то недалеко до еще одной мокрухи. Рвать когти – и почему бы не прямо сейчас? Дяденька покамест в милиции – как раз и бежать. Случись потом что – он не осудит». Правда, с деньгами запутка: весь капитал дома, в казарме, а туда, если скурвился Анчутка, соваться уже небезопасно. Положим, сапожный инструмент он хоть сейчас заберет из палатки. Но проводники поездов, корыстные негодяи, не принимают натуральным продуктом… Впрочем, чего ж не наведаться в шалман? Там, правда, некоторые в обиде на него по бабской части, но на разживу все равно ссудят. Цукер махом опрокинул полный стакан «амброзии», мысли прояснились, появилась уверенность в том, что все сложится именно так, как надо, – и тут, как по заказу, услышал легкие шаги. Так и есть, по дорожке, зажатой между заборами дач, шли две расфуфыренные девицы, наверняка торопились на танцы. «Оп-па, вот и овечки на стрижку», – порадовался Цукер, извлекая свои пистолеты. Он, привычно надвинув кепку на нос, спустился с голубятни, отодвинув доску, тихонько вышел на дорогу, зашел с тылу: – Доброго вечера, гражданочки. Попрошу часы и деньги. С одной, повыше, сделалась форменная, хотя и тихая истерика: глядя на направленные на нее пистолеты, она открывала и закрывала рот, вереща без голоса, точно рыба. Потом прочихалась, и из горла начали вырываться обрывки бессмысленных фраз: – Я никому, ничего! Я ничего не сказала! За что?! Вторая же, пониже, пристально смотрела на Цукера. Было темно, и кепка скрывала лицо, но почему-то шерсть на хребте встала дыбом. Рома повторил, поведя дулами: – Что-то недоступно? Истеричка ломала руки, икая и всхлипывая, вторая, мелкая, дернула с пальца кольцо, бросила себе под ноги на дорожку: – Перестаньте позориться. Берите и подавитесь, больше ничего нет, – и, подумав, припечатала: – Дурак. И, оттолкнув опешившего налетчика, потащила подругу за руку дальше, туда, где светили фонари и играла музыка. До него не сразу дошел смысл происшествия. Осознание пришло, когда, чиркая спичками, Цукер отыскал добычу – тоненькое, невзрачное на вид колечко, с ниткой камней по кругу. То самое, со Светкиного пальца. …Нет, она довела-таки Надю до танцев, сдала на попечение заждавшемуся кавалеру и лишь потом бросилась невесть куда, невесть зачем. Каблуки красивых, у Белоусовой же одолженных туфелек вязли в глине и листьях, слезы застили глаза, она уже не понимала, где находится. Внутри жгло и нестерпимо пылало, голова горела, не хватало воздуха. Светка споткнулась о невидимый в темноте корень, упала в мокрый мох и лежала целую вечность, переводя дух. И вдруг испуганно захлебнулась, затаила дыхание. Неподалеку послышались такие знакомые, легкие шаги, и любимый голос чуть слышно позвал: – Ну где ты? Что за прятки? Покажись. Я тебе все разъясню сейчас… Све-та! Она вжалась в землю, как куропатка, в точности как тогда, «на даче», звериным чутьем поняла, ни в коем случае нельзя шевелиться. Надо лежать тихо-тихо и ждать, пока минует опасность. К несчастью, сейчас в роли охотника был не неведомый злодей, а остроглазый мерзавец. Совершенно по-волчьи он повел носом, безошибочно глянул в ее сторону. Сделал шаг, другой. Светка вскочила, кинулась бежать. Он же шел по следу неторопливо, спокойно, точно зная, что она никуда не денется. И снова Светка неслась сломя голову, не разбирая дороги, петляя зайцем, пока не уткнулась в железнодорожные пути. Сзади все ближе похрустывали ветки. Девчонка начала карабкаться по насыпи, сдирая колени и ногти. Туфли давно куда-то пропали, пятки сбила в кровь, но сгоряча ничего не чувствовала. Выбралась, встала на путях, озираясь, как загнанная косуля. Налево – пусто, направо – пусто, где она находится – бог весть, да еще и наползает снизу от деревьев, сгущается туман. Постояв в низинах, помедлив, он начал подниматься, и испуганной Светке показалось, что вот сейчас он затянет все вокруг, обовьет ее и придушит. Тихо зарычал осыпающийся гравий, и снова послышалось вкрадчивое, умоляющее: – Ну, Света же. Что вы бегаете по туману, как баскервильская собака? Погодите, я же хочу только объяснить. Прыгать с насыпи? Но там канава с жидкой грязью, тотчас увязнешь. Бежать прочь по шпалам? Далеко босой не убежать… Она, уронив руки, лишь озиралась, понимая, что деваться некуда. Рома уже вылез на пути, осторожно, шаг за шагом, приближался, держа руки на весу, а в них – по изуродованной туфле. – Смотрите, всю обувь… убили. Зачем такие нервы? – Н-не подходите, – прошептала она, пятясь. – Все вам показалось. Шарахаетесь от меня… глупенькая, ну погодите же! – Стойте на месте! Иначе я… я… – Ну что, что вы? Он шел и шел, она все отступала, пятилась и вдруг – о ужас! – за плечами послышались еще чьи-то шаги, неторопливые, тяжелые, и покашливание. Светка, обернувшись, чуть не завизжала на радостях: по путям шел, покуривая, человек, и на одежде у него блестели явно форменные пуговки. Светка, подскочив, вцепилась в рукав мужчины: – Дяденька, защитите! Тут такое… такое! – Все егозишь? Отдохни. Постой смирно. Знакомые узкие глаза, чапаевские усы, Иван Мироныч снял с головы кепку и, смяв ее, вытер лоб. Блеснула в свете фонаря лысина. Воспоминание вспыхнуло, обожгло. Светка, сдавленно взвизгнув, шарахнулась в сторону, но Машкин, протянув свою длинную руку, цапнул за плечо, сдавил, потащил к себе. Она изо всех сил зажмурилась. Дальше начало твориться что-то невообразимое: ее вдруг вырвали у этого упыря, отшвырнули, как котенка, в сторону. Разожмурившись, Светка увидела лютый бой. Рома вцепился в Машкина, как лайка в медведя. Тот был сильнее и тяжелее, стряхнул легкого врага с себя, навалился сверху, но Рома ужом ускользнул, снова насел на врага – и вновь оказался под ним. Из неразберихи рук и ног разлетались, как брызги из каши, слюна и мат, и тут вдруг остро блеснул нож, раздался крик. Светка наконец пришла в себя, кубарем покатилась с насыпи, увязая в канаве, зашлепала по грязи и воде, бежала наугад невесть куда, лишь бы подальше от путей. Туман стоял уже густой, как вата, казалось, он влезал в нос, в открытый рот, не давал дышать. Из-за деревьев внезапно выпрыгнул какой-то человек. Светка, шарахнувшись, запнулась на бегу, ноги, сбитые в кровь, подкосились – и она влетела в эту темную фигуру. – Светик, Светик, все хорошо, не бойся, – приговаривал Яшка, прибавляя глупые сопливые слова, гладя по голове, целуя растрепанные, грязные волосы. – Яша! Там это, скорее! Милицию! – Уже, не волнуйся, все хорошо, теперь все будет просто замечательно… …Как только эта курица скрылась из виду, два бандита – старый и малый – прекратили потасовку, поднялись. Утирая с лица льющую кровь, Цукер проговорил: – Тикай, набегут. Девка эта… – Знаю, знаю. Смысла нет бежать, – переводя дух, пояснил Машкин. – И ты пропадешь, и я. Есть маза тебе чистым выйти. Сладим. – Как? – Просто терпи, будет больно. Я тебя подержу. Цукер зажмурился, впившись зубами в кулак, – но, когда Машкин, ухватив его за шею, резко дернул на себя, когда нож, гнусно чавкнув, вошел в живот, полилась горячая кровь, он не выдержал и заорал. 12 Что за ночка выдалась. Сначала Анчутка с его путаными покаянными историями про кольца, привокзальные шалманы и доходягу Гришу, якобы убитого. (Въедливый Саныч, сделав пару звонков, без труда выяснил, что «покойник» спокойненько отмокает в «Матросской Тишине», ожидая суда за ограбление комиссионного магазина, активно раскаивается и сотрудничает с властями.) Потом Надька Белоусова, захлебываясь соплями, утверждает, что ее «нашли», а Светку зарезали, но подробности сообщить не может – только то, что где-то там, у железной дороги. Пришлось поспешать со всех ног «куда-то» туда – ничего себе задача, учитывая, что у рельс нет ни начала, ни конца. Наконец, поножовщина на путях. Не столь удивительно то, что Машкин окончательно рехнулся и решил кого-то прирезать, пусть и племянника, а то, что он утверждает, что заступался за девчонку, на которую этот самый племянник посягнул. Девчонка же, Светка Приходько, стоит насмерть и с негодованием это отвергает. Не виноват, ничего не было – и все тут. Сам племянник – Роман Сахаров – пребывает в больнице, в бессознательном состоянии, и на вопросы о его состоянии главврач Маргарита Вильгельмовна только кривится да отмахивается. – Может, его к Склифосовскому? – заикнулся было Акимов, но его быстро загнали под лавку: – Не морочьте мне голову! Заштопали, будет необходимость – отправим, а сейчас нет такой нужды. Занимайтесь своими делами. Поспорь с такой.