– Меня Рома зовут, Сахаров. Рад знакомству. Ломким робким голоском Светка представилась. Нет-нет, конечно, она в любви разочаровалась совершенно, твердо решила не выходить замуж, посвятить жизнь свою служению ближним – у нее есть характер. И все-таки… «…это принц заколдованный! Как на картинке! Глаза бархатные, ласковые, брови, как это в книжках пишут, вразлет! Зубы белые-пребелые, как барашки. Не идет ему лишь, что лысый – так это ничего, была бы голова – волосы нарастут. Как к лицу ему даже эта дурацкая штопаная тельняшка, как играют мускулы – синие полоски колышутся, как волны…» Обувщик Рома Сахаров не заметил порожденного им смятения в душе девчонки. Шикарно смахнув щеточкой с ботинок пыль, преподнес Светке: – Извольте. И снова у девчонки внутри запорхали бабочки, залетали маленькие белые ангелы. Она строго приказала себе прекратить, но это ж проще приказать, чем сделать! По счастью, близнецы начали вновь теребить своего нового знакомца, требуя покатушек, и тот согласился, твердо поставив условие: – Только, чур, оружие сложить! С ним нельзя. – Оно ж игрушечное, – заметил Алешка. – Надо смала́ приучаться серьезно обращаться с пистолетами, – наставлял Рома. – Понятно? – Понятно. Катай. – Дай-ка подержать… да не так! Оружие подают рукоятью вперед, опустив дуло. Ах, беда какая, не отличишь от настоящих. Полюбовавшись оружием, красавец Рома передал пистолетики Светке и снова принялся работать каруселью. «Сказочный! Удивительный! Чудесный!» – зачарованно глядя на происходящее, думала Светка. Думала – и одергивала себя, думала – и одергивала. Стыдно же! Все же решила! Как же твердый характер? Как же подвижническая жизнь? И Яша как же… может, наладится еще что? Вспоминала, конфузилась – и снова любовалась. Более искушенная девица не увидела бы ничего эдакого в замурзанном, куцехвостом гражданине в ветхой тельняшке, но на не подготовленную к жизни, разочарованную в любви Светку он произвел оглушающее впечатление. К тому же не привыкла она к подобному учтивому, уважительному отношению. Она ж для всех здешних оборванцев – Светка-плакса, свой парень Приходько-мелкая, а тут прямо сразу: девушка! Тут близнецы спохватились, что поезд пропустят, и заторопили Светку. – А пойдемте вместе. Я вам покажу, откуда лучше всего видно, – предложил Рома. Сашка с Алешкой ухватились за его руки, и все вместе пошли сначала к станции, потом вдоль путей и, к удивлению Светки, дошли таким образом как раз до их с Яшей «дачи». – Тут замечательное место. Все как на ладони, – пояснил он, пристраивая близнецов на заветное бревнышко. – Вот сидите и смотрите. Будете себя хорошо вести – обязательно повезет! «Если бы Яша не был таким дураком, то он был бы точно таким, как Рома. Вот разве глаза темные, а так похожи, только этот куда лучше. И ведь даже место то же выбрал…» Рома прервал ее мечты: – Мне нравится тут. А вот мой дом, – и он указал на казарму. – Чуть что, милости прошу в гости. – Как, вы тут живете? – У дяди, Ивана Мироныча. Знаете его? – Конечно. В этот момент пронеслась-таки… ну, пуля не пуля, а новехонький, сияющий поезд – что за замечательное зрелище! Как поют рельсы, как мелькают сверкающие колеса! Как будто что-то тянуло броситься туда, стать частью этого бешеного нечеловеческого движения. Близнецы верещали от восторга, вихры стояли дыбом, и, как только скрылась электричка, они без спросу на четвереньках взобрались на насыпь и прижались руками к горячим рельсам. Светка, опомнившись, раскричалась, чтобы они немедленно шли обратно. Прощаясь, обувщик спросил: – Вы не знаете, сегодня вечером танцы будут? – Я не знаю, – призналась Светка, уже опомнившись, придавая себе вид смиренный и снисходительный, всячески показывая, что мирские соблазны не для нее. – А я схожу, пожалуй. Культура все-таки. Когда общественное служение закончилось, дети были возвращены каждый в свою семью и жизнь опять опустела, Светка снова увяла. Неприкаянно, как бедная Лиза, слонялась по округе – и вновь забрела на «дачу». Побродив вокруг пруда, умостилась-таки на бревнышко, раздула костерок, как в свое время Яша учил, и теперь, отплакав, глотала остатки слез, смотря на нарождающиеся уголья. Нет-нет да и косилась на казарму: а ну как сказочный Рома не пошел на танцы и тоже сидит, глядит в окошко, вспоминая загадочную и молчаливую девушку, в глазах которой скрывается таинственная грусть… И надо же, узрела свет, но не в заветном окне, а в сорокинском. Так и есть, блуждают огоньки. А ведь все знают, что он в госпитале. «Кто бы там мог хозяйничать? Может, соседи зашли чего взять? Рома… Тогда почему ж не включил свет, как положено?» Ночь была теплой, но почему-то меж лопаток заледенело. Снова не горел в комнате капитана верхний свет, метался огонек призрачный – пометался и погас, потом вдруг послышались возня, стук и даже вроде бы возглас. Потом все стихло. Скрипнула дверь, вышел из казармы какой-то человек – нет, это был не Рома, а кто-то шире, медлительнее, кряжистее. Он сунул руки в бочку, выведенную под слив воды с крыши, прополоскал ладони – и вдруг замер, прислушиваясь, а то и принюхиваясь. Лица его было не видать, но вся фигура выражала настороженность. Светка почему-то испугалась не на шутку. Она вдруг осознала, что костерок оттуда видать как на ладони, прямо напротив казармы, пусть и по другую сторону путей. Казалось бы – и что? Может же советский человек, никого не трогая, жечь себе костер, а другой советский человек – выходить из дому, где, может, был в гостях или… «Но горели окна капитана. А капитан – в госпитале. Тогда кто этот вот, что бродил со свечкой? Чем стучал? Что падало? И если просто человек, чего такой… принюхивается, как пес?» С грохотом и ревом пронеслась поздняя электричка, одно за другим вспыхивали освещенные окна – обычно это зрелище притягивало взгляд Светки, но тут перед глазами стоял лишь тот силуэт, по ту сторону путей. Пролетали вагоны, в окнах их было ярко, людно, но девчонка видела только черную фигуру, которая так и торчала неподвижно. Светке казалось – нет, она была уверена, – что и он видит и огонек по ту сторону железной дороги, и ее. Спохватилась, вскочила, разметала костерок, ломая ногти, сгребла землю, забросала огонь, попрыгала по угольям. И вовремя – умчался поезд, и стало видно, как с той стороны насыпи надвигается эта страшная тень, корявая и перекошенная. С перепугу Светке почудилось, что руки у этого, страшного, длинные-предлинные, и на этих руках по-паучьи он и лез. Светка, не чуя ног от страха, бесшумно ринулась в сторону, нырнула зайцем в кусты. Притаилась, животным инстинктом почувствовав, что бежать нельзя ни в коем случае. Застыла, даже прикрыв глаза ладонью – а ну как блеснут в свете? И смотрела. Человек вышел на «дачную» полянку, обошел, повертел головой, видимо, пошарив взглядом по кустам. Лица его не разглядеть, было лишь понятно, что он широкий-преширокий, приземистый, как выворотень лесной, и было совершенно ясно, что он сильный и наверняка злой. В неярком свете от фонарей блеснули пуговицы на кителе; когда же он, помедлив, снял с головы кепку и, смяв ее, утер лоб, сверкнули и на лысине зайчики. Он ушел, удаляясь по дороге, в сторону домов. Светка промерзла в кустах еще целую вечность, но не решилась последовать назад той же дорогой. Домой добиралась по путям, спрыгивая под откос при малейшей тревоге. И даже уже получив люлей от названой мамы, отшмыгав носом и отъерзав по нахлопанной заднице, уже забравшись под одеяло и засыпая, нет-нет да зыркала в окно, точно за стеклом опасаясь увидеть упыря. Глянет – и зажмурится. И так пока не сморил наконец сон. 11 Колька, заложив руки за спину, как заправский учитель, степенно шагал между рядами, излагая: – Все вопросы задавать перед началом работы. Получить от мастера точные указания по порядку и способам выполнения работы… записали? Ра-бо-ты. Выяснить, какими приспособлениями и инструментами следует пользоваться… «Мальки еще, салаги. Ни черта не соображают, но хорошо еще, что так старательно хлопают ушами и глазища заинтересованные. Ничего, даже если сейчас что неясно, по ходу допетрят, главное, чтобы охота была учиться, а тут желание есть – видно сразу…» В необычной для себя роли педагогического работника Колька оказался таким образом. Пришел директор, пошептался с мастером, и Семен Ильич распорядился: – Пожарский, отправляйся к первокурсникам, замени учителя. – Что мне там делать? – Расскажи им, как доучиться до выпуска с полным комплектом пальцев, о технике безопасности и прочем в том же духе. «Ревизия, – соображал Колька, собирая вещички. – Что-то нарыли, теперь бумажки пишут и учителей используют не по назначению, в комиссии актики подмахивать…» Он, конечно, не прочь был попробовать себя в роли педагога. И оказалось, что это чертовски приятно – учить мелочь уму-разуму. – А теперь вопрос на внимание: что делать перво-наперво, подойдя к станку? «Только глянь на них! Лес рук, любо-дорого смотреть», – радовался Николай, важно указывая то на одного лопоухого, то на второго. – Проверить, на месте ли защитные приспособления! – Посмотреть заземление! – Провернуть шпиндель от руки! – Убрать лишнее! – Закрепить режущие… «Рано еще нас, старичков, со счетов списывать», – вновь порадовался Колька и закрыл обсуждение с надлежащей снисходительностью: – Все, все. Запомните, запишите и подчеркните двумя жирными чертами: прежде всего надо надеть спецодежду, застегнуть рукава гимнастерки и заправить ее в брюки, а лохмы… кхм, у кого имеются, убрать под берет! Ясно? Он взъерошил прическу одному из сидящих, тот завертел головой, как воробей. Насчет лохм, сиречь длинных волос, замечание было своевременное. С возвращением в обиход необходимого количества мыла и горячей воды возродились и вши, поскольку многие несознательные элементы принялись отращивать нешуточные космы, как уши у дворняг. Раньше вот Анчуткины локоны казались верхом растрепанности, теперь уже и он на общем фоне кажется приличным малым. Эдак дойдет до того, что парней от девчат со спины отличить станет непросто.