Снежана не оборачивалась, продолжая смотреть в окно, но прекрасно представляла сейчас перед собой лицо Марка, а еще ближе видела картинки тех дней, воспоминания оживали перед глазами, возвращая ее туда. — Дима, это мой брат, как ты мог догадаться. Я ведь уже говорила о нем? — Снежана сощурилась, вспоминая. — Да, говорила. Тогда, на базе. Но это не важно. Стой у руля не Ярослав, они бы прогорели. Не смертельно, конечно, тогда им особо нечего было терять, но постепенно, появлялись новые возможности, они правильно их использовали, росли… росли… И вот, Слава и Дима больше не просто Слава и Дима, а люди, заказывающие музыку в городе и не в одном. — Но это не твоя история, — Марк перебил ее тихим замечанием, боясь спугнуть и в то же время не в состоянии справиться с осознанием того, что она пытается ходить кругами вокруг главного, не решаясь сделать шаг внутрь этого круга. — Почему же? — девушка вновь оглянулась, кривя губы в грустной улыбке. — Очень даже моя. Имей терпение. Так вот, они росли, взрослели, рисковали и получали от этого удовольствие, а еще неплохие деньги, и я росла. Росла рядом, наблюдая за ними исподтишка, пряча свое любопытство и желание быть поближе, под маской холодности и незаинтересованности. Я почему‑то думала, что Ярослав не может даже мыслить обо мне, думала, что абсолютно ему безразлична. Хотя нет, небезразлична настолько, насколько может быть небезразлична сестра друга. А оказалось, что я ошиблась. Мне было шестнадцать, ему чуть больше двадцати, у нас была любовь, Марк. Слово «любовь» она протянула, пробуя его на вкус. В ее исполнении получилось горько. — У меня вдруг осуществились мечты, а он получил желаемое. Тогда он желал меня. Знаешь, ему и долго ухаживать‑то за мной не пришлось, впрочем, тебе ведь тоже не пришлось. Я когда его видела, у меня уже сердце из груди выскакивало и ноги тоже подкашивались. Сейчас кажется — глупости, глупости романтичных дурочек, но я такой и была. Жутко романтичной и жуткой дурой. Это были мои первые отношения. Настоящие, серьезные, такие, чтоб на всю жизнь. Я уже в шестнадцать знала, как назову наших детей, какие имена созвучны с отчеством Ярославович, какой красивой будет наша доченька с голубыми глазами и кудрявый сын. Я была самой настоящей дурой! Материализую мысли словами, Снежана словно ощущала, как правда выходит из нее. И становилось легче. Впервые она проговаривала это все вслух, и ей становилось легче. — Прошел год, я выпустилась из школы, поступила в университет, Ярослав это одобрил, а сам продолжил заниматься бизнесом. Прошло два года — я занялась фотосъемкой профессионально, Ярослав это одобрил, а сам продолжил заниматься бизнесом. Прошло три года, я будто невзначай сказала, что его квартира находится ближе к университету, чем наша и оттуда ближе было бы добираться, Ярослав это одобрил, а сам… купил мне эту квартиру, еще ближе к чертовому университету, и продолжил заниматься бизнесом. Прошло четыре года, пять, я все так же его любила, любила и чего‑то ждала. Даже толком не скажу чего. Движений вперед, наверное. Ему было комфортно так, как есть — жить своей жизнью, не посвящая в нее меня, а потом появляться на пороге и делать вид, что мы не виделись каких‑то несколько часов, а не днями и неделями. И если честно, я даже не знаю, почему это меня обижало. Ведь он вроде бы заботился, не хотел нагружать своими проблемами, пытался оградить от сложностей, которые касаются только его. Но меня это бесило до белого каления. Я хотела быть частью его жизни. Не боковой пристройкой в его огромном доме, а его центром. Эгоистично? Возможно. Но так живут все. Они советуются, делятся, что‑то планируют, в их жизни есть какая‑то определенность. А в моей ее не было. Я жила от приезда Ярослава до его отъезда. Моя жизнь делилась на жизнь с ним, в те дни или часы, которые он уделял мне, и на жизнь без него, когда он был занят. Любые же мои попытки совместить эти две части заканчивались провалом. С тобой было такое, что родители не приходили на твой детский утренник? Ты так тщательно учил слова, репетировал перед зеркалом, взял с них слово, что они придут, а они не приходили? Снежана обернулась, встречаясь глазами со внимательным взглядом карих глаз. — Не помню. Возможно… — Нет, раз не помнишь, значит не было. У меня тоже такого не было. Родители всегда приходили. У меня было хуже. Привыкать к разочарованиям — жутко противно. А я привыкла. Привыкла к тому, что он не сможет приехать на мое посвящение в студенты, не сможет поддержать перед экзаменом, не сможет помочь решить, какие фотографии представить на выставке. И на саму выставку он тоже не приедет. Каждый чертов раз у него оказывались дела более важные, чем я. Но самое противное то, что я злилась, душилась слезами и разочарованием, клялась, что это конец, что в этом нет смысла… А потом он возвращался и я снова ждала его на пороге. Мне достаточно было обычного «прости» и обещания, что в следующий раз он обязательно… А в следующий раз то же самое. И так до бесконечности. Для меня не было места в его жизни, в его квартире, в его паспорте. Знаешь, я ведь сейчас намного более устойчива относительно мнения окружающих, а тогда жутко нервничала, ведь каждый считал нужным спросить, почему мы до сих пор не женаты. Спрашивали все. А я не знала, что ответить. Потому что была уверена — задай он вопрос, и я отвечу «да», но проблема в том, что вопрос он не задавал. Марк видел только профиль Снежаны и слышал ее голос. Но этого было достаточно, чтобы он понял — ей горько. Жутко горько от собственных слов. И потому же горько становилось ему. Он хотел услышать безразличный рассказ, но безразличием тут и не пахло. — В один момент все сломалось. Я не помню, что тогда послужило поводом для ссоры, наверное, он снова что‑то пропустил, о чем‑то забыл, для него — незначительное, а для меня — жутко важное. Мы часто ссорились и до этого, такая манера общения даже как‑то вошла в привычку, знаешь, так бывает — ссоры, примирения, снова ссоры и примирения, в какой‑то момент наши отношения стали именно такими. А тогда, может, и ссоры‑то не было. Я не помню, честно. Просто помню, как он сказал, «ничего не получится». На вопрос: «почему?», ответил, что все усложнилось. И ушел. Взял и ушел, а я не останавливала. Гордость, не гордость, глупость, не глупость — не знаю. Он своими словами забрал у меня все силы. А ведь так же как и ты когда‑то обещал, что больно не будет, вам нравится это делать, да? — девушка обернулась, снова полоснув по Самойлову тяжелым взглядом. — Нравится заставлять довериться, чтоб потом веселей было наблюдать за тем, как я теряю это доверие? Это спорт такой? Теперь она злилась, наверное, еще больше, чем после того, как он заставил ее затормозить посреди дороги. Злилась не только на него, а еще и на себя, на Ярослава, на свою жизнь. Застаревшая обида не хотела выходить добровольно, она цеплялась за душу, и ее приходилось вырывать с кровью. — На какое‑то время он пропал из моей жизни, я тоже пропала из своей жизни. У него все усложнилось, а у меня все сломалось. Я долго не хотела верить в то, что это действительно конец, убеждала себя, что это не так, искала пути, как бы дать понять и ему, что он просто ошибся, а потом поняла, что ошибся не он. Ошибалась все это время я. Добровольно. И сама себя все глубже и глубже заталкивала в эту яму любви к нему. Я его любила, а он меня не любил. Влюбился когда‑то мальчишкой, а потом просто привык. Привычка — страшная вещь, но не настолько, чтобы только из‑за нее менять свою жизнь. Из‑за любви — да. А из‑за привычки — нет. В этом разница между мной и Сашей. Ради нее он изменил многое, впустил ее туда, куда мне путь был закрыт, даже не впустил — практически втолкал туда, потому что теперь это нужно было уже ему. Не могу сказать, что это приятно осознавать. Я ревновала, ничего не могла сделать и ревновала. Но делала вид, что пережила. Сначала, было сложно, а потом вполне нормально. Даже уже не больно, горько только. Но я шла к этому три года. Я потратила на это три года своей жизни. Реабилитация заняла достаточно длительный срок, и вдруг, в моей жизни появился другой мужчина. Хотя сначала, я даже не поняла, что это будет «другой мужчина», просто очередной клиент, который появился вечером в моей студии, я сделала для него фотографии, перебросилась парой фраз, получила предложение провести вместе вечер и гордо от него отказалась. Думаешь, ты первый пришел ко мне с таким предложением? Марк мотнул головой. Такие мысли были бы слишком самонадеянны. Вот только если не первый, почему другим отказала, а ему нет? Пусть не сразу, но согласилась. — Никто же не видит, что внутри мне хреново, внешне ведь кажется, что вполне нормально, и предложения поступали, но я не рисковала. Оно того не стоит. Не стоит игра свеч. Ради чего начинать? Чтоб получить по носу? Спасибо, это меня не интересует. Но однажды, такие мои доводы не сработали. Мне показалось, что пришло время рискнуть. Уж не знаю, проблема в том, что я устала или дело в том мужчине, но я решилась. Вот только не окончательно. Сомневалась до последнего, потому что жизнь обожает мне показывать, что случается, стоит только подумать о том, что все может сложить неплохо. Потому я и перестала отвечать на звонки — передумала. Мне показалось, что страдать по утраченным возможностям легче, чем идти против ветра, пытаясь строить новые отношения. И именно в этот момент на моем пороге появился Ярослав. — Зачем? — Уж не затем, чтоб признаться в вечной любви, Марк. Ему не нужна привычка, просто потому, что у него есть любовь. Ясно? — А тебе? — он многое понял. Почти все, но к главному они подошли только сейчас. Главным был ответ на этот вопрос. — А что мне? Он пришел, чтобы сказать вещи, которые я слышать не хотела. Не касающиеся наших отношений. Я попросила его уйти. — А если бы говорил вещи, касающиеся? — Он бы не говорил. — А все же? — Так интересно? — Снежана сложила руки на груди, оборачиваясь к Марку всем туловищем. — Я бы приняла его в любой день, в любой час и в любом состоянии. Приняла бы, чтоб дальше страдать и упиваться этим своим извращенным страданием. До того вечера. А тогда я поняла, что больше не хочу. Не хочу его любить и не люблю. Я удовлетворила твое любопытство? — Прости, — Марк смотрел в ее глаза и читал в них то, что это истинная правда. — За что? Не смеши, Марк. Не нужно просить прощение за то, что я сделала совершенно добровольно. У меня была возможность выставить тогда за дверь и тебя, но я этого не сделала. И возможность отправить тебя восвояси с часами тоже была, я не отправила. Я снова рискнула, сама. И снова получила за это законный щелчок по носу. — Прости, что ушел. — Ааа, — Снежана будто что‑то вспомнила, кивнула, вновь беря слово. — Мы ведь так и не дошли до самого важного. Я не представляла Ярослава на твоем месте, если ты подумал именно это, и не мстила ему с тобой. Нет. Я тогда была с тобой, и утром тоже была бы, дай ты мне шанс все объяснить. Но я же говорила, привычка — страшная вещь, Марк. Когда на протяжении десяти лет не допускаешь даже мысли, что можешь оказаться в объятьях кого‑то другого, непроизвольно вспоминаешь именно того человека, чьи объятья были привычными. Я оговорилась. Сглупила, создала идиотскую ситуацию, простой оговоркой. И я даже тебя не виню в том, что ушел. Это твое право. Наверное, так даже лучше. Ты дал мне понять окончательно, что я была права на протяжении этих трех лет, мне не стоит прыгать выше головы, лучше сидеть в своей ракушке. Потому, спасибо и прости, что так вышло. А теперь, если ты не против, конечно, я сказала все, что должно было тебя интересовать, и пошла спать, очень устала… Дверь захлопнешь. Снежана действительно направилась к спальне. Рассказ забрал у нее все силы. Моральные, физические, все. Сначала встреча со знакомым Димы, потом эта дурацкая погоня, потом злость на Марка, теперь это выворачивание души… Ей казалось, что она даже до кровати не успеет добраться прежде, чем веки сомкнутся. И было уже не важно, что практически посторонний человек остается в квартире, что он может что‑то украсть, вынести, даже ее убить. Не важно. Важно было только успеть добраться до кровати. — Выслушай меня, прошу. Просьба — оклик заставил ее остановиться на пороге спальни. Нет. Она не может. У нее нет сил еще и слушать. Оправданий она не хочет, извинения ей тоже не нужны. Ей нужна была уверенность, которую он не обеспечил. — Не нужно ничего говорить, пожалуйста. Просто уйди. — Чтоб больше никогда не появляться в твоей жизни? — Это было бы неплохо, — Снежана сама не знала, откуда в ней возникают силы, чтобы выталкивать из себя слово за словом, но пока удавалось. Лишь бы он не медлил… — Я повел себя как самый настоящий козел. И это даже не оправдание, констатация… Тяжело вздохнув, Снежана шагнула к дивану. Похоже, ему тоже нужно выговориться. И он сделает это в любом случае, лучше — добровольно и быстро. Она опустилась на софу, встречаясь с хмурым взглядом мужчины. — Подумал, что ты мстишь ему с моей помощью. Ушел, вместо того, чтобы поговорить. Сбежал. Потом ты звонила, а я жутко злился. Представлял тебя с Самарским и злился. Обещал себе, что выброшу это из головы и никогда больше не вспомню, а сегодня встретил в ресторане с другим и вы так… — Это знакомый моего брата. Просто знакомый… — о нем Снежана даже уже как‑то забыла. А ведь это проблема куда более реальная и важная. Вот к чему доводят глупые сцены ревности и воспоминания. — И он так… — А даже не будь он просто знакомым, то что? Я не имела на это права? Должна была ждать, пока ты снова перейдешь мне дорогу? Подрежешь на повороте? — Нет, не должна. Я просто пытаюсь тебе объяснить… — Господи, — не в силах больше держать глаза открытыми, Снежана опустила отяжелевшую голову на плечо мужчины. Моментально стало легче. Лишь бы никто не требовал от нее ответов, телодвижений и любых других проявлений реакции. — То, что я наговорил тогда — моя ошибка. — Да, — соглашаться Снежана могла. Не важно даже с чем. — Я ведь даже не думал, что могу так ревновать. — Да… — До зуда в ладошах. Не представляешь, как ярко я представлял, что сделаю с этим… знакомым… если он еще раз к тебе прикоснется. — Не представляю… — Если бы вы уехали вместе, я выбил бы из него дух, но он оставил тебя на парковке, и я понял, что разбить лицо ему хочу меньше, чем поговорить с тобой. — Это был разговор? — Снежана усмехнулась в ткань его пиджака. Ее дыхание выравнивалось, мысли путались, руки соскочили с груди, опускаясь на колено мужчины напротив. Она ведь совсем недавно хотела расцарапать ему лицо. А теперь было так хорошо. И слушать его было чудесно, и вдыхать запах его туалетной воды и чувствовать, как дыхание щекочет волосы на макушке, стоит ему обернуться в ее сторону. — Я просил тебя остановиться, а ты то ли не видела, то ли не хотела, я злился, пытался снова, ты снова не реагировала, я злился еще больше, а потом ты выскочила из машины и я понял, что ты зла не меньше моего. И меня прорвало… Прости. — Простила, ударила и знаешь… Как‑то сразу простила. Мужчина на какое‑то время «завис», каменея, а потом, почувствовав, как хрупкое тело, прижавшееся к его боку, затряслось, явно от смеха. — Почему ты смеешься? — Ты просто не представляешь, на что ты тогда нарывался, Самойлов. Даже не представляешь, — она вскинула голову, широко распахивая сейчас удивительно глубокие зеленые глаза. — В тот момент, я готова была тебя придушить. С каждым словом, улыбка на лице Снежаны становилась все шире, а глаза блестели все ярче. Кажется, на этот смех у нее уйдут последние силы. — А сейчас? — Марк с жадностью впитывал этот блеск, направленный целиком и полностью на него. Хотя ему сейчас казалось, что даже залепи она ему в очередной раз пощечину, он тоже наслаждался бы ей. Он блуждал взглядом по лицу напротив, останавливаясь на глазах, искрящихся зеленью, на растянутых в улыбке губах, на возникших на щеках ямочках. Сейчас, их было две. И Снежана не могла не видеть этот взгляд. Полные немого обожания и жадности. Она увидела, и улыбка как‑то померкла. — А сейчас я жутко хочу спать, Марк, — испугалась. Снова испугалась. — Я устала так, что мне кажется, даже до кровати не дойду. Точно не дойдет. Девушка попыталась усилием воли приподнять руку, не поддалась даже она, будто приклеенная осталась лежать на колене мужчины, а голова снова опустилась на его плечо. — Бедная, — а потом ее макушку накрыла ладонь Марка, провела по волосам. Раз, второй, третий… Баюкая, успокаивая, усыпляя окончательно. — Спи. Вряд ли он рассчитывал, что она тут же послушается, но его слова прозвучали слишком убедительно, чтоб у Снежаны остались силы упираться. Как хорошо было заснуть вот так. Уплыть куда‑то вдаль, не думаю о том, как у него получится выпутаться, как придется устроить ее прямо здесь на диване, как он будет бесшумно покидать квартиру. Было просто хорошо и все. Без задних мыслей. Снежана не знала, долго ли они сидели вот так, только чувствовала мерные поглаживания. Кажется, даже несколько поцелуев в висок. Стоило чуть склонить голову, слышала какие‑то отрывки фраз, слова, он что‑то говорил, а что — уже не важно, потом девушка почувствовала толчок — ее оторвали от мягкой поверхности дивана, но не от его плеча, куда‑то понесли. — Тихо, спи, — кажется, она даже попыталась протестовать, но осознав, что живой, теплый бок не собирается никуда пропадать — смирилась. А потом была уже прохлада покрывала в спальне, касание теплыми губами ее лба и попытка Марка отстраниться. — Нет, — не размыкая век, Снежана придержала его на расстоянии вдоха, перехватив за шею. Знала, он собирается уйти и как ни странно… не хотела отпускать. — Спи, Снежка, спи… — Нет, — она притянула его к себе еще ближе, прикладывая нечеловеческие усилия заставила себя подвинуться, освобождая место рядом с собой. — Посидеть с тобой? — мужчина понял все не совсем так. Решил изобразить из себя хранителя снов… Благородно.