– Естественно. Гройс сидел на кровати, нахохлившись, с выражением недовольства на лице, и был похож на старую злую птицу. – Что мешало вам сразу согласиться? – пожурила его Ирма. – Потрепали нервы себе, мне… А вам нельзя волноваться. Не в вашем возрасте! Гройс нахохлился еще сильнее и нехотя буркнул: – Вы отлично готовите. Можно добавки? Ирма заулыбалась. Она действительно постаралась с ужином. Приятно, что старый упрямец это оценил. Покончив с добавкой, Гройс признался, что устал. Она поставила возле его кровати маленький колокольчик. – Чтобы вам не пришлось каждый раз звенеть цепочкой. – Спасибо. Это действительно было не слишком приятно. – Я понимаю, – участливо сказала Ирма. – Потерпите немного, Михаил Степанович. Честное слово, у меня в гостях не так уж невыносимо. – Даже если бы я хотел возразить, после вашего ужина это сделать невозможно. Она с улыбкой пожелала ему спокойной ночи, и старик остался один. Ирма плохо разбиралась в людях. Ворчливое смирение Гройса обмануло ее. Но старик был в бешенстве. Даже не из-за того, что его посадили на цепь и вынудили откупаться от тюремщицы байками. Ирма посягнула на самое ценное, чем обладал Гройс: на его время. До семидесяти, благодаря прекрасному здоровью, старик не слишком о нем задумывался. Да и время вело себя с ним прилично. В детстве, как полагается, было бесконечным, прозрачным и тягучим, точно сироп. В юности загустело. В нем проступили отдельные годы, как засахаренные вишни. Потом спрессовалось и стало похоже на мармелад. Едва успеваешь прожевать новогодние праздники, как выясняется, что заодно откусил и от майских. Ко всему этому Михаил Степанович был готов. Чего он не ожидал, так это того, что случилось после семидесяти. Банку с вареньем опрокинули. И выяснилось, что оно почти закончилось – едва можно наскрести по стенкам. Впервые Гройс увидел это на следующий день после своего семидесятилетия. Он проснулся бодрый, в отличном настроении, и вышел на прогулку. Дворник в одной перчатке на правой руке водил по забору кистью. Запах краски ударил старику в нос, и Гройс внезапно покачнулся. Мысль о том, что он видит это в последний раз – и дворника, и перчатку в грязных пятнах, и забор, под которым расплываются зеленые кляксы, взорвалась в голове, словно петарда, брошенная безжалостным мальчишкой. Михаил Степанович потерял сознание. «Старый дурень, – сказал он себе, очнувшись. – А ну отставить панику». Но паники не было. Гройс трезво осмыслил происходящее. Ему семьдесят. При очень хорошем раскладе он проживет до девяноста. При просто хорошем – до восьмидесяти. Значит, если быть оптимистом – а старик всю жизнь верил в лучшее – ему можно рассчитывать лет на десять. Десять Новых годов. Десять июней. Десять заборов, воняющих краской по весне. Примерно тысяча восемьсот дождей, если считать по сто восемьдесят в год (можно было бы и поменьше, подумал Гройс, любивший солнце). Десять лет – это немало. Если переводить годы на язык ручной клади, Гройсу выдали довольно объемистый чемоданчик. В него помещались путешествия. Музеи. Вкусная еда. Полторы тысячи бутылок вина! Но вот собака в него уже не помещалась. Новое дело не влезало, как ни пытайся утрамбовать. Положим, чтобы затевать бизнес, Гройсу не хватило бы энтузиазма, но вот собака… Он любил собак. Дворняг с развесистыми ушами. Напыщенных как жабы бульдогов. Вертлявую косматую мелочь. Да хоть спаниеля, если из уважаемой семьи! Почему бы и нет? «Спаниеля не будет». Все-таки не чемоданчик. Саквояж. Потертый, потрепанный. Гройс крепко вцепился в его ручки. Прежде он и не догадывался, до чего жизнелюбив. Многие его ровесники уже потратили себя целиком и теперь вели тихое экономное существование, боясь лишний раз вздохнуть. А ему хотелось всего: смотреть, держать, чувствовать, жадно грести к себе обеими руками, отхватывать от этого мира кусок за куском. Старик и в авантюру с бриллиантами ввязался лишь потому, что все это его бодрило. Игра – вот что ему по душе! Денег хватало, и не ради них он взялся втюхивать негодные камни. Но, черт возьми, восторг переполнял его, когда у него все получалось! А еще больший – в тот момент, когда все висело на волоске. Когда жертва еще смотрит подозрительно, еще не верит ему. И только от Гройса зависит, переломит ли он ситуацию в свою пользу. Как же он был счастлив последний месяц! И все это прервала баба, потерявшая среди своих персонажей связь с реальностью. Поместила его в комфортабельную тюрьму и принимает за чистую монету комплименты ее стряпне. Две недели! Отобрать у него две недели и полагать, что это сойдет ей с рук? Гройс недобро усмехнулся в темноте. План его был прост. Он убаюкает ее своими байками, как она того желает. И сбежит. Вокруг не тюрьма, а всего лишь дом в пустынном месте. На окнах нет решеток. Все, что ему нужно – избавиться от браслета на левой руке. Модель наручников Гройс определил еще днем. Не китайское барахло и не поделка из секс-шопа. Но и не конвойные БРС-3, которые простой скрепкой не вскроешь. Ирма приобрела стандартные наручники «Нежность» (Гройс восхищался ходом мысли человека, придумавшего это название). Один браслет она застегнула на его запястье. К другому приварила цепочку, второй конец которой был закреплен в изголовье кровати. Гройс первым делом проверил прочность крепления, но его ожидал неприятный сюрприз: сделано было на совесть. Значит, придется работать с замком наручников. Идеально подошли бы маникюрные ножницы с загнутыми концами, но вряд ли он убедит Ирму, что ему нужно срочно подстричь ногти. В размышлениях о том, где раздобыть кусок проволоки, Гройс заснул. – Давайте начнем с чего-нибудь простого. – Ирма сегодня была сама любезность. Она придвинула стул, и на старика вновь пахнуло отдушкой ее гигиенической помады. Гройсу стоило большого труда не поморщиться, но легкую гримасу на его лице Ирма все равно уловила. – В чем дело? – Э-э-э… запах. Она нахмурилась. – Запах? Гройс не мог бы ответить, что заставило его в последнюю секунду солгать, но вместо того, чтобы сказать про землянику, он пробормотал: – Псиной пахнет… мне показалось. – А-а, это Чарли, – она вздохнула. – Спал на моем кресле, наверное. – У вас есть собака? – Вас это удивляет? – Скорее, радует. – На этот раз Гройс не соврал. – Откуда он взялся? Ирма раскрыла блокнот и глянула на него с усмешкой: – Давайте поступим так: сперва вы рассказываете мне один из своих мошеннических фокусов, а потом я отвечаю на ваши вопросы о Чарли. Мошеннических фокусов? – Трюки в состоянии выучить каждый, достаточно усердия, – суховато сказал старик. – Из полных бездарностей получится посредственный фокусник. Но он все равно сможет вынимать из шляпы голубя. А вот если у вас нет таланта понимать и чувствовать людей, вы никогда никого не обманете. – Нашли чем хвастаться! Ирма спохватилась, что обидела его, но Гройс только пожал плечами: – Это моя работа, а я профессионал. Что-нибудь простенькое, говорите? Допустим, тараканы. Совсем детский способ. Все, что вам нужно – это бумага, девушка и пять килограммов крахмала. Честно говоря, своей выдумкой Гройс гордился. Он прокрутил это дельце, когда ему было чуть больше двадцати, – можно сказать, это было его первое мошенничество, идея, принадлежащая ему от начала до конца. Простая и бесхитростная, но оттого не менее удачная. Недаром потом она разошлась по стране как новый штамм гриппа. Ирма озадаченно смотрела на него, пытаясь сообразить, что можно сварить из этих ингредиентов. – Ну же, думайте! – приободрил Гройс. – Вот вам условие задачи: люди не любят тараканов. Как при помощи крахмала и девушки заставить их раскошелиться? – При условии, что насекомых у них в домах нет? – Разумеется.