Зао, во все глаза разглядывавший снимок, кивнул. — Кстати, о Лжеце, — хмыкнул Иргис. — Ты же ни его, ни остальных не видел, кроме меня. Угадаешь, где он здесь? — Вот, — Зао уверенно указал на Рика. — Почему ты так решил? — Этот сразу отпадает, — Заон указал на Вэла, притаившегося сбоку кадра. — Не похож он на знаменитость. Остаются двое. Но первый больше на фокусника похож, чем на мастера хьорхи; а бородатый здоровяк выглядит серьезным бойцом… К тому же, у него что-то странное с глазами, а у Лжеца, я слышал, был особенный взгляд… Ну как, угадал? Иргис покачал головой. — На знаменитость не похож наш Бродяга, смотритель в Райнберге — личность ныне весьма известная; ну а тот, на кого ты указал, здоровяк со псом — жрец по прозвищу Рик-Собачник. Фокусник — и есть Лжец. А Поводырь рядом с ним… Но во времена Сантенского переполоха они еще не были знакомы. Сбежавшие в резиденцию заговорщики допустили большую ошибку: попытались откупиться списком сообщников в других городах и золотом. Первое Поводырь сочла незаслуживающей снисхождения подлостью, второе — личным оскорблением. И перебила всех в резиденции, без разбору, почти без помощи своих людей. Для нее это было возможно. Тут вот в чем дело… Нелегко представить, но попробуй. Джара, забравшись в чужую голову, может не только дергать за ниточки. Где-то в ее голове все еще звучит эхо Катастрофы: весь ужас тысяч и тысяч людей, их боль и смерть; и она может… передать ее другим. От малой части этого безумия и кошмара я едва не умер и долго приходил в себя. Бедняги-заговорщики — те взаправду помешались. А она сама иногда плохо различает живое и мертвое, но спокойно с этим живет… жила; и ничего. Лжец — единственный, кто мог до конца разделить ее безумие; Поводырь — единственная, кто чувствовала, что на самом деле творится у Лжеца в голове: на том они и сошлись. Но Поводырь, сколько я ее знал, была хорошим человеком, понимающим и незлым: куда уж Лжецу, или мне… — Но разве нужно было всех убивать? — Заон смотрел с почти детской растерянностью: ему рассказали жутковатую сказку, которой он не понимал. — Там, в резиденции под Сантеном. — Есть основания полагать, что у нее были причины так поступить — о которых она не посчитала возможным распространяться, — сказал Иргис. — За что и получила от Предстоятеля Ордена смертный приговор за самоуправство и жестокость, который отложили в исполнении: способности Поводыря были слишком полезны, чтобы их потерять. Потом в историю вмешался Лжец и, со своей стороны, позаботился о том, чтобы все ненужное забылось. Книжку, что лежит в общем зале, как и добрых две трети всех книг на Шине, отпечатали в Сабде. Там влияние Арджанского было велико — так что ничего лишнего в словарную статью не вошло. — Но тебе он рассказал правду? — спросил Заон. Выпитое давало о себе знать, потому Иргис рассмеялся во весь голос. — Чтобы Лжец — и рассказал кому-то правду? Нет, конечно. Все, что я знаю насчет сантенской истории, мне рассказала Поводырь. А кое-что не рассказала: пришлось догадываться самому… но нынче не время для догадок. — Если позволите, последний вопрос, Иргис-гьон. — Заон, уже захмелевший, допил стакан. И даже — почти — сумел не поморщиться. — Каково быть рядом с существ…. с человеком вроде Поводыря? То, что вы рассказали… Она же не просто убийца. Жуть до костей пробирает. — Люди способны меняться, Заон, а жрецы — тоже люди… Что касается меня — мы с ней были друзьями. — Иргис убрал опустевшую бутыль под стол. — Я уважал Джару Баред и считал ее хорошим человеком. А кое-кто другой — даже любил… Но это уж точно не нашего с тобой ума дела; тем более — теперь. Поводырь и Лжец мертвы. Зато живы Винсар Сэрв, лорд Галшанский, и Найл Неман, лорд Икменский: их роль в Сантенских событиях так и осталась неизвестна, но отчего-то мне кажется — скоро тайное станет явным. Иди спать: довольно на сегодня разговоров! *** Сержант, попрощавшись, ушел нетвердой походкой. «Хорошо выспавшийся, непохмельный командор после дня открытия — тоже плохая примета, — Иргис, притушив свет, достал вторую бутылку. — Но, прости, Заон: то, что я могу начать болтать еще после пары стаканов, не для твоих ушей». Нужно было хорошенько подумать. О прошлом. О настоящем. О будущем… О том, где теперь дети магистра Орто, если они еще живы. Об Анне. О том, почему он, тридцативосьмилетний, опытный, не страшащийся ни теней, ни Солнцеликого мастер хьорхи боится моря и отчаянно ненавидит его. О том, что когда-то в Валкане у него было трое друзей, но однажды Иргис не уговорил Никара Жога дождаться его и поехать на задание вместе — и после этого их осталось двое. А год назад он не смог убедить Вэла Ранла отказаться от назначения в Райнберг — и последствия могли оказаться теми же самыми, а он не мог ровным счетом ничего с этим поделать. Как и с тем, что Собачник решил идти своим путем… Особенно крепко стоило поразмыслить о сйорте от капитана Дера Кринби и о том, где порох взорвется в следующий раз. Не ради убийства лорда-канцлера Дошо кто-то похитил взрывчатку рудокопов…Похитил — или купил. Или — принял в дар? Какая сила на Шине была замешана в этом: Верховный лорд и Орден? Нодаб и Церковь Возрождения — втайне от него? Икменский хромой и секта рыбников? Последняя версия была самой притягательной, но гораздо менее вероятной, чем вторая. Анна не скрывала, что имеет секреты даже от брата… Что уж говорить о нем. Как следовало сейчас распорядиться информацией от капитана Кринби: сохранить в тайне? Или предупредить… Кого? Возможно, подставив тем самым Анну и ее планы под удар… Стефан Арджанский насмешливо улыбался со старого снимка. «Чтоб тебя тени замучили, Лжец! — Иргис наполнил стакан. — Прожил полтора века — а зачем? Чтобы умереть так невовремя!» Посидев немного, Иргис вытащил из тайника банку с табаком и бумагу. Обычно он не курил и плохо переносил табачный запах, но — иногда хотелось. Лжец, будь он неладен, дымил своей трубкой постоянно, оттого нюхать вонючий дым у всех его спутников вошло в привычку. До операции в Галше еще оставалось не так уж мало времени, но первое решение Хьор-командору Саену предстояло принять уже сейчас… Глава 18. Живые и мертвые Ветер усиливался, волны разбивались о мостки, стражники и служители переругивались друг с другом, и скучное дело «ловли» баграми покойника никак не шло… Вэл отвернулся. Хотелось отвлечься на что-нибудь более… простое и более радостное, вроде мыслей о горячем ужине, который ждал его дома. Но мысли — как обычно — уводили совсем не туда. «Людям лишь кажется, что вот — живое, а вот — мертвое, и все просто. Но представь, что каждый в отдельности человек — это обломанная ветка, — звучал в голове мягкий голос Поводыря. Сабда, городок книжников, шумно провожала осень, а они с Джарой сидели во дворе Стефанова дома и жгли валежник после затеянной Иргисом расчистки сада. — Не в том смысле, что тупой, как деревяшка. Просто ветка. Что такое эта ветка? — спрашивала Поводырь. — Она ни живая, ни мертвая, ни вещь, ни мусор. Всякая ветка, пока не ссохнется или не начнет гнить, хранит остатки жизненной силы. Ткнешь ветку в сырую землю — может, даст корни, и вырастет дерево. Почистишь и подсушишь ветку — получится, допустим, посох; а бросишь в костер — дрова. Но также можно сжечь и молодое дерево. Или посох. А костровая палка может дать корни, но путник, чтобы пробраться через топь, однажды сломает дерево, которым она станет… Ветка, пустившая корни — живое дерево, посох — мертвый инструмент, палка — расходный материал, а иногда просто хлам под ногами. — Поводырь носком сапога забросила головешку в костер. — Где грань, что отличает одно от другого? Можешь объяснить мне, Бродяга? — Грань — там, где ветку отломили от дерева, — сказал Вэл. — Все прочее — бессмыслица. — Бессмыслица? Может быть. Но для меня ветка уже сломана, Вэл, и так было еще до Катастрофы. — Поводырь долго смотрела в огонь. — Это — то, что мы выносим из руин… Иногда странно получается: слышишь всплески мысленной речи, а потом видишь источник и понимаешь: человек уже с четверть часа как умер. Я могу проводить границы только разумом, в зависимости от своей нужды. Понимаешь?» Новая волна накатила на подмостки, обдав всех брызгами. «Допустим, понимаю, и все же твои суждения были слишком абстрактны, Джара, — подумал Вэл. — Мертвое отличается от живого, в первую очередь, паршивым видом. А если залежится — еще и запахом… Интересно, если дать этим хитрецам волю, они выловят тело уже после того, как оно начнет вонять?» — Вэл взглянул на суетящихся подчиненных, постоянных и временных. — «Но с веткой ты попала в точку; хотя, какая ветка — тут целое бревно!» Старший сын лорда Бека Ауна, Химмел Аун всплыл около третьей опреснительной станции. Служители и стражники уже четверть часа возились с баграми и сетью: труп покачивался на волнах и никак не желал попадаться. Вэл впервые порадовался раненным рукам: будь он здоров, пришлось бы помогать. Последний раз принца Химмела видели живым в фамильном особняке Аунов накануне днем: тот собирался отобедать с отцом во дворце. Особняк располагался от дворцовых ворот всего-то в двухстах шагах, потому никто не удивился, что молодой человек вышел без охраны — и во дворце тоже никто не удивился, когда он до туда не дошел: лорд решил, что сын остался на обед дома. Пропажу заметили вечером, но, так как принцу не чужды были лихие загулы, серьезно забеспокоились только к утру, и только после полудня обнаружили тело. Горожане не смотрели на воду: в перерывах между рабочей суматохой и беспорядками в Райнберге провожали осень: на улицах давали представления, пили, дрались, многие надевали карнавальные маски и одежды… Проще было найти иголку в стоге сена, чем свидетелей, которые смогли бы указать, где покойный находился между выходом из дома и всплытием у станции. Особенно если поначалу он сам скрывался от любопытных глаз. — А, чтоб вас, придурки безрукие! Сейчас нырять будете!!! — Капитан стражи разразился бранью: кто-то неловко двинул багром, и тело вновь оказалось вне досягаемости. — Господин смотритель, может, все-таки разрешишь нам или своим людей применить хьорхи? В голосе стражника звучала плохо скрытая досада: ему совсем не нравилось — пусть и временно — подчиняться Ордену. Не больше, чем возня с трупом. «Но придется тебе потерпеть, — подумал Вэл. — Ничего не поделаешь: хьорхи может смазать важные следы от другого хьорхи… или от чего-нибудь еще». — Я вызвал лодку береговой охраны — они помогут, если сами не справитесь, — сказал он вслух. — Но глядите-ка, подплывает! — Так, ты и ты, сместитесь левее. Да багор не весло, что ты творишь, идиот! — Капитан вернулся к "рыбалке"; но покойник словно уворачивался. — Я могу представить только одно объяснение этой заминке, Хин, — сказал Вэл сопровождавшему его лекарю. — Принц при жизни любил поплавать Хин Саоб, зябко кутавшийся в плащ, ответил недоуменным взглядом. Ему происходящее забавным совсем не казалось. В тумане показались огни патрульной лодки. *** На следующий день в морге больницы при канцелярии исполнения наказаний было, как всегда, холодно. Но пахло еще мерзче, чем всегда. Тело старшего отпрыска рода Аунов лежалл на хирургическом столе под покрывалом. Как успел узнать Вэл, охрана опреснительной станции ничего интересного кроме, непосредственно, трупа не видела, что было совершенно неудивительно — мало ли откуда его волны притащили… Появление высокородного трупа тоже было делом обыденным… Ну, подумаешь — прикончил средний отпрыск старшего, не став дожидаться, пока тот сам подошлет к «любимому брату» убийц. Эка невидаль… Что действительно было необычным, так это скорость: и десяти дней не прошло, как болезный старик Бек Аун занял трон лорд-канцлера — а в семье уже появился первый покойник. А еще необычной была вонь. Хин Саоб, злой и уставший, лаконично подтверждал догадки: — Вода тут ни при чем, господин смотритель. Следов хьорхи нет. Перелом запястья, скорее всего, посмертный. Хотя судить наверняка сложно: тело разлагается намного быстрее обычного. Поэтому так быстро и всплыло. Мои выводы на данный момент таковы. Первое: не исключено и даже вполне вероятно, что смерть наступила от отравления неизвестным мне ядом. — Хин Саоб испытующе взглянул на Вэла. Вэл развел руками — мол, ты здесь профессионал, тебе виднее… — Второе: стоит как можно быстрее его сжечь, пока тело совсем не разложилось. А то неудобно получится. «Во как заговорил, Хин! — Вэл сдержал усмешку. — А всего-то — десяток часов наедине с «невинноубиенным»». Под глазами у молодого лекаря после бессонной ночи выступили сизые круги. — Раз так, то возьми образцы тканей, на всякий случай, и передац похоронной команде, чтобы приступали к подготовке, — сказал Вэл. — После этого можешь идти отсыпаться. — Господин смотритель. Не держите меня за дурака! — Хин сдернул с трупа покрывало. Выглядел и вонял покойный еще вчера так себе, а за ночь кожа приобрела коричневатый оттенок и покрылась кожу гнилостными пятнами, из которых сочилась кровянистая жидкость.