Включив в собственном мобильнике фонарик, я рассмотрел листок в ярком свете. Увы, каких-нибудь вмятин от написанного на другой странице, вроде адресов или телефонов, не обнаружил. Такое случается разве что с Шерлоком Холмсом. Я подумал и набрал номер Михаила. Его телефон был выключен. Тогда я набрал его домашний номер. – Алло? Это был Найд. – Привет, – сказал я. – Это Денис Симонов. Скажи, Михаил дома? В трубке повисла тишина. – Алло? – недоуменно повторил я. – Нет, он заходил, но потом снова ушёл, – ответил Найд. И опять замолчал. – Чёрт его побери! – выругался я, внезапно понимая, с чем связано молчание. – Извини, Найд. – Ничего, – ответил мальчишка. – Денис? – Да? – Вы правда мой отец? Биологический? – Не знаю. Нет. – Я даже не заметил, как встал с кресла и принялся расхаживать по комнате. – Твой… Михаил ошибается. Нет, ты не мой сын. – Он обычно не ошибается, – сообщил Найд. – Ни в чём. – В этот раз ошибся. – Вы не думайте, я не напрашиваюсь, – сказал Найд. – Мне… ну просто интересно. Не про вас! Про… – Он запнулся. – Найд, поверь мне, что… – Теперь настала моя очередь замолчать. – Найд, всё очень сложно. – Почему сложно? Либо да, либо нет, – рассудительно сказал мальчик. – Либо я ваш сын, либо не сын. Михаил сказал, что сегодня сделает анализ. – Найд, я завтра к вам заеду и мы поговорим, – я отчаянно хотел закончить разговор. – Договорились? – А сегодня? – У меня дела. Работа. – Хорошо, – смирился Найд. – Завтра. Тогда возьмите фотографию, ладно? Мамы. Я прервал связь. Нет, вначале я сказал: «Ладно». А потом отключился. И с чувством произнёс: – Драный Лис! Минуту я держал телефон в руке и смотрел на него, будто на бомбу – рванёт или нет? Найд не стал перезванивать. Может быть, решил, что всё уже сказано и разговор закончен. Он очень логичный мальчик, совсем как кваzи. Тогда я глянул ещё раз на бумажку и набрал мобильник капитана Маркина. Я стоял у окна и смотрел на танк. Старый танк времён Второй мировой войны. Надо же. Никогда не знал, что в этом посёлке музей легендарного «Т-34». Честно говоря, рад был бы и не узнать. Ну что нам стоило пройти мимо? – У них какие-то проблески разума, – сказал я. – Может быть, коллективный разум? Домик, в котором мы укрылись, увидев первых восставших, стоял совсем рядом с музеем. Здесь было чисто и пусто. Ни людей, ни оружия, ни даже еды – перед уходом хозяева всё выгребли. Серьёзным укрытием дом послужить не мог, но, похоже, мы на некоторое время спрятались. Если восставшие нас и чуяли, то локализовать точно пока не могли. Как же они ориентируются? По запаху? Звуку? Зрению? Восставшие сходились к нам со всех сторон, так целенаправленно, что это и впрямь походило на разумное поведение. Уже потом я понял, что все было совсем наоборот. Здесь, в музее, жители посёлка долго держали оборону. Может быть, огромное количество танков подсознательно вызывало у них доверие, надежду справиться с врагом? Увы, эти танки давно уже были не на ходу. Это были всего лишь экспонаты. Восставшие ворвались в музей и перебили его защитников. А потом, насытившись, разбрелись во все стороны – совершенно хаотично, не выбирая направления. Мы совершенно случайно миновали кольцо расходящихся восставших и явились как раз в эпицентр недавней бойни. Так что когда восставшие нас почуяли и стали возвращаться – они появились со всех сторон. То, что выглядело разумом, являлось как раз его отсутствием. Но мы этого не понимали. Ни я, ни Ольга. – В любом случае надо бежать, – сказал я. – Они медленные. Проскочим. – Вон тот быстрый, – сказала Ольга. Голос у неё стал совсем спокойный. Я посмотрел на восставшего без левой руки, ковылявшего между танками. Из порванного в клочья рукава торчала какая-то нелепая бурая культя. Отрастает у него рука, что ли? Похоже, что отрастает. Но ковылял восставший и впрямь очень бодро. Казалось, что он вполне способен и на бег. При жизни он был молодым и спортивным, может быть, поэтому? – Прорвёмся, – сказал я, взвешивая в руках нож. Ледоруб по-прежнему висел у меня на поясе, но прихваченный из кафешки тесак казался удобнее. Он был дешёвый, но хорошо заточенный и здоровенный, как мачете. – Я бегу впереди, если кто-то кидается, отсекаю голову. Вы за мной. – Ну надо же. Герой, – сказала Ольга. Она была спокойна, так спокойна, что я, никогда не сталкивавшийся с женскими истериками, не понял, что внутри она давно уже кричит и бьётся в припадке паники. – Денис, ты можешь делать что угодно, но мы останемся. Москва рядом. Сюда придёт помощь. – Ольга, это не укрытие, – успокаивающе сказал я. – Мы прорвёмся. Верь мне. – Я не побегу. Мы укроемся в музее. Смотри, там окна узкие, как амбразуры. И двери должны быть крепкие. Это же военный музей. Там должны быть очень крепкие двери. – Почему тогда они открыты? – спросил я. До музея и впрямь было совсем недалеко. И выглядел он внушительно. И восставших между нами и музеем не было. Пока ещё не было. – Никто не успел добежать, – сказала Ольга. – А мы успеем. Мы закроемся и пересидим. Они уйдут. – Они не уйдут, – сказал я. – Как только увидят нас – будут искать лазейку. Будут ломать двери и окна. Рано или поздно прорвутся. – Нет, – сказала Ольга. Она прижимала сына к себе, тот не спал, но молчал, словно понимал серьёзность происходящего. Только смотрел на меня. Будто просил о чём-то. То ли согласиться с Ольгой. То ли, наоборот, переубедить её. – Ольга… – Мы остаёмся, – твёрдо сказала жена. – Я решила. Может быть, была виновата усталость. Может быть, уходящее время, последние секунды, пока восставших не было рядом. – Ты не можешь решать за сына, – сказал я. – Хочешь – оставайся, а мы убежим. Поняла? Ну она же не могла на это согласиться. Верно? Мы бы убежали. А потом я извинился бы за резкий тон. – Это ты не можешь решать за моего сына, – сказала Ольга, и лицо у неё побелело.