— Мне надо в туалет! — вновь напомнила о себе Ирма Бейтс. Я вздохнул. Совсем как Дана Коллетт под лестницей в Скудик-Пойнте. — Так иди. Она изумленно вытаращилась на меня. Тед мигнул. Дон Лорди прыснул. — Ты меня застрелишь. Я повернулся к ней: — Надо тебе в сортир или нет? — Я могу и потерпеть, — надулась она. Я шумно выдохнул, как мой отец, когда злился. — Слушай, или ты пойдешь, или перестанешь ерзать на стуле. Не хватает еще лужи на полу. Корки загоготал. Сара Пастерн ахнула. Вот тут Ирма поднялась и зашагала к двери. Одно очко я все-таки выиграл: Тед теперь смотрел на нее, а не на меня. У двери она в нерешительности замерла, рука зависла над ручкой. Совсем как человек, которого ударило током, когда он прикоснулся к комнатной антенне, и теперь он решается повторить попытку. — Ты меня не застрелишь? — Идешь ты в туалет или нет? — спросил я. Я сам не знал, застрелю ее или нет. История Сандры оказалась получше моей, и меня это нервировало (а может, я ревновал?). Не знаю уж как, но они начали брать верх. Теперь я чувствовал, что не я держу их в заложниках, а они — меня. Разумеется, о Теде речь не шла. Теда держали мы все. Может, я собирался застрелить ее. Хуже мне не стало бы. Возможно, в чем-то даже и помогло. Может, я избавился бы от этого безумного ощущения, будто я проснулся посреди очередного кошмара. Ирма открыла дверь и вышла. Я даже не схватился за лежащий на столе револьвер. Дверь закрылась. Мы слышали ее удаляющиеся по коридору шаги. Она не ускорила шаг, не бросилась бежать. Мы все смотрели на дверь, словно какое-то совершенно фантастическое существо только что сунулось в класс, подмигнуло нам и вновь исчезло. Лично я испытывал безмерное облегчение, чувство столь тонкое, что едва ли смогу описать его. Шаги стихли. Никто не произнес ни слова. Я ждал, что кто-то еще попросится в туалет. Что Ирма Бейтс выскочит из школы прямо на первые полосы сотен газет. Ничего такого не произошло. Пэт Фицджеральд зашуршал крыльями бумажного самолетика. Очень громко. — Выброси это дерьмо, — раздраженно бросил Билли Сэйер. — И так уши болят. Пэт дерьмо выбрасывать не стал. Билли больше ничего не сказал. Новые шаги, теперь уже приближающиеся. Я поднял револьвер, нацелил его на дверь. Тед скалился, глядя на меня, думаю, даже не подозревая об этом. Я посмотрел на его лицо, гладкие щеки, лоб, за которым копились воспоминания о летних клубах, танцах, автомобилях, груди Сандры, где царили хладнокровие и общепринятые моральные нормы. И внезапно понял, каким он должен быть, мой последний сегодняшний приказ. Возможно, единственный за сегодня приказ. Более того, я знал, что глаз Теда — глаз ястреба, а рука тверда как камень. Он мог бы быть моим отцом, только это не имело ни малейшего значения. Его и Теда роднили отстраненность и олимпийское спокойствие: не люди — боги. Но руки мои слишком устали, чтобы крушить храмы. Я никогда не тянул на Самсона. Его глаза, такие ясные, такие уверенные в себе, четко видящие цель, — глаза политика. Пятью минутами раньше звук шагов меня бы порадовал, вы понимаете? Пятью минутами раньше я бы эти шаги только приветствовал, положил бы револьвер на стол, поднялся бы им навстречу, может, бросив прощальный взгляд на людей, которых оставлял за спиной. Но теперь эти самые шаги испугали меня. Я боялся, что Филбрик принял мое предложение, что он пришел, чтобы нарушить естественный ход вещей и не дать довести дело до конца. Тед Джонс скалился. Остальные ждали, не сводя глаз с двери. Пальцы Пэта застыли на бумажном самолетике. Рот Дика Кина приоткрылся, и впервые я заметил, что он таки похож на своего брата Дуболома с пограничным Ай-Кью, который окончил Плейсервиллскую среднюю школу после долгих шести лет. Сейчас он продолжал образование в тюрьме штата, в Томастоне, готовил докторскую диссертацию по техническому обслуживанию стиральных машин и затачиванию ложек. Тень легла на панель из матового стекла. Я еще выше поднял револьвер, положил палец на спусковой крючок. Уголком правого глаза я видел, как класс, затаив дыхание, следит за мной, словно смотрит новый фильм о Джеймсе Бонде. Из моего горла вырвался сдавленный хрип. Дверь открылась, вошла Ирма Бейтс. Огляделась, ее явно не радовало, что на ней скрестились все взгляды. Джордж Йенник загоготал: — Догадайтесь, кто придет к обеду. Никто его не поддержал, шутка показалась смешной только Джорджу. Остальные просто таращились на Ирму. — Чего вы так на меня смотрите? — раздраженно бросила она, держась за ручку двери. — Людям приходится справлять естественную нужду. Разве вы этого не знаете? Она захлопнула дверь, прошла к своему столу, села. До полудня оставалось несколько минут. Глава 28 Френк Филбрик вышел на связь в точно назначенное время. В полдень раздался щелчок. И пыхтел он не так сильно, как раньше. Может, хотел успокоить меня. А может, решил воспользоваться моим советом. На свете всякое случается. Бог знает. — Декер? — Здесь. — Слушай, это был случайный выстрел. Один из моих людей из Льюистона… — Давай не будем об этом, Френк. Ты ставишь в неловкое положение меня и тех, кто сидит сейчас передо мной. Они все видели и понимают, что к чему. Если у тебя в голове больше одной извилины, а я думаю, это так, тебе, наверное, и самому противно такое говорить. Пауза. Возможно, он успокаивал нервы. — Ладно. Так чего ты хочешь? — Совсем ничего. Все выйдут отсюда в час дня. Ровно, — я взглянул на настенные часы, — …через пятьдесят семь минут. Без задержки. Я это гарантирую. — Почему не сейчас? Я оглядел всех. Они смотрели на меня. Мы словно заключили контракт, скрепленный чьей-то кровью. — Есть у нас одно дельце, — ответил я, тщательно подбирая слова. — Нам надо его закончить. — Какое? — Тебя это не касается. Но мы все знаем, о чем речь. Ни в одной паре глаз я не заметил недоумения. Они знали, это точно. Оно и к лучшему, значит, удастся сэкономить время и силы. Я уже чертовски устал. — Теперь слушай внимательно, Филбрик, — продолжил я, — чтобы потом никто не заявлял, будто чего-то недопонял, когда я объяснял последний акт нашей маленькой комедии. Через три минуты кто-нибудь опустит все шторы. — Не пойдет, Декер. — Голос его звучал очень решительно. Я присвистнул. Ну что за человек! Говоришь ему, говоришь, а он опять за свое. — Когда же до тебя дойдет, что парадом командую я? — спросил я его. — Шторы будет опускать кто-то другой, Филбрик, не я. Поэтому, если ты отдашь приказ стрелять, можешь пришпилить свою полицейскую бляху на задницу и распрощаться с ними обеими. Нет ответа. — Молчание означает согласие, — с наигранной веселостью продолжил я. — Я не собираюсь подглядывать за вами, но и вам не советую суетиться. Если попытаетесь пойти на штурм, кое-кто из моих одноклассников может пострадать. Если будете сидеть тихо, все выйдут невредимыми, а ты останешься тем самым бравым полисменом, каким все тебя знают. Как насчет этого? Долгая пауза. — Будь я проклят, но ты действительно свихнулся. — Как насчет этого? — Откуда мне знать, что ты не передумаешь, Декер? Вдруг ты перенесешь срок на два часа? На три? — Как насчет этого? — не отступался я. Вновь пауза. — Хорошо. Но если ты причинишь вред кому-нибудь из детей… — Ты лишишь меня звания юного зенитчика. Я знаю. Уходи, Френк. Я чувствовал, что ему хочется сказать что-то приятное, ласковое, может, даже остроумное, произнести слова, которые прославят его в веках, к примеру: «А не пойти ли тебе на хрен, Декер?» или «Засунь, сам знаешь что, себе в задницу, Декер», но он не решался. В конце концов в классе сидели молоденькие девушки.