Сначала о «воспитании» вообще. Многие написали: а я не воспитываю. Это вряд ли. Пока дети – дети, значимые взрослые их воспитывают, осознают они это или нет. Не выходящая из запоя мама тоже воспитывает, по-своему. Ушедший из семьи папа тоже воспитывает. Умерший родитель воспитывает. Не говоря уже о родителях здравствующих и присутствующих в жизни ребенка здесь и сейчас. Есть выражение, что человек – «пустое животное». Это значит, что наши жизненные программы не записаны в генах. Они формируются у нас в течение периода детства. Именно поэтому наши дети так долго нуждаются в родителях, в отличие от других млекопитающих. Так что воспитываем – воспитываем, не отвертеться. Загружаем программы отношения к миру, к себе, к людям, к делу, к вере, загружаем стратегии и алгоритмы, неустанно даем обратную связь, обучая и отлаживая эти программы. Короче, как господин Журден, «говорим прозой», даже если об этом не думаем. И оно хорошо, что не думаем постоянно, а то бы не было никакой спонтанности и удовольствия от процесса, а они тоже воспитывают. Но иногда можно и задуматься. Как вот мы сейчас. Любопытно, что многие заменили ответ на вопрос «в чем моя цель?» ответом про «что я хочу». И потому так много ответов про счастье – если внимательно почитать, там почти всегда про «хотелось бы». Да кто ж спорит, конечно, хотелось бы. Но цель – это все же не про «хочу», а про «осознанно стремлюсь и целенаправленно действую». И в этом смысле счастье как цель не очень. Даже если иметь в виду не временное счастье как состояние, его только гипоманиакам удается все время испытывать, и кокаинистам «по заказу», а такое глубинное «все хорошо». Ну, вот мы воспитываем-воспитываем, имея в виду эту цель, а потом у него, не дай Господь, умрет любимый человек. Или ребенок будет тяжело болен. Или сам он сделает что-то – ненамеренно – с ужасными последствиями. Собьет насмерть ребенка, будучи за рулем, – может случиться. Какое уж тут «все хорошо»… В общем, о счастье для своего ребенка можно, наверное, мечтать и молиться, но как цель… Неубедительно. Успех – дело относительное, и, как многие заметили, большинству других целей противоречащее. Успешный человек часто уязвим (зависть, враги, перенагрузки), – это противоречие с «не пропасть», – далеко не всегда порядочен и очень часто несчастлив (это я вам как психолог говорю, по опыту работы с очень успешными иногда клиентами). И есть люди, которым успех (внешне признанный) просто не нужен. Ну, не прет их, не будут они ничего ради него предпринимать. Имеют право. Если я правильно поняла, многие имели в виду не успех в смысле «китайских родителей» – пятерки и победы на конкурсах, а то самое «все хорошо», «получается то, что для меня важно». Но, опять-таки в успехе очень велик элемент случайности. Или неслучайности – все же способности нужны. Иногда средства. И мотивация – а если он просто не захочет? Пошлет лесом все, во что мы годами вкладывались. В общем, не очень понятно, как мы можем это дело обеспечить. Адаптированный – безусловно, цель. Но тут есть засада: тысячелетиями люди жили в условиях, когда было совершенно понятно, к чему адаптировать. Вот как сейчас все идет, так и дальше будет. Но в последние пару веков все изменилось. И продолжает меняться все быстрее. Сплошь и рядом сейчас дети адаптированнее родителей, и это они нас адаптируют, помогая перевести с английского или разобраться в компьютере. Вспомните, еще недавно считалось «правильным» годами работать на одном месте. Сейчас на это смотрят косо: что, совсем тормоз? Было стыдно брать в долг, сейчас – норма жизни. Было нормально приходить в гости «просто так», без звонка, сейчас – немыслимо. Нетрадиционная ориентация или связь без брака были ужос-ужос, сейчас – обычное дело. Могли ли наши родители научить нас безопасно пользоваться скоростным лифтом или правильно парковаться, понимать значение всяких «Е-стописят» на этикетках с продуктами, научить верно рассчитывать ипотеку, правильно есть суши, вставлять симку и выбирать тариф? Что будет через 20 лет, мы вообще не знаем. Может, цивилизация гикнется, и самым разумным было бы учить детей добывать огонь трением и ловить силками зайцев? А мы сидим. Про общество – многие открестились, оно и понятно. Нам ли не знать, что за странные вещи могут пониматься под «достойным членом общества». А вот где-то это воспринимается как нормальная вполне цель. Если, опять же, общество стабильно – нормально. Но в прошлом веке все встало с ног на голову, и кто-то, кто растил детей, скажем, в Германии первой половины XX века, вовсе не ждал, что жить им придется при нацизме. А если б знал и ждал? К чему бы готовил? К адаптации = стать сволочью? К нравственности = сгинуть? К успеху = должность коменданта концлагеря, а в перспективе – виселица? А то, может, к счастью? Чтобы растить ребенка достойным членом общества, надо иметь уверенность, что будет сколько-нибудь достойное общество. То, чему научил всех XX век, и что не осознавалось раньше: цели семьи и общества – это две большие, очень большие разницы. Чего бы по этому поводу ни мечталось обществу. Про нравственность. Много комментов, что нравственность – это относительно. Тут я совсем не согласна. Относительны нравы. Об этом было в предыдущем абзаце. Иногда нравы пытаются себя представить как нравственность, но это проблемы их самопиара, не более того. Нравственность, мораль, как показал Кант, и пока его никто не опроверг, для всех людей и вообще для всех разумных существ одна, и ее суть описана в категорическом императиве, или в евангельском «возлюби ближнего как самого себя». Но тут есть одна проблема. Нравственность – это прекрасно. Когда человек ее выбирает сам. Но как только нравственность начинают «воспитывать», получается ужас что. Например, инквизиция. Или тоталитаризм. Или еще какая гадость помельче, например, ханжество. Тут вот что важно: воспитание, как мы помним, есть процесс загружения программ. А нравственность – не программа. Это сфера свободы. Если человек поступает морально лишь потому, что его так научили, он не морален. Он просто дрессированный. Отсюда знаменитое корчаковское: «Пусть дитя грешит». Нравственность – это выбор между добром и злом. Если мы могли бы так воспитать, что не оставили бы ребенку возможности выбрать зло, тем самым он не мог бы свободно выбрать и добро. Поэтому от этой цели я лично отказываюсь категорически. Хотя хочется, очень хочется, и прямо ужасно, когда ребенок в этом смысле разочаровывает, но… Про продолжение себя. Тоже хочется. Это ж почти рецепт бессмертия. Но что бывает, когда родители сильно сидят на этой кочерге, мы все знаем. Опять же, в традиционном обществе обычно все получается: а какие еще варианты. А у нас тут, понимаешь, кто во что горазд. Нет, ну его. Пожалуй, особенно хотелось бы продолжения именно в смысле воспитания детей. Но, опять же, а вдруг он не захочет. Или не сможет. И что тогда, все напрасно? Многие отметили эгоистичные, так сказать, цели – чтобы мне с ребенком было удобно и хорошо. Оно совершенно правильно, но это все же цели про себя, а не про ребенка. Я бы их сейчас вынесла за скобки, это немного другая тема. В общем, к чему я сама-то пришла в итоге, я это не перечисляла в списке, чтобы не вызывать вопросы раньше времени, но во многих комментах услышала совпадение. ИМХО, цель воспитания – свобода. Свобода в смысле «выбираю, каким быть и что делать, а главное – имею возможность выбирать». Вот про возможности – это как раз к родителям. Потому что толку от свободы без возможностей. Если вдуматься, хорошее воспитание – это и есть непрерывное создание возможностей. Расширение сферы свободы и планомерное преодоление несвободы. Что ни возьми. Непрочная или амбивалентная привязанность – это несвобода. Она обрекает на то, чтобы ребенок или подчинил свою жизнь тому, чтобы добиться любви родителей, или чтобы освободиться от их власти. Прочная – дает полностью прожить опыт безопасной зависимости и освободиться от зависимости, когда настанет время. Принятие, любовь, внимание, забота дают чувство прочного тыла, а с хорошим тылом можно отправляться в любую сторону. Плохое образование, отсутствие возможностей для развития способностей – несвобода, ограничение возможностей. Хорошее – больше возможностей, больше свободы выбора. Насильственное образование, манипулятивное развитие – несвобода, повреждает мотивацию, ребенка «тошнит» от того, что ему навязывалось. Ненасильственное, поддерживающее – оставляет все пути открытыми. Захочет – продолжит, захочет – найдет другое, но опыт останется с ним. А может, потом еще раз передумает. То есть покупая гитару и краски, выбирая внимательно школу, мы увеличиваем степени свободы, но ставя, например, свое хорошее отношение к ребенку в зависимость от его успехов, позволяя учебным проблемам разрушать отношения, прибегая к насилию ради успехов в чем-то – уменьшаем. Забота о здоровье и безопасности – расширение сферы свободы, это очевидно. Рахит, гастрит и сколиоз свободы не добавят. Не говоря уже о более серьезных травмах и болезнях. Очень жесткие рамки того, что родители готовы принять, например, требование послушания всегда и во всем – несвобода, потом всю жизнь придется либо уступать, либо «бороться за правду» (попустительство во всем – тоже несвобода, так как незабота, об этом было выше). Насильственное насаждение своих ценностей – несвобода, ребенку приходится либо глотать, не жуя, либо выплевывать, а распробовать-то он и не может. Отказ от заботы, прерывание связи – тоже несвобода, ушедший родитель «привязывает» к себе, к своей судьбе. Не всегда это от нас зависит, но ребенок, которому не довелось пережить потерю родителя, конечно, в общем и целом свободнее. Запрет любить и помнить «плохого» родителя – несвобода. Если запрета нет, ребенок может выбирать: быть похожим или нет. Если любить нельзя, ему приходится повторять образ жизни и судьбу – а как еще сохранить связь? Травмы, насилие, унижение, привитые комплексы – это несвобода, и так понятно. Ребенок вынужден будет потратить кучу времени и сил на преодоление последствий – или жить с искажениями внутри. Разнообразные модели и стратегии поведения самих родителей – это тоже свобода. Тогда, возвращаясь к разговору о жизни в обществе, у выросшего ребенка будут в распоряжении разные стратегии: лояльности (если повезет на времена) или сопротивления (если не повезет и если это будет для него ценностно важно). И на более мелком уровне: всякие знания-умения-навыки, чем больше возможностей, тем лучше, кто его знает, что пригодится и даст больше свободы. Открытость в отношениях, разговоры, рефлексия чувств и поступков – больше свободы, умолчания, закрытые темы, «скелеты в шкафу» – меньше. Не буду продолжать, ибо можно бесконечно. Это я не к тому, чтобы кого-то убедить, или что я именно права, а другие нет. Просто у меня вот так сложилось внутри. Конечно, возникает вопрос: как же так, ведь сплошь и рядом мы ограничиваем свободу ребенка, чтобы обеспечить ему свободу на будущее. Ну, в предельном варианте: не даем выпасть из окна, чтобы оставить в его распоряжении жизнь. Или не даем чипсов, чтобы в будущем он мог проводить время не на больничной койке в гастроэнтерологии, а более свободно, разнообразно и творчески. Да еще одна свобода часто противоречит другой: хорошее образование – свобода, но проверять уроки до старших классов – значит, не давать свободы самому за свои успехи отвечать. Пусть дитя грешит – оно, конечно, свобода, но вот если он догрешится до колонии, это будет уже совсем несвобода. И так все время. Это очень интересный и непростой вопрос, связанный с тем, что, воспитывая детей, мы имеем дело со становящейся субъектностью. Кант и другие писали о субъектности, уже имеющей место. Адам Смит говорил, что либерализм – не для детей и дикарей, и при всей нетолерантности в этом есть здравое зерно. Воспитание под знаком «никакой свободы» уродует. Воспитание в условиях полной свободы невротизирует, да и просто опасно. Что в одном возрасте хорошо, то в другом плохо. И с разными детьми. И в разных ситуациях. Все время нужно искать баланс, сколько свободы нужно прямо сейчас и про что. В общем, про это совсем ничего еще толком неизвестно и непонятно в мировой философской, педагогической и этической мысли. Тут думать и думать. 2 августа 2015 г. Решение Верховного суда об отказе детям мигрантов без регистрации получать бесплатное школьное образование – безумие. Я не знаю, что за ним стоит, популизм или экономия бюджета, но это полное безумие. Если кто-то думает, что в результате мигранты начнут сниматься семьями и возвращаться к себе в разруху и нищету, то этого не будет. Если кто-то думает, что в результате у них у всех откуда-то появятся деньги на съем или покупку нормального жилья с регистрацией, то этого не будет тоже. Просто их дети не будут ходить в школу. Что они будут делать вместо этого? Догадайтесь. Кто не догадался – пересмотрите американские фильмы 1960—80-х про подростковые банды в мигрантских кварталах. А что им еще делать, если на будущее тоже никаких вариантов, никакой легальной работы без аттестата не будет в принципе. Что дальше – будем их в тюрьмы отправлять, на повышение квалификации? Или еще раньше отбирать у родителей, пусть идут в детдома «экономить» бюджет? И ненавидеть это государство, и всех его «законных» жителей заодно, причем совершенно справедливо. Не случайно все страны, столкнувшиеся с массовой миграцией, ограничивают все что угодно, но не возможность учиться детям. Сейчас во многих странах Европы вы можете прийти в государственную школу и откровенно сказать директору, что вы в стране пока непонятно на каких правах. Вашего ребенка немедленно зачислят, более того – полностью обеспечат формой, школьной и спортивной, учебниками, канцтоварами и горячим питанием в школе. И помогут освоить язык, дополнительно позаниматься – тоже бесплатно. Потому что это ребенок, и он должен учиться, какими бы ни были отношения его родителей с государством. Отношения могут измениться, а детство проходит, возможности упускаются, образ жизни формируется. И казна не разорится, выдав ему тетрадки и кеды, зато потом гораздо ниже шанс, что придется содержать его в тюрьме или лечить от СПИДа. Более того, при решении вопроса о виде на жительство это становится одним из важных критериев: ходят ли дети в школу, и насколько исправно. Что родителей, а значит, и детей мотивирует дополнительно. Да, образование в массовых школах не то чтобы на уровне Итона. Разноязыкие дети, не всегда благополучные семьи, стресс от культурного шока. И насилие легко возникает, и стычки на национальной и конфессиональной почве, и наркодилеры ищут туда тропы. Это постоянная тема для обсуждения – как мотивировать детей в таких школах учиться, как наладить между ними отношения. На эту тему тоже есть всякие трогательные фильмы, там Вупи Голдберг или Жерар Депардье (еще не спившийся) пытаются найти подход к юным обормотам. В кино все мимими, в жизни сложнее, это серьезная проблема. Но она уж точно не серьезнее, чем массовая уличная подростковая преступность. Если сейчас кто-то из родителей радуется, что наконец рядом с их чадами в классе не будут сидеть «эти черные», то, боюсь, у их детей уже есть гораздо бо́льшая проблема, чем низкий уровень преподавания в школе. Потому что родители, неспособные к построению причинно-следственных связей, это печальнее, чем плохо говорящий по-русски одноклассник. Ведь у них вряд ли будет возможность нанять своему ребенку личного водителя-охранника, чтобы до выпускного встречать-провожать из школы в районе, где его бывшие одноклассники, только уже обозленные и глотнувшие криминальной свободы, будут слоняться по улицам. Я не хочу сейчас обсуждать проблему миграции, связанной с ней коррупции, несовершенство законов и т. д. Это все может решаться и налаживаться (или ухудшаться) годами. Но дети должны иметь возможность ходить в школу при любых обстоятельствах. Это то, на что мне лично не было бы жалко своих налогов. В отличие от войны с соседями. Мы так боимся, что ребенка заберет у нас смерть, что забираем у него жизнь 1 июня 2016 г. В День защиты детей принято отчитываться о достижениях и писать о том, что еще предстоит сделать ради них. Но мне хочется сегодня поговорить о том, о чем сложно и не очень хочется думать. О том, что у стремления защитить детей и позаботиться о них, об их безопасности, здоровье, нравственности, будущем, есть теневая сторона. Сеанс черной магии с последующим разоблачением Как еще описать эффект от потрясшей многих российских родителей статьи в «Новой газете» о подростковых суицидах (https://novayagazeta.ru/society/73089.html)? Необъяснимые смерти детей из благополучных семей, таинственные киты, уходящие в небо, культ «сетевой святой» Рины, кадры изрезанных рук, телефонные звонки перед смертью, жуть наводящая «Ева Рейх»… Что за черные властелины и гамельнские крысоловы, не имеющие ни лиц, ни имен, уводят за собой наших детей в «иную реальность», в «постижение истины», «в небо» – а на самом деле в бессмысленную и безвременную смерть? Автор этого нашумевшего материала – Галина Мурсалиева – выступила в роли доктора Ватсона, который и сам был под впечатлением мрачных туманов и жутких легенд Девонширских болот, и читателей мастерски загнал в это состояние. У всех уже коленки тряслись в ожидании жуткой потусторонней твари, прячущейся за клубами тумана. А потом пришел скучный Лестрейд в образе молодых журналистов из Ленты. ру и все испортил. Они, а за ними и еще многие, в один день без всякой мистики и «многомесячного погружения» докопались до того, до чего, собственно, абсолютно всегда докапываются все, расследующие разного рода «клубы самоубийц». «За занавесом» неизменно оказываются либо мошенники, пилящие на горячей теме свою денежку, либо нарциссы-социопаты, компенсирующие свою жизненную неудачливость и непопулярность властью подобного рода. Некоторые из них уже задержаны, они и не прятались особо, охотно делились с журналистами восторгом, что всех «надули» (в оригинале, понятно, другое слово). Другие начали тут же выкручиваться и зачищать следы. Естественно, сами «воландеморты» всегда цепко держатся за жизнь и благополучие, и не считают все сущее, особенно славу и деньги, не стоящей внимания суетой. Потом и Еву Рейх нашли – «черной госпоже» 13 лет, город Омск, реакция: «ачетакова». Было много споров о самой статье. Восхищались, ругали. Противопоставляли «профессионализм» Ленты «алармизму» «Новой». Мне не кажется, что тут есть однозначный ответ. Статья в «Новой» – безусловно, что угодно, только не журналистское расследование. Это, увы, не единственный пример, когда у журналиста этого издания есть яркая позиция, мнение и впечатление, а значит, взвешенная работа с фактами уже не нужна. С другой стороны, не будь «черной магии» в статье, не было бы двух миллионов просмотров – не вскинулись бы разом все коллеги по цеху и не сделали бы за день то, что Мурсалиева не смогла/не считала нужным сделать за несколько месяцев. Не задумались бы тысячи родителей подростков о состоянии своих детей, об отношениях с ними. Так что, если исходить из оценки произведенного эффекта, статья несомненно «выстрелила». И зацепила те пласты темы, которые в подчеркнуто здравых «лестрейдовских» материалах совсем не звучат: что с детьми-то происходит? Пусть «за занавесом» – всего лишь закомплексованные недоумки, но дети-то почему ведутся на все это? Почему уходят из жизни, в которой у них все есть, чтобы жить и радоваться, – семья, школа, удовольствия, перспективы? Все не так, как на самом деле Сначала доразгоним морок. Любой ребенок гораздо больше зависит от ближайшего окружения в реале, чем от тайных сообществ в Интернете. В подавляющем большинстве случаев суицидальным попыткам предшествуют серьезные конфликты с родителями, учителями или сверстниками, депрессивные эпизоды, эмоциональные потрясения, развивающиеся зависимости и пищевые расстройства. Статистика однозначно указывает, что Интернет не только не является фактором, провоцирующим рост подросткового суицида, но скорее дает обратный эффект. Степень охваченности населения Сетью обратным образом коррелирует с количеством суицидов вообще, и подростковых в частности. Зато прямо с ним коррелирует уровень нищеты, общей неустроенности, семейного насилия, а также низкое качество образования и отсутствие социальных лифтов. Просто о гибели пятнадцатилетнего наркомана из нищего рабочего пригорода никто не напишет в центральных газетах. Попытку повеситься девочки, замученной домогательствами отчима, окружающие ее взрослые назовут «дурью», и не то что к психологам – даже к врачам не побегут, и ей запретят. Это не значит, что в подавленном состоянии не могут быть дети из «хороших семей», не страдающие от насилия и имеющие заботливых и любящих родителей. Из статьи Мурсалиевой, в которой упорно проводится мысль, что дети – «жертвы китов» – изначально были благополучны, видно другое. Только один факт: погибшая девочка так переживала из-за фигуры, что давно уже ела только листья салата. Это говорит о том, что у ребенка было как минимум устойчивое пищевое расстройство, один из маркеров повышенного суицидального риска. Понятно, что родным погибшего обычно проще смириться с обстоятельством непреодолимой силы – зомбированием через Сеть, чем с мыслью о том, что ребенку и прежде было плохо. Но в подавляющем большинстве случаев то, что дети состояли в суицидальных сообществах, было следствием их состояния, а не причиной. Да, сегодняшние дети ищут все ответы в Интернете. В том числе и ответ на вопрос: «Что делать, если хочется сдохнуть?» Но сам вопрос у них появляется в реале. Манипуляции с цифрами вроде «130 детей из покончивших с собой состояли в группах про китов» – не более, чем манипуляции. А еще 200 из них ходили с родителями в церковь, 350 смотрели телевизор и уж точно все 400 ходили в школу. Что ж теперь – школу запретить? Это никак не снимает ответственности с тех, кто мог в подобных сообществах подталкивать подростков к переходу от суицидальных мыслей (которые почти возрастная норма) к суицидальным намерениям и попыткам. В сообществах на это работают и нормализация, и поэтизация самой идеи, с использованием музыки и визуальных образов, и конкретные ноу-хау, и групповое давление: «а давайте все вместе», «кто не струсит». Модераторы-социопаты тоже могут быть весьма искусными манипуляторами. Это серьезно, и привлечение к ответственности тех, кто «шутил» и «флешмобил» подобным образом, очень важно, как и распространение информации о цене подобных методов самопиара. Но не надо себя обманывать, что все сводится к «зомбированию в Интернете». Это тот случай, когда мистический ужас мешает видеть положение дел. А оно таково, что факторов, повышающих риск суицидального поведения подростков, полно и без всяких китов и бабочек. Статью пообсуждают и забудут, а факторы останутся. Не будь таким = не будь Подростковый возраст дается человеку, чтобы сформировать идентичность, ответить себе на вопросы: «кто я? какой я? чем отличаюсь от других?» При этом самооценка и Я-концепция еще ломки и хрупки, отвержение и критика переживаются крайне болезненно. Поэтому одним из серьезных факторов риска становится любого типа хейтерство – ненависть и травля тех, кто… неважно что. Что-нибудь. Одним из самых мощных хейтерских трендов последних лет в России стала гомофобия. Она была намеренно раскручена и даже закреплена в законе, запрещающем называть гомосексуальную ориентацию вариантом нормы. В результате уязвимы оказались не только дети с гомосексуальной ориентацией или с неустоявшейся ориентацией, но и буквально все подростки – ведь про каждого можно сказать, что он «гомик», и начать травить. Сама эта возможность висит в воздухе. Подобные случаи мне рассказывали даже родители детей, еще не закончивших начальную школу. Причем сами они обычно в первую очередь пугаются, что это правда, а уже во вторую – что ребенка травят. Еще десять лет назад такого не было. При этом тема стала табуирована, все способы профилактики гомофобной травли перекрыты, про это больше нельзя издавать книги для подростков, проводить беседы, проект «Дети 404» методично уничтожается. Закон полностью парализовал любые способы работать с гомофобией среди подростков и почти любые способы поддержать и защитить того, кто стал жертвой травли. Его разрешено только пожалеть, как больного, и посоветовать ему не афишировать свою ущербность. Скольким детям этот закон стоил жизни, мы никогда не узнаем – ведь они «не афишировали». Один из его авторов Елена Мизулина жаждет изменить теперь и другой закон, чтобы можно было привлечь к ответственности 13-летнюю Еву Рейх. Задумывается ли она о собственной возможной ответственности за подростковые суициды? Другой яркий пример хейтерства, перед которым особенно уязвимы девочки, – статьи, сайты и блоги, продвигающие фетиш худого и спортивного тела. Образ тела играет очень важную роль в общем чувстве удовлетворения жизнью. Подростки с их быстро меняющимся телом и так склонны к дисморфофобии (неприятию своей внешности), а тут еще им из каждого утюга внушают, что «с толстой попой жить нельзя». Подозреваю, что хамоватые похудательные гуру отправили на тот свет намного больше подростков, чем суицидальные сообщества. Анорексия убивает вернее, чем вскрытые вены, а булимия подталкивает к суицидальным попыткам. От мыслей: «хочу, чтобы меня было меньше», «я отвратительно выгляжу, на меня противно смотреть, я такой никому не нужен», – очень легко перейти к: «хочу, чтобы меня не было».