Мэри улыбнулась и кивнула, желая угодить. На самом деле у неё щипало глаза, потому что в помещении становилось всё более накуренно, и начинала болеть голова. Поев, она почувствовала себя глубоко уставшей и лучше бы отправилась в кровать, но подумала, что обязана бодрствовать, чтобы насладиться развлечениями, которые Закир так любезно предлагал ей посмотреть. Она выпила ещё немного вина, пытаясь держать глаза открытыми. Мэри не заметила, как на окна поставили ставни, двери заперли, а свет притушили. Неожиданно оглушительнейший грохот обрушился на её одурманенный рассудок. Она чуть не упала со стула от страха, вцепившись в краешек стола, чтобы удержать себя в вертикальном положении. Звук был громче, чем всё, что она когда-либо слышала в своей жизни, даже громче, чем сирена на верфи, напугавшая её на Коммершиал-роуд. И он всё не кончался и не кончался. Оказалось, это музыкальный автомат, а шум – ритмы музыки. Закир прокричал: – Развлечение. Разверни стул и смотри. Лучшее в Лондоне. Все мужчины развернули свои стулья и молча уставились на стол в центре. На него вскочила девушка и начала танцевать. Стол был всего фута три[23] шириной, так что она не могла танцевать как следует, рискуя упасть, но двигала телом, бёдрами, плечами, руками, шеей в такт музыки. Её волосы развевались. Мужчины приветствовали девушку аплодисментами и криками. Затем она сбросила накинутую на плечи шаль. Мужчины снова зааплодировали, между ними завязалась борьба за право поднять её. Медленно, с намёком, она пуговица за пуговицей расстегнула блузку и сбросила её, открывая взорам багровый бюстгальтер. Расстегнула ремешок, на котором держалась юбка, и та скользнула к её ногам. Под юбкой оказались только багровые верёвочки, опоясывающие талию и проходящие между ног. Бёдра у неё были широченные. Она повернулась лицом к стене, качая бёдрами, а потом, расставив ноги, наклонилась. Мэри была ошеломлена. Сонливость как рукой сняло, она глазам своим не верила. Она не могла поверить, что это происходит на самом деле. Сверкнув белоснежными зубами, Закир крикнул ей: – Неплохо, да? Я же говорил – у нас тут лучшие развлечения Лондона. Тем временем девушка выпрямилась и повернулась к зрителям лицом. Оглядев окружающих весьма нахальным образом, она начала медленно расстёгивать бюстгальтер. Мужчины зааплодировали, крича и топая, когда две огромные груди с кисточками на сосках вывалились наружу. С мастерством, которое, должно быть, потребовало немало практики, она начала вращать грудями всё быстрее и быстрее, и кисточки завертелись со всё возрастающей скоростью. Эти кисточки буквально загипнотизировали Мэри. Она оцепенела от удивления, пока вращение не замедлилось и кисточки не свесились к полу, слегка покачиваясь. Девушка отстегнула шнурок, шедший вокруг её талии, и бросила его зрителям, вновь завязавшим возню за право заполучить его. Тут началась серьёзная часть её танца. Она стала трясти и медленно двигать тазом вперёд и назад. Глаза неподвижно устремились на зрителей, язык высунулся наружу. Она делала это довольно долго, иногда двигая верхней частью тела, иногда – покачивая грудью из стороны в сторону. Музыкальный аппарат приглушили, так что слышны были только ударные, и всё это время её таз двигался вперёд и назад в заданном ритме. Мэри сидела практически заворожённая. Так же внезапно, как начала, девушка с резким криком остановилась и легла на стол. Места было не очень много, но она лежала спиной и головой на столе, задрав соприкасающиеся пятками ноги вверх. Автомат снова начал работать всё громче, громче и громче, в то время как она медленно раздвигала ноги, пока они не приняли практически горизонтальное положение, обнажив огромную, мясистую волосатую вульву. Затем, с ещё бо́льшим мастерством и под восторженные крики зрителей, девушка начала выдавливать из влагалища мячики для пинг-понга и бросать их в публику. Скорость и число ошеломляли. Наверное, это какая-то магия, подумала Мэри, ни одна не женщина не сможет запихнуть в себя столько мячиков для пинг-понга. Мячики летали по залу, мужчины в иступлённом азарте бросали их друг в друга, в девушек, об стены. Другие девушки теперь покинули свой столик и присоединились к мужчинам: некоторые уселись к ним на колени, лаская их или принимая ласки, некоторые выходили в заднюю дверь парами, кто-то просто сидел, курил и надирался. Две женщины постарше подошли к девушке, лежащей на столе, и схватили её за ноги. Затем кивнули мужчинам, и те толпой поспешили к ней, но двое кряжистых мужчин среднего возраста с кастетами, ощерившись, преградили дорогу подступавшим и что-то им сказали. Мэри не расслышала из-за грохота музыкального аппарата, но несколько мужчин развернулись и пошли на свои места. Однако некоторые остались стоять, и Мэри увидела, как кругленькая сумма перешла в руки кастетам. Затем, один за другим, мужчины стали расстегивать брюки и влезать на девушку на столе. Некоторые, ожидая своей очереди, встали по бокам и начали теребить девушке грудь. Кастетам передали ещё денег, и один мужчина направился к голове девушки, расстегнул брюки и вдавил пенис ей в рот, а девушка начала послушно его сосать. После ещё несколько мужчин по одному проделали то же самое. Мэри затошнило. Её опыта с дружком матери вполне хватило, чтобы понять, что происходит, а вид передающих деньги рук объяснил ей остальное. Не было нужды задавать вопросы. Она вздрогнула, перекрестилась и прошептала: «Пресвятая Дева Мария, Матерь Божия, помолись за меня». Мэри рассказала мне всё это за чашкой кофе с диетическим печеньем, когда мы сидели на кухне церковного дома на Уэллклоуз-сквер. Я часто её навещала. Я не была социальным работником и даже не церковным волонтёром. Мне просто нравилась эта девушка, а обстоятельства встречи сблизили нас. Она доверяла мне и была явно не прочь поговорить, а так как мне хотелось больше узнать про проституток и их образ жизни, я поддерживала эти разговоры. Я спросила: – Почему же ты просто не ушла после такого? Ты была вольна сделать это. Никто бы тебя не остановил. Почему ты просто не ушла? Она помолчала, обгрызая краешек печенья. – Знаю, я должна была, но не могла оставить Закира. Он взял мою руку, сжал её и сказал: «Разве не отличное развлечение? Ничего лучше в Лондоне не найдёшь. Все ночные клубы Лондона жаждут заполучить эту танцовщицу, но я нашёл её и привёл к дяде, и он так хорошо ей платит, что в другое кафе она не пойдёт. Она выступает каждый день, принося кафе славу. Но, моя дорогая малышка Мэри, ты выглядишь уставшей. Тебе нужно в постель. Пойдём. У дяди уже готова для тебя комната». Он нежно взял Мэри за руку и повёл через толпу мужчин и девушек, расталкивая их и защищая её рукой. Она сказала мне: – Я знала, что Закир заботился обо мне тогда, ведь он относился ко мне не как к остальным. Он ухаживал за мной и защищал ото всех этих грубых мужчин, правда же? Я вздохнула. Глядя с высоты своих двадцати трёх, я размышляла, может ли в самом деле девочка четырнадцати-пятнадцати лет настолько подпасть под очарование красноречивого подлеца. Тогда я думала, что сама бы не подпала. Но сейчас я в этом не уверена. Он привёл её на кухню и сказал: – Это лестница в верхние комнаты. Они очень хорошие и красивые. Вот увидишь. Если хочешь в туалет, он во дворе. Он указал на крытую шифером деревянную будку. Мэри хотела и, прошептав: «Не уходи», пошла. Пахло омерзительно, но в темноте Мэри не видела, сколько нечистот покрывает мокрый и скользкий пол. Она вернулась к Закиру, и тот провёл её через кухню на второй этаж, где извлёк ключ, открыл дверь и включил свет. Мэри очутилась в комнате, подобной которой она в жизни не видела и даже вообразить не могла. Лампы сияли со стен, а не с потолка, некоторые – даже со штор. По стенам висели отражающие свет зеркала. Она ахнула: отовсюду мерцало золото и серебро, хотя на деле они оказались всего лишь хромом. В центре комнаты стояла огромная латунная кровать, застланная, как ей казалось, шёлковым покрывалом. После тёмной убогой обстановки кафе внизу эта комната казалась раем. Она прошептала: – О, это прекрасно, Закир, просто прекрасно. Твой дядя действительно отдаёт мне эту комнату? Он рассмеялся и ответил: – Самая красивая комната в Лондоне. Лучше ты нигде не найдёшь. Ты счастливица, Мэри, надеюсь, ты это понимаешь. – О, я понимаю, я понимаю, Закир, – выдохнула она, – и от всего сердца благодарю. Он совратил её с профессиональной лёгкостью. Мэри не хотела говорить об этом, а я не хотела на неё давить. Я чувствовала, что память о той единственной ночи была для неё свята. Но всё же она сказала: – Я уверена, что он любил меня, потому что никто никогда так ко мне не прикасался. Все остальные мужчины были грубыми и ужасными. А Закир – нежным и прекрасным. Я думала, что умру от счастья в ту ночь. Лучше бы умерла, – тихо добавила она. Они лежали в объятиях друг друга, наблюдая, как дневной свет прогоняет мягкую тьму, и он прошептал: «Ну, моя маленькая Мэри, тебе понравилось? Думала ли ты, что с тобой может произойти нечто подобное? Есть ещё много всего, что я могу тебе показать». – И тут я совершила ужасную ошибку, – сказала она мне. – Если бы не это, он бы по-прежнему меня любил. Но я подумала, что должна рассказать ему правду, чтобы между нами не стояло никаких секретов. И я рассказала ему о мамином мужчине в Дублине и о том, что он со мной делал. Тогда Закир оттолкнул меня и, вскочив, закричал: «И что я трачу на тебя время, маленькая потаскушка! Я занятой человек. Я могу и получше распорядиться своим временем. Вставай и одевайся». Он отвесил мне пощёчину и бросил одежду. Я заплакала, а он снова ударил меня и сказал: «Хватит хныкать. Одевайся, и побыстрее». Я оделась так быстро, как только могла, и он вытолкнул меня за дверь, на лестничную площадку. Потом его настроение снова переменилось, и он мне улыбнулся. Вытерев мне глаза платком, Закир сказал: «Ну, ну, моя маленькая Мэри. Не плачь. Всё будет хорошо. Я вспыльчивый, но отходчивый. Если будешь хорошей девочкой, я всегда буду о тебе заботиться». – Он обнял меня, и я снова почувствовала себя счастливой. Я поняла, что зря рассказала ему про ирландца. Понимаешь, ранила его чувства. Он хотел быть первым. Её наивность поразила меня. После всего, что она пережила и чему стала свидетелем, Мэри действительно цеплялась за мечту, что Закир любил её и так ценил её девственность, что любовь испарилась, едва он узнал об изнасиловании пьяным ирландцем? – Закир отвёл меня в кафе и позвал одну из женщин, которая прошлой ночью держала девушке на столе ногу. Он сказал ей: «Это Мэри. Она будет в порядке. Скажи дяде, когда он проснётся». Потом обратился ко мне: «Теперь мне нужно идти. Я занятой человек. А ты останешься с Глорией – она за тобой присмотрит. Делай, что скажет дядя. Если будешь хорошей девочкой и сделаешь всё, что велит дядя, я буду доволен. А не сделаешь – рассержусь». Мэри прошептала: – Когда ты вернёшься? Он ответил: – Не волнуйся, вернусь. Оставайся тут и будь хорошей девочкой, делай всё, что говорит дядя. Жизнь в кафе За время работы в Ноннатус-Хаусе я много раз ходила по Степни и видела, что представлял собой этот район. Он наводил ужас. Трущобы там были хуже, чем я могла себе вообразить. Не верилось, что он находился всего в трёх милях от Поплара, где, несмотря на бедность, плохое жильё и перенаселённость, обитали дружелюбные добросердечные люди. В Попларе всякий окликал медсестру: «Привет, дорогуша, как сама? Как поживаешь?» В Степни же со мной вообще никто не разговаривал. Я ходила по Кейбл-стрит, Грейсис-элли, Док-стрит, Сандер-стрит, Бэкхаус-лейн, Леман-стрит, и атмосфера там стояла зловещая. Девушки слонялись по подворотням, мужчины, часто по несколько человек, ходили туда-сюда по улицам или ошивались возле дверей кафе, куря или жуя табак и сплёвывая. Не желая получать непристойные предложения, я всегда облачалась в полную форму медсестры. Я знала, что на меня все смотрят и что мне совсем не рады. Дома, определённые под снос двадцатью годами ранее, по-прежнему стояли, и в них по-прежнему кипела жизнь. В них оставались семьи и старики, которые не могли переехать, но в основном жили проститутки, бездомные эмигранты, пьяницы и наркоманы. Универсамов с продуктами и предметами первой необходимости не было: все они превратились в круглосуточные кафе, а на самом деле – в бордели. Единственные магазины, которые мне попадались, – табачные. Многие постройки, судя по всему, не имели крыш. Отец Джо, викарий из церкви Святого Павла, рассказывал мне, что знавал семью из двенадцати человек, жившую в трёх верхних комнатах, натянув вместо крыши брезент. Большинство верхних этажей стояли заброшенными, тогда как на нижних, защищённых ещё не разрушившимися верхними, кишели люди. На Уэллклоуз-сквер стояла (сейчас снесена) начальная школа, примыкавшая к Кейбл-стрит. Мне сказали, что через забор школы бросают всякую дрянь, и я поговорила с местным дворником. Он родился и вырос в Степни, весёлый ист-эндец, но стоило мне заговорить с ним, как он помрачнел. Он сказал, что приходит каждое утро пораньше, чтобы прибраться, прежде чем в школу прибегут дети: на школьной площадке обнаруживались грязные, залитые кровью и вином матрасы, гигиенические прокладки, нижнее бельё, простыни в крови, презервативы, бутылки, шприцы – всё, что угодно. Дворник сказал, что каждое утро сжигает подобный мусор. Напротив школы, на Грейсис-элли, стоял разбомбленный дом, в который владельцы кафе каждую ночь сбрасывали точно такой же мусор, только его никто не выгребал и не жёг, и он всё копился и копился, воняя до небес. Я никогда там не ходила – с меня хватало вони за пятьдесят ярдов, – так что никогда не посещала Грейсис-элли, хотя слышала, что там всё ещё жили несколько степнийских семей. Здесь господствовали бордели, сутенёры и проститутки, и убогие заброшенные дома, казалось, злорадно глядели на эту отвратительную торговлю и злые, жестокие местные порядки. Чем бо́льшую известность приобретали кафе на Кейбл-стрит, тем больше туда стекалось клиентов, так что торговля шла в гору. Местные жители ничего не могли поделать. Музыкальные автоматы заглушали их голоса. Как я слышала, они жили, смертельно боясь пожаловаться, раздавленные масштабом катастрофы. В Ист-Энде всегда существовали публичные дома. Конечно, существовали – куда же в доках без этого. А чего вы ожидали? И они всегда принимались как данность, с ними мирились. Но когда сотни публичных домов заполонили небольшой район, мириться с такой жизнью стало для местных жителей невыносимо. Впрочем, я вполне понимаю, почему они не жаловались и никак не мешали владельцам кафе наживаться – боялись мести. Наградой за мужество могли стать разве что поножовщина или избиение. Я была рада, что ходила на Сандер-стрит только средь бела дня. Из грязных окон, опираясь на подоконники, выглядывали измученные раскрашенные девушки – явная живая реклама для мужчин. Так как Сандер-стрит шла прямо от Коммершиал-роуд, мужчины постоянно заглядывали туда и прогуливались вдоль улицы. Всего десять-пятнадцать лет назад в этих стоявших аккуратным рядком домах жили семьи и играли дети. Когда здесь ходила я, они уже выглядели декорацией из фильма ужасов. Девочки в окнах, конечно, ко мне не приставали, но вокруг хватало крупных, зловещего вида мужчин, впивавшихся в меня взглядом, словно бы говорящим: «Убирайся отсюда». Неужели какие-то степнийские семьи действительно жили среди всего этого? Видимо, да. Я заметила два или три домика с чистыми окнами и занавесками и вымытыми порожками. Видела старушку, ковылявшую вдоль стены, опустив глаза, к своей двери. Воровато оглянувшись, она открыла дверь ключом, а потом быстро закрыла её за собой. Я слышала, как щёлкнули две дверные задвижки. Среди владельцев служебных собак, будь то пастушьи, сторожевые, полицейские или ездовые, есть поговорка: «Не любезничайте с ними, или они не будут работать на вас». То же касается сутенеров и проституток. К девушкам относились как к собакам, даже хуже. Собак покупают или разводят, и, как следствие, обычно о них хорошо заботятся. Они являются дорогостоящей собственностью, а потеря ценной собаки – большим убытком. Девушки же – материал расходный. Их не покупают, как собак или рабов, хотя они и влачат рабское существование, удовлетворяя желания и прихоти своих владельцев. Большинство девушек идут на эту сделку добровольно, не понимая толком, во что ввязываются, и в течение очень короткого времени обнаруживая, что не могут выбраться – что оказались в ловушке. Закир оставил Мэри со словами: «Будь хорошей девочкой и делай всё, что тебе велят, и я буду доволен». Мэри прожила с этим обещанием не один месяц. Ради улыбки Закира она была готова пойти и шла на всё. Около восьми утра он оставил её с Глорией, старой закалённой профессионалкой лет пятидесяти, иногда работающей, но в основном следящей за состоянием девушек. Без улыбки осмотрев Мэри, она сказала: – Ты слыхала, чё он сказал. Ты должна делать, чё те велят. Поди уберись в кафе и на кухне, пока Дядя не спустился. Мэри не знала, что делать. Помещение выглядело таким большим и беспорядок в нём стоял такой, что она не знала, с чего начать. В их ирландской хижине убраться было как нечего делать: кровать, стол, коврик, скамейка – вот и всё. Но кафе казалось огромным. Девушка в замешательстве озиралась по сторонам, как вдруг ей в поясницу впечатался тяжёлый ботинок, швырнув её вперёд на ярд, а то и на два. – Приберись, ленивая сука, хватит стоять и пялиться в одну точку. Мэри подскочила. Вспомнив, как Закир говорил про работу в кафе посудомойкой, она бросилась собирать грязные стаканы, кружки, плевательницы, немногочисленные грязные тарелки. Потом поспешила на кухню, оказавшуюся очень грязной, к жирной раковине. Из крана текла только холодная вода, но она старательно вымыла всё, как могла, а потом вытерла посуду грязным обрывком старой простыни. Глория тем временем ставила стулья на столы. – Вымой пол, как закончишь, – крикнула она. Метлы не было, но нашлась мокрая швабра, и Мэри повозила ею по полу, скорее просто размазывая грязь. – Так-то лучше, – кивнула Глория. – А теперь займись-ка нужником. Мэрии не поняла. – Дерьмом, туалетом, уборной, тупица! Мэри вышла во двор. Там сильно воняло. За ночь туалетом воспользовались, наверное, больше сотни мужчин, и так каждую ночь, а не чистили его толком годами. Большинство мужчин мочились на землю вокруг будки, так что брусчатка постоянно была мокрой и скользкой. Туалетной бумаги не было, только валявшиеся повсюду обрывки газет. Многих клиентов вырвало, и тем тёплым летним утром вонь от всего этого поднималась знатная. Девочки пользовались тем же туалетом, и, так как мусорного ведра не было, по всему двору валялись использованные гигиенические прокладки. Мэрии в ужасе уставилась на всё это, но, опасаясь очередного пинка в спину, быстро приступила к работе. Пройдясь по двору нашедшейся здесь метлой, она смела самую мерзкую грязь в угол. Потом набрала ведро воды и окатила брусчатку. Кажется, это помогло, так что она притащила ещё несколько вёдер и повторила процедуру.