— Иди отдохни, Акимыч. Теперь нам ясно, что тут надо делать. Не беспокойся, все будет в лучшем виде. «Теперь нам ясно, что тут надо делать…» Милый мой боцман, старый ты скрипун! Я готов был расцеловать его небритое, грязное лицо. Да разве я не знаю, что тебе и раньше все было абсолютно ясно? Но его участие тронуло меня. Я молча кивнул. Говорить я не мог и лишь жадно сосал папиросу. Боцман пошел к катеру. Я видел, как матросы отдраили люк кубрика, вытащили женщин и понесли их в лазарет. — Ничего, живые! Отдышатся! — крикнул мне матрос Поликанов. Медленно поплелся я в свою каюту. Мне стоило больших трудов добрести до нее. Ноги не слушались меня. Обессиленный, прямо в одежде, я повалился на койку и лежал лицом к переборке в каком-то оцепенении. В дверь громко постучали. Я не ответил. В наступившей тишине послышался тихий плеск воды. «Вода… Откуда здесь вода?» — с трудом соображал я сквозь дремоту. Вдруг пальцам рук стало холодно. И я догадался, что вода выливается из моих сапог и, наверное, течет ручейком по одеялу. Но я даже не пошевелился. Скрипнула дверь. Было слышно, как кто-то вошел в каюту. Я равнодушно ждал, что будет дальше. И вдруг послышалось робкое, испуганное: — Сергей Акимович! Я стремительно повернулся. В каюте стояла Тамара. Я стал поспешно застегивать пуговицы своей стеганой фуфайки и никак не мог застегнуть — пальцы не могли справиться с гладкими круглыми кусочками пластмассы. — Не надо, не вставайте! Тамара шла ко мне. — Сергей Акимович… Я… — Тамара остановилась посередине каюты. И снова стук в дверь! Тамара беспомощно взглянула на меня и поспешно села на диван, испуганная и сразу посерьезневшая. Я приподнялся. — Да, да, войдите. В дверях стоял капитан. Мне сразу стало жарко, и я вскочил на ноги. — Простите, Илья Гаврилович. Я… я… Капитан сделал вид, что не заметил Тамары. — Ничего, лежите. Это пройдет. Я советую вам принять горячий душ и хорошо выспаться, Сергей Акимович. — В первый раз он назвал меня по имени-отчеству! — Вашу вахту с четырех до восьми я отстою сам. Вы отдыхайте. Спокойной ночи. И капитан ушел. — Ой, что теперь будет! — прошептала Тамара, всплеснув руками, и кинулась к выходу. Я рванулся за ней, но Тамара уже выбежала из каюты и захлопнула за собой дверь. …Я еще долго стоял у иллюминатора, смотрел, как волны бились о его толстое стекло и широкими струями стекали обратно в море. Странно, но теперь я не ощущал усталости. Весь был переполнен радостью, ожиданием чего-то необычного. Снизу доносились ритмичные вздохи работающей машины. «Липецк» шел на запад, к проливу Вилькицкого. Там нас ожидает ледокол. Он проведет наше судно к Диксону, а оттуда рукой подать до Мурманска… Вот и кончился мой снабженческий рейс. Не будет больше выгрузок «своими силами»; не надо натягивать на себя не успевшую просохнуть робу и таскать по пояс в воде тяжеленные мешки и ящики; позади беспокойные бессонные ночи, когда море штормит, а груз надо вывезти на берег во что бы то ни стало, и приходится принимать самые рискованные решения… А мне жаль, что все это уже позади; мне жаль расставаться с кораблем, с моими товарищами по рейсу, с редкими крохотными островками, к которым ближе чем на две мили судно подойти не может; жаль этого хмурого низкого неба; мне жаль расставаться с Арктикой… На толстое стекло иллюминатора начали опускаться лохматые хлопья снега. Одиночные пушистые снежинки робко касались стекла и тут же пропадали, превращаясь в тонкую струйку воды. Но снег повалил гуще, и вот уже все стекло оказалось залепленным его толстым слоем. Ну что ж, до свиданья, Арктика! До следующего лета! ВЫШЕ НАС — ОДНО МОРЕ На старых морских картах поморское становище называлось Семь Двориков. Несколько лет назад Семь Двориков влились в большой рыболовецкий колхоз, и с тех пор на новых картах упорно пишут длинное и нудное название: «Третье отделение рыболовецкого колхоза «Северное сияние». Но все жители становища, да и рыбаки Мурмана по-прежнему так и зовут это селение — Семь Двориков. Сейчас уже никто не помнит имени того отчаянного помора, который решился поставить первую избу здесь, у самого берега моря, в распаде двух гололобых темно-коричневых сопок. На побережье есть места и получше. Сопки защищают селение лишь с юга. Отмель не позволяет подходить близко к берегу даже небольшим судам, и потому рейсовый каботажный пароходик «Харловка», появляющийся здесь два раза в месяц, становится на якорь и переправляет почту и груз на рыбачьих лодках. Пассажиров, как правило, сюда не бывает. При северных ветрах, даже и небольших (с точки зрения жителей поселка), «Харловка» проходит мимо, не задерживаясь. И тогда надо ждать две недели до очередного рейса. Взрослое мужское население Семи Двориков целиком составляло экипаж рыболовного сейнера «Пикша». Капитаном сейнера вот уже много лет плавает Яков Антонович Богданов, знаменитый на Севере рыбак. Он родился и вырос в Семи Двориках, работал грузчиком в Мурманске, рыбачил в колхозе. Колхоз и послал Богданова учиться на штурмана. Яков Антонович год проучился в Мурманске и сбежал из мореходки. «Можно и заочно учиться», — заявил он правлению колхоза. Три года назад Богданова избрали депутатом Верховного Совета. Вот к этому человеку я и ехал сейчас на «Харловке». Редактор газеты, давая мне задание написать очерк о делах депутата, поднял прокуренный палец: — Смотри, Богданов — это фигура! Он не любит нашего брата газетчика. Но очерк нужен до зарезу. …«Харловка» подошла к становищу и стала на якорь. Пароход ждали — на берегу толпились люди, а к борту торопилась большая рыбацкая лодка. Пока переносили в лодку почту и груз, приехавшие с берега женщины осаждали ресторан, закупая пиво в бутылках, тараньку, булочки и пирожные. Я стоял у борта и ждал сигнала. Погрузка закончилась, женщины перебрались по штормтрапу в лодку и требовали отдать концы. Они удивились, узнав, что к ним в становище есть пассажир, и с любопытством наблюдали за моими неумелыми упражнениями на штормтрапе. Лодка отошла от парохода и направилась к берегу. — Уж не к Якову ли Антоновичу? — ехидно улыбнулась дородная тетя, сидевшая за рулем. Я кивнул. Женщины засмеялись. — Как же, держи карман шире! Так он и ждет вас, щелкоперов! Хватит с него и одного раза, — грубовато отрезала рулевая. — Уж лучше сразу откажись от этой затеи, это я тебе точно говорю. «Харловка» протяжно загудела и, выбрав якорь, пошла своим курсом дальше. Густой черный дым низко стлался по морю чуть не до самого берега. В шлюпке размеренно поскрипывали уключины, тяжело плюхали в воду весла. Вдруг рулевая, невинно хлопая глазами, простодушно сказала: — А Якова Антоновича-то нет сейчас в поселке, и вернется он из рейса не скоро. Радиограмма была с промысла. Я мгновенно повернулся в сторону моря. Увы, «Харловка» еле виднелась на горизонте. Черт! Не могли сказать об этом пораньше. Теперь придется торчать в этих Семи Двориках целых две недели, пока не вернется «Харловка». Да и то, если хорошая погода выдастся… Но — делать нечего — я смирился со своей участью и, пожав плечами, неторопливо ответил: — Что ж, нет капитанов — есть капитанши. От хохота качнулась лодка. Женщины бросили весла и смеялись так, словно я сказал действительно что-то очень веселое. Я с недоумением смотрел на них и вдруг понял, отчего они так смеются… Мне стало жарко. Я почувствовал: по лицу к шее медленно поползла и растеклась горячая струя. — Извините, — пробормотал я, запинаясь. — Я совсем не в том смысле… Но женщины развеселились еще пуще и стали отпускать довольно смелые шуточки по моему адресу. Я не знал куда деться от стыда, я растерялся — вот это и подогревало веселое настроение моих спутниц. Мне бы просто поддержать их шутки, и все бы сразу кончилось!.. Меня выручила все та же дородная тетя-рулевая. — Ну, хватит, бабоньки! — властно прикрикнула она. — Парень совсем сгорел, не видите, что ли? А ты не смущайся, — повернулась она ко мне. — У нас народ такой, ядрено живет, ядрено и шутит. Не знаю почему, но женщины враз перестали смеяться и, подобрев, заговорили со мной без подковырок. Они расспросили подробно и как зовут, и сколько лет, и женат ли я, а когда получили полные ответы на все свои вопросы, заговорили между собой «о собачьей корреспондентской жизни». Я пытался протестовать, пытался доказать, что это, мол, очень интересно — так вот разъезжать по разным местам, узнавать новых людей и писать о них. Но, видимо, мои слова звучали неубедительно. Рулевая бесцеремонно отрезала: — Сиди уж! «Интересно»! Никакой своей воли у тебя нет. Загонят, вот как сейчас к нам, — и сиди загорай две недели, а толку что? Про нас, про баб, чего напишешь? — Помолчала и добавила: — Меня зовут Марией. Она внимательно всматривалась в приближающийся берег и вдруг отрывисто скомандовала: — А ну, бабоньки, навались! Как раз на волну попали. И-и-и раз! И-и раз! — зычно выкрикивала она. Резче заскрипели уключины, и лодка рывками понеслась прямо на берег. На горбу волны она взнеслась над отлогим берегом и, когда волна схлынула обратно в море, прочно легла всем корпусом на землю. — Вылезай! Приехали! — опять скомандовала рулевая. Подбежали люди и помогли оттащить лодку подальше от моря. Мария повела меня за собой. Размашисто шагая впереди, поясняла: — Поселок наш небольшой, но все имеется, даже гостиница. Ну, правда, это я округляю, не гостиница, конечно, а комната для приезжих, но жить там неплохо. Бабка Нефедовна обихаживать тебя будет, чаи готовить, а продукты в сельпо возьмешь. Обедом она тоже накормит, это уж ты сам с ней договоришься. Будешь жить, в гости к нам ходить, вот и познакомишься со всеми в поселке. Мы подошли к высокому, в полтора этажа, дому из толстых бревен под железной крышей. Вдоль подножья сопки стояли еще девять точно таких же домов. — Так у вас тут десять, а не семь дворов? — спросил я. — Десять. И еще два будем строить. Молодежь подрастает, женится, свой дом каждый желает иметь. Семь-то изб тут до войны еще было. Бабка Нефедовна, хозяйка «комнаты для приезжих», и впрямь оказалась заботливой и ласковой старушкой. Когда я завел разговор об оплате ее услуг, она вздохнула: — И-и, милый! Живи. А и то сказать, за что платить-то? Мне это в удовольствие, все вроде как опять нужна я людям. Она подумала и добавила: — Я ведь не всегда одна жила. Муж у меня был. Законный. Филипп Тимофеевич. Потонул в море, царствие ему небесное. Два сына были — Андрей и Тимофей. Пали смертью храбрых в боях за свободу и независимость нашей Родины.