Больше ничьих и не было. Из всех отпечатков, что обнаружились на конверте, идентифицировать удалось только одни — мои собственные. Правда, нашлось еще несколько пятен — и нечто настолько неожиданное, что я на секунду забыла, зачем вообще пришла к Вандеру. Вандер направил на конверт луч лазера — и картон засветился, как ночное небо. — Чтоб мне провалиться, — пробормотал Вандер в третий раз подряд. — Чертовы «блестки» были, наверное, у меня на руках, — произнесла я с сомнением. — Винго был в перчатках, Бетти тоже… Вандер зажег верхний свет и покачал головой: — Будь ты мужчиной, я бы сообщил куда следует. — И я бы тебя за это не упрекнула. Вандер посерьезнел. — Кей, постарайся вспомнить, что ты делала сегодня утром. Мы должны быть уверены, что «блестки» — с твоих рук. Если это так, нам придется пересмотреть наши версии по последним убийствам. Вдруг это ты оставляла «блестки» на телах? — Исключено, — перебила я. — Совершенно исключено, потому что я, Нейлз, всегда надеваю перчатки. Я снимаю их, только когда сажусь заполнять ярлыки. Поэтому и отпечатки на конверте обнаружились. Но Вандер не унимался. — А может, это лак для волос или пудра. Или еще что-нибудь, чем ты пользуешься каждый день. — Вряд ли. — Я стояла на своем. — Мы не обнаружили «блесток», когда осматривали другие тела. «Блестки» присутствовали только на телах задушенных женщин. — Да, ты права. С минуту мы напряженно думали. Потом Вандер спросил, желая развеять все сомнения: — А Бетти с Винго были в перчатках, когда брали в руки этот конверт? — Да — поэтому и отпечатков не оставили. — То есть «блестки» не могли попасть на конверт с их рук? — Нет, только с моих. Если, конечно, больше никто не прикасался к конверту. — Ты хочешь сказать — тот, кто положил конверт в морозильник, — скептически проговорил Вандер. — Но отпечатки-то только твои, Кей. — А пятна? Их, Нейлз, мог оставить кто угодно. Конечно, мог. Только я знала: Вандер так не считает. — Кей, а что ты делала перед тем, как пойти наверх? — Я делала вскрытие тела женщины, которую сбил грузовик, причем водитель скрылся с места происшествия. — А потом? — А потом Винго принес конверт, и я побежала с ним к Бетти. Вандер окинул равнодушным взглядом мой заляпанный кровью халат и произнес: — Вскрытие ты проводила в перчатках. — Конечно. Но, когда Винго принес конверт, я их сняла — я же говорю… — Перчатки изнутри посыпаны тальком. — Думаешь, это тальк? — Может, и нет, но все-таки надо проверить. Я сходила в анатомичку за новой парой латексных перчаток. Через несколько минут Вандер уже выворачивал перчатки наизнанку и светил на них лазером. Это оказался не тальк. Честно говоря, мы и не рассчитывали, что тальк будет светиться — он не вступает в реакцию. Мы уже проверяли и лосьоны для тела, и пудру в надежде обнаружить, чем же на самом деле являлись эти злосчастные «блестки». Ни одно из косметических средств, содержащих тальк, не вступало в реакцию. Вандер включил свет. Я курила и думала. Я пыталась припомнить каждый свой шаг с того момента, когда Винго показал мне пресловутый конверт, до момента, когда я вошла в лабораторию Вандера. Я исследовала коронарные артерии, когда Винго подошел ко мне с конвертом. Я отложила скальпель, сняла перчатки и вскрыла конверт, чтобы взглянуть на предметные стекла. Затем поспешно вымыла руки и вытерла их бумажным полотенцем. Затем пошла к Бетти. Может, я трогала что-нибудь у нее в лаборатории? Этого я не помнила. Неужели это мыло фосфоресцировало? — Нейлз, я вымыла руки с мылом. Может это быть мыло? — Вряд ли, — ответил Вандер, не задумываясь. — Ты ведь тщательно сполоснула руки. Если бы мыло, которым ты ежедневно пользуешься, вступало в реакцию даже после тщательного ополаскивания, мы бы находили «блестки» буквально на всем. Я почти уверен, что тут мы имеем дело с чем-то сыпучим, порошкообразным. У вас внизу дезинфицирующее жидкое мыло, разве не так? Да, так оно и было, но я слишком спешила и поэтому не пошла в подсобку, где над умывальником был дозатор с жидким дезинфектором розового цвета. Я подскочила к ближайшему умывальнику в анатомичке, на котором стояла металлическая коробка с порошкообразным серым мылом — таким пользуются во всем нашем здании. Оно было дешевое, и наше ведомство закупало его тоннами. Я не имела представления о составе этого мыла. Оно практически не пахло, не расползалось от влаги и не пенилось — будто песком руки моешь. В конце коридора был женский туалет. Я принесла оттуда целую пригоршню серого порошка. Вандер включил лазер. Мыло светилось ярко-белым неоновым светом. — Черт меня подери… Вандера затрясло от волнения. Меня тоже. Да, я хотела узнать, что за «блестки» мы находили на телах жертв, но мне и в страшном сне не могло присниться, что это — мыло, которого полно в нашем здании! Я все еще сомневалась. Неужели «блестки» попали на конверт с моих рук? А что, если нет? Мы продолжали проверку. При тестировании огнестрельного оружия делается множество выстрелов для определения дальности и траектории полета пули. Мы же с Вандером до одурения мыли руки, пытаясь выяснить, насколько тщательно нужно сполоснуть руки водой, чтобы лазер не выявил «блесток». Вандер как одержимый скреб руки порошком, старательно ополаскивал, вытирал бумажным полотенцем. Под лучом лазера загоралась пара «блесток», не больше. Я пыталась вымыть руки так же поспешно, как сегодня в анатомичке. В результате на всем, чего я касалась, — столе, рукаве Вандерова халата — фосфоресцировали целые созвездия. С каждым новым прикосновением «блесток», естественно, убывало. Я принесла из туалета целую кофейную чашку мыльного порошка. Мы продолжали мытье. Свет включали и выключали, лазер уже дымился. Вскоре умывальник изнутри стал выглядеть так же, как Ричмонд темной ночью с высоты птичьего полета. Нам удалось обнаружить нечто интересное: чем больше мы мыли и вытирали руки, тем больше на них оставалось «блесток». «Блестки» скапливались под ногтями, налипали на запястья, манжеты и рукава. Оттуда они попадали на полы халата, добирались до волос, оставались на лице, шее — на всем, до чего случалось дотронуться. Минут через сорок пять, намывшись на неделю вперед, мы с Вандером в свете лазера выглядели как две новогодние елки. — Мать его так… — донеслось из темноты. Никогда не слышала, чтобы Вандер употреблял подобные выражения. — Ты только посмотри! У этого отморозка, должно быть, мания чистоты. Это по скольку же раз на день он моет руки, что после него столько «блесток» остается? — Мы ведь еще не уверены, что он пользуется мыльным порошком, — охладила я пыл Вандера. — Да-да, конечно. Хоть бы в лаборатории определили, что «блестки» на телах жертв — это и есть мыльный порошок! Но одного нашим химикам — да и никому — точно не выяснить: каково происхождение «блесток» на конверте? И, если уж на то пошло, как сам конверт оказался в морозильнике? Проснулся мой внутренний голос и снова стал меня изводить. Ты просто не можешь признать, что ошиблась, зудел он. Ты не хочешь принять правду. Ты сама перепутала ярлыки, а «блестки» попали на конверт с твоих собственных рук. Но что, если?.. Что, если все было не так безобидно? Я молча спорила с внутренним голосом. Что, если некто с каким-то умыслом положил конверт в морозильник и «блестки» попали на картон вовсе не с моих рук, а с рук этого злоумышленника? Странное предположение. Да, что-то фантазия разыгралась не на шутку. Однако похожие «блестки» были найдены на телах всех четырех задушенных женщин. Я знала, что, помимо меня, к конверту прикасались Винго, Бетти и Вандер. К конверту могли прикасаться еще только трое — Таннер, Эмберги и Билл. Перед моим мысленным взором всплыло лицо Билла. Память услужливо развернула передо мной все события понедельника, и мне стало не по себе. Во время совещания с Эмберги и Таннером Билл вел себя так холодно, так отстраненно. Он даже в глаза мне смотреть не мог — ни у Эмберги в кабинете, ни позже, у меня в конференц-зале. Я живо вспомнила, как с колен Билла соскользнули дела четырех жертв маньяка и в беспорядке рассыпались на полу. Таннер тут же предложил помочь их собрать — совершенно естественно предложил, из простой учтивости. Но именно Билл собрал все бумаги, среди которых находились и незаполненные ярлыки. Затем они с Таннером разложили бумаги по папкам. Прихватить ярлык и сунуть его в карман — пара пустяков… Потом Эмберги и Таннер ушли вместе, а Билл остался со мной. Мы еще поговорили в кабинете Маргарет — минут пятнадцать, не больше. Билл был такой нежный, убеждал меня, что пара бокалов и вечер вдвоем способны творить чудеса. Билл ушел, а я осталась — то есть никто не видел, каким путем он выходил из здания и куда направился… Я гнала эти мысли, эти образы, я не позволяла себе плохо думать о Билле. Какой кошмар! Неужели я потеряла контроль над собой? Билл на такое не способен. Во-первых, зачем? Невозможно представить, какую выгоду он бы извлек из подобного саботажа. Наоборот, путаница с ярлыками испортила бы ему все обвинение, с которым он должен был выступать в суде. Да что там испортила бы — путаница стала бы крахом всей карьеры Билла! Ты, продолжал внутренний голос, ищешь крайнего, потому что не хочешь признать простую вещь: ты, возможно, сама виновата! В моей практике еще не было более сложного дела, чем эти зверские убийства, и страх охватывал меня при мысли, что я не справляюсь. Вдруг я разучилась мыслить логически, просчитывать каждый шаг? Вдруг наделала непростительных ошибок? — Мы выясним химический состав этого чертового мыла, — приговаривал Вандер. Как дотошные покупатели, мы должны были найти коробку из-под мыльного порошка и прочитать, какие ингредиенты входят в его состав. — Я поищу в женских туалетах, — вызвалась я. — А я займусь мужскими. Занятие оказалось не из приятных.