Бойцы опытные, поэтому пререкаться не стали. Впереди бежали несколько человек и тащили на себе раненых. Стрельба разгоралась, но больше напоминала истерическую. Так обычно постреливают, когда боятся и забились по норам — лишь бы пальнуть: не попаду, так напугаю. Мимо протопал Супонин с напарником, а чуть позже им вдогонку похромали Вяткин и поддерживающий его Воропаев. А вот это пошли не технари, а нормально подготовленные немцы. Те перемещались короткими перебежками и постреливали в нашу сторону. Бабахнула еще пара растяжек. Веселье только начиналось. Примерившись к пулемету, я начал выцеливать братьев по разуму в немецких мундирах. Пулемет задергался в руках. Лупя короткими очередями по фигуркам, мелькавшим в развалинах домов, плохо различимым в предрассветном полумраке, я испытывал удовлетворение, видя, как некоторые, не успев добежать до укрытия, падают и больше не поднимаются. Но и мне становилось «весело». Пулеметный расчет без пехотного прикрытия тоже недолговечен, поэтому, получив в лицо порцию крошки, высеченной из камня пулей, я решил, что заигрался в героя-пулеметчика. Немцы — толковые ученики, пристрелялись. Сейчас подойдут поближе и закидают гранатами. Стащив пулемет и закинув на плечо запасную ленту, я махнул рукой на запасной ствол для пулемета и побежал вниз. Но, добежав до пролома, услышал характерный деревянный стук, который издает немецкая граната-колотушка на длинной деревянной ручке. — О-ё! — И сиганул в пролом, хорошо так растянувшись на камнях. Хлопнувший сзади взрыв, чуть ударил по ушам, но ничего серьезного. В грохот выстрелов на улице вклинилось несколько новых звуков. Заработали два пулемета. И частота выстрелов сразу изменилась. Немцы как-то сразу притихли, два пулемета — неплохой аргумент побросать оружие, залезть подальше и притвориться деревцем. Это дало мне время вылезти из здания и побежать к спасительному лесу. Сзади раздались несколько хлопков, визг, и впереди вспыхнули разрывы. Минометы. Быстро они развернулись. До леса оставалось метров сто, когда меня ударило в спину и кинуло на землю. Рядом упал пулемет, и острая боль пронзила тело. Я лежал и от боли не мог вздохнуть. «Главное, чтоб позвоночник был цел, главное, чтоб позвоночник был цел», — повторял я про себя и, прежде чем потерял сознание, услышал рядом немецкую речь и длинную пулеметную очередь «на расплав ствола». Меня схватили за руку, дернули — и наступила темнота. Глава 18 Было больно, очень больно. Болело все тело, и я чувствовал, как болят ноги и руки и как трудно дышать. Пришло понимание, что позвоночник цел — и это меня успокоило. С трудом я открыл глаза, было светло. Попробовал поднять голову, но сразу стало так хреново, что лучше б в себя не приходил. Контузия, что же еще. Да уж. Припечатало основательно. Попробовал повернуться на бок, и меня вырвало. Открыл глаза. Рядом сидели и лежали мои бойцы — не больше десятка. Рядом крутился Воропаев. — Воропаев, — через силу выдавил я. Вместо голоса раздался хрип, и стало так больно в ребрах… Да, похоже, сломаны ребра. Ой, как больно. Но тот услышал. — Товарищ капитан очнулся. И наклонился ко мне. — Что вы говорите? — Сколько… сколько вырвалось? — Восемь нас. Трое ранено. — А где остальные? — Как немцы стали из минометов бить, отступили в лес. А вас ранило. Товарищ лейтенант побежал вас выручать, и мы с ним. Вот восемь человек и ушло. Где остальные, пока не знаю. На дальнейшее общение сил не хватило. Опять накатила темнота, притупив боль и муки совести. Когда я снова пришел в себя, было темно. Рядом сидел Виктор с перевязанной грязным бинтом грудью. Он был очень бледным. Увидев, что я открыл глаза, он слабо улыбнулся. — Привет, капитан. Вот видишь, мы прорвались. Я не верил. Но тебе везет. Он замолчал, видимо, собираясь с силами. Потом тихо прошептал: — Скажи, Сергей, кто ты? Мне недолго осталось, до наших живым не дойду. — Витя, что ты хочешь услышать? — Ты слишком много знаешь. Скажи, мы победим? — Да. Если бы я не вмешался, то в сорок пятом году. Теперь, надеюсь, пораньше. Он хрипло закашлялся, и через кашель я услышал смех. — Ты из будущего. Киселев так и думал. — Тебе легче стало? — Немного. Жаль, не доживу до победы, но все равно хорошо, что с потомком встретился. Кем ты там был? Чем занимался? — Разведка морской пехоты. Тем же самым и занимался. Воевал, уничтожал, взрывал. Виктор вновь замолчал и потом выдал фразу, за которую мне стало очень стыдно: — Если вы такие, значит, мы не зря умираем, значит, есть смысл и есть ради чего жить. Парень умирал у меня на глазах, и мне было стыдно за нас, за наш мир, за то, что мы загадили память о таких вот ребятах, которые шли на смерть, как на работу. За то, что мы пропили, прогуляли, промотали все, что они добывали кровавым потом. Сейчас, находясь в этом лесу, я испытывал бессилие от своей слабости. Рядом умирал человек, который мне прикрывал спину и вытащил из-под огня, с которым мы сроднились. Я, мнивший себя вершителем судеб, был бессилен помочь этому хорошему человеку и не мог помочь тому же Вяткину или Воропаеву, которые возились невдалеке, возле небольшого бездымного костерка. Я не мог помочь Супонину, Малому и остальным бойцам. Они все были практически обречены. Сколько их было таких безвестных, выполнивших свой долг до последнего. Мне открылась истина — что они как раз и есть совесть нашего народа, костяк, на котором все держится. Ведь они и у нас были, такие люди. Я ведь знал и видел, я с ними воевал рядом. Сколько таких вот Вяткиных, Супониных спивались, бросали все и, переступив через себя, выходили на рынок торговать, потому что дома были дети и их нужно было кормить. Что же с нами стало? Мы доигрались в мнимую, навязанную нам вседозволенность и потеряли свой мир. Витя — так и не узнал его фамилию, все равно не скажет — закрыл глаза и заснул или потерял сознание. На меня наскочил неугомонный и взбудораженный Воропаев. — Товарищ капитан! Тут прибор ваш дергается и дребезжит. Аж страшно поначалу. И протягивает мне мою радиостанцию, которая только вчера вечером, когда мы приблизились к лесу, была включена. На ней был активирован канал цифрового зашифрованного вызова. И вот станция получила код активации и стала вызывать. Включив декодер, я ответил на вызов. — База вызывает Феникса. База вызывает Феникса. Нажав кнопку, ответил: — База, Феникс на связи. Радостный визг в эфире известил о том, что мне рады и что нас ждут. — Сереженька, как ты там? — Так, зацепило немного. База, у нас много раненых, есть и тяжелые, нужна немедленная помощь. Тон из радостного сразу стал деловым и озабоченным. — Где вы находитесь? — Пока не знаю, попробуйте нас запеленговать. — Сережа, включи маяк, попытаюсь вас засечь. Прошло десять томительных минут. — База вызывает Феникса. Вы на расстоянии восьми километров от портала. — Хорошо, дорогая, сейчас организую марш-бросок. Готовь Марину и операционную, у нас несколько тяжелых. Еще нужны еда и боеприпасы для нашего оружия. Закончив сеанс связи, я подозвал Вяткина. — Фрол Степанович. Нужно поднять всех и пройти восемь километров на юг. Там будет медицинская помощь, продукты и боеприпасы. Подготовь носилки для тяжелораненых. Это звучало невероятно, но люди привыкли мне верить и по многим недоговоркам считали меня очень необычным человеком, подтверждением тому были мои «озарения» и необычные словечки. Минут через сорок мы двинулись, медленно и с трудом, но целенаправленно. У людей появилась цель. Нам понадобилось три часа, чтобы пройти эти восемь километров. Меня тоже несли, идти я пока не мог. По ходу дела стал узнавать места. Прошел месяц, а сколько всего произошло. Вскоре в радиопередатчике раздался вызов: — Феникс, это База. Вижу группу вооруженных людей в советской форме. — База, это Феникс. Это мы. Можете выходить.