Хоть это и смешно, но риск совершенно реальный. Если выполнять эти упражнения без присмотра, совсем несложно переоценить пределы человеческой выносливости и просто потерять сознание в воде. Во время дыхательной практики на суше это нормально, но в воде последствия будут гораздо серьезнее: здесь вдох означает смерть. Но если я справлюсь — а под присмотром Гамильтона, я надеюсь, мне это удастся, — то, пожалуй, у меня получится «вбить клин» между сознанием и телом чуть глубже. В любом случае упражнения с весом оказывают на удивление небольшую нагрузку. После тренировок Гамильтона большинство уходят скорее отдохнувшими, а не уставшими. Отчасти это из-за того, что Гамильтон требует, чтобы все еще и закалялись, чередуя ледяные ванны с сауной. Он показал мне неприметный закуток между бассейном и домом, где у него под открытым небом расположены ледяная ванна и льдогенератор. — Нужно просидеть не меньше трех минут, — сказал он, указывая на хитроумное алюминиевое устройство, напоминающее нечто среднее между корытом для скота и промышленной молочной цистерной. Я забрался внутрь и почувствовал, как меня окутывает ледяная вода. Замерзая во льду, я разглядывал какое-то перемешивающее устройство в торце цистерны. Оно обеспечивало непрерывное движение воды. Когда вода перемешивается, тонкий слой более теплой воды, нагревающейся от тела человека, не образуется. Если включить это устройство, будет гораздо холоднее. — Пару месяцев назад ко мне сюда приезжал иллюзионист Дэвид Блейн, — рассказал Гамильтон. — Он говорил, что без проблем может продержаться во льду 15 минут, но я включил циркулятор, и через две минуты ему пришлось выскочить. Откинувшись назад, я закрыл глаза. Лед был приятным. Пять минут я не двигался, но после включения циркулятора, когда кусочки льда перемешались, мне потребовалась большая концентрация внимания, чтобы сохранить тепло. О методе Уима Хофа Гамильтон узнал благодаря десятинедельному онлайн-курсу на сайте Хофа, Innerfire. Гамильтону использование холода кажется вполне разумным. Он с детства купался в тропических водах на Оаху, и риск гипотермии всегда присутствовал. Даже тихоокеанские воды потихоньку забирают тепло у находящихся под водой купальщиков, а если вы без гидрокостюма и на доске поджидаете подходящую волну, вас в конце концов охватывает безудержная дрожь. Серфингисты в теплых водах хорошо знакомы с гипотермией. Однако Гамильтон может полдня провести в воде и утверждает, что отчасти благодаря этому он преуспел в катании на больших волнах. — Уж чего-чего, а различий, жалости и обид ни волны, ни холод не знают. Когда они наносят свой удар, в этом нет никаких причин или умысла. Они просто делают то, что делают. Они лишены неожиданностей, их главные параметры неизменны. Это силы природы, — говорит Гамильтон. Эти силы, с которыми ему приходится иметь дело, глухи к капризам несовершенной человеческой природы, и никто не направляет их действия. Природе все равно, как вы к этому относитесь. Когда температура у человека падает настолько, что сознание его затуманивается и он теряет способность принимать решения, океан не смилостивится над ним. Однако жизнь он отнимает без злого умысла. Тренировки по Хофу — это способ противостоять этой безучастности, и благодаря им Гамильтон умеет сохранять тепло в воде. Кроме того, Гамильтон, который обожает разные схемы тренировок, сумел выжать из метода Уима Хофа еще больше. Ледяные погружения и сауна в чередовании с подводными тренировками улучшают работу мышц кровообращения в сосудистой системе; кроме того, Гамильтон видоизменил дыхательные техники, что позволяет ему отличиться в сухопутных соревнованиях на выносливость. Он объясняет это так: в каждой тренировке наступает предельный момент, когда из-за физических нагрузок повышается пульс и, соответственно, учащается дыхание, и это продолжается, пока в организме попросту не заканчивается кислород — тогда движение становится невозможным. Основная концепция биомеханики предполагает, что, когда человек двигается, организму требуется больше кислорода, чтобы обеспечивать его движение. Утомление — это лишь неизбежный результат того, что происходит, когда дыхание на пределе, а организму недостаточно энергии. Это-то спортивные тренеры и называют максимальным потреблением кислорода. Когда вы достигаете этих максимальных параметров, продолжать попросту невозможно. Каждый из нас когда-то достигал этого предела. Лицо покраснело, грудь тяжело вздымается, и как бы вы ни старались, через секунду-другую вы сломаетесь. Максимальные параметры при максимальном потреблении кислорода отчасти зависят от генетики, ведь возможности кислородного обмена у всех слегка различаются. Однако Гамильтон уверил меня, что такого рода утомление — проблема исключительно механического, а не концептуального характера. — Если вам приходится останавливаться, чтобы перевести дыхание, значит, вы, скорее всего, неправильно начали гонку, — говорит он. — Если бы вы с самого начала дышали так, словно вы уже работаете с максимальной нагрузкой, потом вам бы не пришлось прикладывать столько усилий. Он велел мне рассматривать это так: у организма есть встроенная программа, которая непроизвольно оценивает и реагирует на условия, в которых он функционирует, но у этой программы нет никакой возможности определить, какой запас кислорода потребуется организму в дальнейшем. Она реагирует на текущую нагрузку. Когда организм внезапно испытывает всплеск серьезной физической нагрузки, ему приходится наверстывать. Если во время тренировки вы не просчитываете темп дыхания, кислорода запросто может и не хватить. Решение заключается в том, чтобы начать интенсивно дышать задолго до того, как необходимость в этом действительно возникнет. Очевидно, что наибольшее применение эта техника находит в беге. В состоянии покоя среднестатистический взрослый человек делает примерно 15 дыхательных движений в минуту, а во время интенсивных занятий спортом дыхание учащается до 40–50 вдохов в минуту, пока не достигает максимального потребления кислорода. Продвигаясь к предельным значениям, неподготовленные бегуны дышат чаще, но дыхание их обычно поверхностно, и легкие не получают возможности максимально увеличить потребление кислорода. Гамильтон говорит, что, зная, какая работа предстоит организму, каждый из нас может подкорректировать свою физиологию и показать лучшие результаты. В качестве наглядного примера Гамильтон продемонстрировал дыхательную технику, которую он ввел в свои тренировки. Напряженно выпятив губы и прищурив глаза, он глубоко втянул воздух носом. Выждав ровно столько, сколько нужно, чтобы легкие заполнились, он выдохнул с рыком, навевающим мысли о воинах маори в ритуальном танце хака. Он вдыхал каждую секунду, и казалось, что он трудится в поте лица. Он покраснел от усилий, но по его невозмутимому взгляду было ясно, что мысли его сосредоточены только на работе легких. Сделав 50 вдохов, он глубоко выдохнул и был готов бежать. Во время этого процесса из легких полностью выводится углекислый газ, и организм эффективнее справляется с короткой дистанцией. Точно так же, как дыхание по методу Хофа, вопреки ожиданиям, позволяет сделать больше отжиманий или, если нужно продолжать, выдерживать физическую нагрузку дольше. Каждое утро Гамильтон прежде всего в течение 20 минут практикует такое дыхание. Он утверждает, что это помогает ему приготовиться к ежедневным делам и очищает сознание для предстоящих ему задач. Спустившись к бассейну (обычно к 7.30), он в течение пары минут выполняет непродолжительный цикл дыхания, после чего делает несколько кругов под водой. Строго говоря, даже у опытных пловцов не исключен риск потери сознания и утопления при гипервентиляции под водой. Поскольку организм запрограммирован на то, чтобы чувствовать уровень содержания в крови CO2, а не кислорода, то задерживающий дыхание ныряльщик, выпустивший из легких весь CO2, мало себе представляет, когда содержание кислорода действительно серьезно понижается. Во время глубоководных погружений фридайверы воздерживаются от применения этой техники, а Руководство по дайвингу ВМС США строго запрещает военнослужащим пробовать эту технику без соблюдения надлежащих мер безопасности. Поэтому-то, когда на следующее утро на занятии в бассейне я вместе с Гамильтоном и тремя его приятелями стал выполнять серию заплывов с задержкой дыхания, я переживал, что же случится, если я или кто-то другой «вырубится». Но Гамильтон — нужно отдать ему должное — понимал, что то, чем мы занимаемся, сопряжено с риском потери сознания в мелкой части бассейна. Поэтому мы должны были держаться неподалеку друг от друга и чрезвычайно внимательно следить за тем, что делает каждый из нас, на случай, если кому-то понадобится срочно выйти из воды. Сегодняшнее занятие было экспериментальным, и он не был уверен, что это упражнение войдет в тренировку XPT. Мы впятером стояли лицом к лицу по разные стороны бассейна в мелкой его части: трое с одной стороны и двое с другой. План состоял в том, что нам нужно было выполнить по три цикла дыхательной практики с задержкой дыхания, а затем нырнуть с пустыми легкими и проплыть столько кругов, сколько сможем. — Плавать без воздуха в легких — совсем другое дело, — сказал Гамильтон. — До этого, пожалуй, не дойдет, но сознание здесь теряют иначе. Медленнее. Цель заплыва с пустыми легкими не в том, чтобы продлить время пребывания под водой, а скорее в том, чтобы расширить «зазор» между сознанием и реальным пределом возможностей организма. Поскольку организм будет перерабатывать кислород из крови, выбрасывая ненужный CO2 в легкие, возможно, ему удастся почувствовать увеличение запасов CO2, прежде чем вы потеряете сознание. По словам Уима, упражнения после выдоха прежде всего воздействуют на симпатическую нервную систему, т. е. на реакции «бей или беги». А упражнения на вдохе сначала запускают парасимпатические реакции, и человек бывает более предрасположен к расслаблению, симпатические же реакции начнут проявляться позже. Мы проплывали друг между другом, словно переплетенные пальцы, и мне без труда удалось доплыть до противоположного края и развернуться в обратную сторону. Я вспомнил, что Гамильтон до того предупреждал меня, чтобы под водой я не спешил, а каждый гребок выполнял медленно, экономя ресурсы. Я проплыл до противоположной стены чуть медленнее, чем во время первого заплыва, и заметил, что остальные уже начали выполнять упражнение по третьему разу. Я рванул за ними. Гамильтон промелькнул в своем синем купальном костюме, словно рыба. Совершив три заплыва, я развернулся и поплыл в четвертый раз, хотя сознание начинало меркнуть. Четыре взмаха рук — и я почувствовал какую-то дрожь глубоко внутри. Я находился под водой около минуты, и мне нужно было вдохнуть, но вместо этого я выдохнул немного накопившегося в легких CO2. Этого хватило, чтобы я доплыл до конца. Однако когда я всплыл на поверхность, все вокруг потемнело еще больше, чем пару минут назад. Ухватившись за бортик, я закрыл глаза. Глубоко вдохнул и задержал дыхание. Зародившаяся во мне тряска стала еще сильнее, и вскоре все мои внутренности сотрясала дрожь. Затем, вглядевшись в звездную тьму под закрытыми веками, я увидел красные и желтые лучи. Голова у меня поникла, под руками я ощутил поверхность облицовывающей края бассейна плитки. Фейерверки на мгновенье задержались в черной пустоте и начали превращаться в образ, похожий на человеческое лицо с черными провалами глаз, окруженными пламенем. Образ на секунду завис, потом я еще раз вдохнул и открыл глаза. Дэриен Оульен, диетолог, регулярно посещающий бассейн Гамильтона, проплыл еще два раза после того, как я всплыл за воздухом. Он тяжело дышал, обхватив рукой Гамильтонова племянника, профессионального серфера из Сан-Диего. Оба они, ссутулившись, привалились к бортику. Мы все достигли предела своих возможностей и провалились в некое трансцендентное состояние, вызванное этим упражнением. При продолжительной задержке дыхания галлюцинации не редкость. Из-за отсутствия кислорода верхние слои сознания последовательно отключаются, пока не открывается некий первобытный центр человеческой сущности. В мозге одна за одной перегорают электрические схемы, и человек начинает терять сознание. Этот процесс заложен в примитивной природе человека, но для Гамильтона этот эксперимент был гораздо больше, чем просто физическая реакция. — Практика дыхания позволяет заглянуть глубоко в себя, — говорил он мне позже, рассказывая, как во время двадцатиминутной утренней практики глубокого дыхания и задержки он достиг таких недр, на какие никогда и не рассчитывал. — Порой я вижу лицо, которое смотрит на меня, и я понимаю, что это — моя собственная душа. А иногда мне кажется, что я парю над собственным телом и вижу, как медитирую. По его словам, лицо, которое он видит чаще всего, в общих чертах напоминает героя комиксов Серебряного Серфера. Оно и потустороннее, но и человеческое. То, что у сущности, с которой Гамильтон себя отождествляет, есть доска для серфинга, меня не очень удивляет. Можно поспорить, действительно ли виденное мной на грани обморока, связано с чем-то, находящимся за пределами нашего мира, или же это проделки лишенного кислорода сознания, которое пытается найти смысл в бессмысленном физическом явлении. В клинической литературе часто описываются разного рода галлюцинации, которые появляются во время медитации, и в большинстве случаев они никак не связаны с психическим расстройством. В Индии и Китае йоги, практикующие аналогичные дыхательные техники, которые на санскрите называются пранаямой, а на мандаринском наречии ци, часто рассказывают о том, что у них были видения. Кстати, в большинстве восточных традиций полагают, что в процессе контроля над дыханием происходит глубокое духовное озарение. Гамильтон, да и многие из тех, кто глубоко исследует свою физиологию с помощью медитации или йоги, считают, что между телом и душой существует природная связь и благодаря подобным экспериментам можно приоткрыть дверь к чему-то большему. Что бы ни означал этот опыт, он, как и сны, совершенно реален. Разумеется, не менее реальна и вероятность действительно потерять сознание под водой. Если бы я продолжил — например, проплыл бы еще одну дорожку, — этот образ мог бы предшествовать отключению сознания и обмороку. В бессознательном состоянии вегетативная нервная система взяла бы верх, и легкие наполнились бы водой. Вскоре после окончания этого занятия Гамильтон сообщил мне, что больше не будет совмещать дыхательные практики с занятиями в воде. Хотя занятия под водой и представляют интерес, но они не стоят сопутствующего им риска. Он считает, что эту часть тренировок лучше проводить на суше. Нужно ли Гамильтону докапываться до того, что же в действительности происходит с нами после смерти или нет, я подозреваю, что именно его вера в нечто высшее помогает ему справляться со смертельно опасными ситуациями, с которыми он сталкивается во время своих рискованных занятий на воде. Только взгляните на десятки размещенных в Сети видео, где Гамильтон — не больше горошины — на буксире взлетает на гребень неуправляемой волны, исчезая на поверхности ее вертикальной стены, а потом попытайтесь представить себя на его доске. Сокрушительная сила воды отдает все, что оказывается у нее на пути, на волю чудовищной стихии, перед лицом которой все людские мечты, цели и стремления не имеют никакого значения. Жив ты или мертв — волне все равно. Катаясь на огромных волнах, самое главное — в первую очередь смириться с абсолютной беспощадностью природы. Через пару часов после нашей тренировки в бассейне мы с Гамильтоном сидели возле его дома на Малибу-Хиллс с видом на океан. Он, прищурившись, разглядывал показавшуюся вдалеке грозовую тучу, а я спросил, что он думает о вероятности умереть, когда бросается на гребень волны. — На волне катаются, а не воюют с ней, — ответил Гамильтон. — Искусство выживания в том, чтобы понять, когда тебя обошли. Отчасти он приписывает свои серферские успехи почтительной, по его мнению, связи с природой и пониманию того, что серфер не просто катается на волнах — он, по сути, часть волны. — У волны нет начала и нет конца, — говорит Гамильтон. — В серфинге есть нечто вневременное: каждый гребень, который ты оседлал, — это одна и та же вековечная волна. У по-настоящему хороших серферов такая связь с океаном, что большие волны попросту приходят к ним сами. Серферы же, которые воюют с океаном, пытаясь одолеть его, никогда не отыщут этой связи и не найдут хороших волн. Пусть так, но, пожалуй, было бы несправедливо утверждать, что у тех пятерых, что погибли на Теапухо с тех пор, как Гамильтон оседлал «волну тысячелетия», не было связи с океаном. В его деле падения и травмы такое обычное дело, что когда число наложенных на его тело швов перевалило за тысячу, Гамильтон бросил их считать. Он ломал ребра и пальцы, у него лопались барабанные перепонки, а однажды конец шальной доски взрезался ему в щеку. Все это значит, что неудачи ему тоже не чужды. Ключ к успеху Гамильтона в том, что он готов к падению и даже к смерти. Перед каждой попыткой он всегда продумывает, что может пойти не так. По его словам, этот рецепт подходит далеко не только к серфингу. Я прошу его рассказать, о чем он. Прежде чем бросаться на гребень волны, Гамильтон рисует перед своим мысленным взором удачный исход событий. Он думает о том, как он зайдет под нужным углом, какие бы силы ни противостояли ему, и сумеет проложить путь по волне. Мысленно представляя все это, он говорит себе: «Я должен сделать это. Уверен, что все получится». Зачастую одной этой уверенности достаточно, чтобы мы увидели, как он успешно добирается до берега. Но даже если выходит иначе, этот подход не дает ему свернуть с верного пути, когда что-то идет не так. Понимая, что потерял контроль, Гамильтон за долю секунды представляет себе возможное падение, продумывая, как максимально снизить урон. Означает ли это, что нужно свернуться в клубок, спрыгнуть с доски или сделать еще что-то, для чего подвернется возможность — он уверен, что обязательно настанет момент, когда он снова обретет некое подобие контроля. Штука в том, чтобы дождаться этого момента. В конце концов, завихряющиеся потоки и сокрушающая сила воды — всего лишь стихия. Они возникают и исчезают. Безучастные, они дарят шанс и возводят препятствия. При падении волна обрушивается на серфера, заявляя о своих правах. В мощном потоке воды руки и ноги ему не принадлежат. На него обрушиваются вода, камни, его доска и все что угодно, что окажется на пути. В это мгновение полной беспомощности Гамильтон уступает стихии и успокаивается. Находясь в центре водоворота, остается только отдаться воле природы. Она либо убьет его, либо покалечит, а, может быть, подарит жизнь. Сохранять дзенское спокойствие, пока вы кувыркаетесь, полезно, а длиться это может несколько минут без дыхания. Тогда легкие Гамильтона горят, а все тело истерзано окружившим его водоворотом. — Но рано или поздно, — говорил он, — если вам удастся продержаться достаточно долго, волна вас отпустит. Пока вы находитесь в самой гуще, сознание должно оставаться спокойным, нужно помнить, что вам еще представится шанс. И когда этот момент настает, Гамильтон, бросив все накопившиеся в организме силы, начинает действовать. Тут-то он и позволяет реакциям «бей или беги» взять верх. Он выпрыгивает, словно черт из табакерки, и из последних сил борется за жизнь. Пока что ему каждый раз удавалось остаться в живых. Четыре правила в этой его формуле: отдача, кризис, смирение и спасение. Это его план при любой неудаче в жизни, говорит он. Они помогают ему выжить, когда шансов на спасение нет, и дают направление в любом предприятии, за которое он берется за пределами водной стихии. — Этот подход я применяю, когда начинаю новое дело или меняю режим тренировок, — рассказывает он. Все эти правила вместе образуют «клин», который он «вбивает» между сознанием и непроизвольными реакциями нервной системы. Это барьер между естественными пределами его возможностей и контролем, который он может осуществлять над окружающим его миром. В мировоззрении Гамильтона духовность чередуется со спортом и закаливанием в природных условиях. Непосвященный назвал бы это холизмом. Порой, когда я слышу такого рода всеохватывающие объяснения мирового порядка, я невольно источаю скепсис. Неужели один из величайших серферов в мире тоже проповедует калифорнийский вздор и новомодные упражнения? В конце концов, его успех проще объяснить тем, что в его распоряжении — лучшее спортивное оборудование на Западном побережье, а также тем, что ему невероятно везло и он выживает во всех экстремальных затеях. Научные же объяснения и ссылки на научные данные не менее загадочны. И ничто так наглядно не демонстрирует конфликт между научным сообществом и последователями холизма, как недавно начавшаяся «золотая лихорадка» в области исследований бурого жира. Глава 7 Пушкой по воробьям В прошедшем столетии появление большого количества доступной еды, климат-контроля и переработанных продуктов вызывало во всем мире эпидемию ожирения и постоянный рост заболеваемости диабетом. Только в Соединенных Штатах на лечение диабета ежегодно расходуется 245 миллиардов долларов. Почти у 35 % американцев есть лишний вес, да и жители других стран мира не отстают: у 39 % остального населения планеты наблюдается избыточный с медицинской точки зрения вес[7]. Мы тратим состояния на экстремальные диеты, а когда они не помогают, миллиарды долларов на пересадку почек и диализ. Мы перепробовали почти все, чтобы предотвратить катастрофу: от изобретения лекарств, ограничивающих количество жира, усваиваемого организмом, до амфетаминов, которые разгоняют обмен веществ, и даже намеренно заражали себя глистами. И все же ничего не помогло, и коллективный объем талии продолжает расти. Потом, в 2011 году, ученые из Гарварда обнаружили, что бурый жир — это не просто рудиментарная ткань, доставшаяся нам в процессе эволюции, а то, что почти любой может сформировать и использовать. Это стало проблеском надежды в разгар суровой и беспощадной эпидемии. В течение года Национальные институты здравоохранения издали новое распоряжение о помощи в финансировании фундаментальных исследований базовых механизмов функционирования бурой жировой ткани. Это было предпринято с одной лишь долгосрочной целью: создать лекарственное средство, максимально усиливающее свойства бурого жира, чтобы не тратить время на пребывание на холоде. Фармацевтическая компания, которая первой разработает лекарственный препарат, форсирующий жиропоглощающие свойства бурой жировой ткани без изменений в сидячем образе жизни американцев, не только принесет обществу огромное благо, но и заработает миллиарды долларов. И началась погоня за чудесным лекарством. Первоочередной задачей было понять, как именно работает бурый жир. Поскольку его наличие у человека обнаружили совсем недавно, об основных принципах его действия имелись по большей части несколько смутные представления. Однако в общих чертах процесс казался довольно простым. Как только нервные клетки кожи определяют, что снаружи холодно, они по цепочке нейронов, ведущих к вегетативным центрам мозга, направляют химический сигнал о подготовке к разогреванию организма. У мозга есть несколько возможных вариантов, как поступить с этой информацией. Он может попросту проигнорировать этот сигнал, рассчитывая, что запасов белого жира в организме достаточно для теплоизоляции, а поскольку реальной угрозы нет, мозг ничего не предпринимает. Еще мозг может заставить работать отдельные мышцы — вы задрожите, и организм механически разогреется. Кроме того, мозг может ускорить обмен веществ, и бурый жир начнет поглощать белый жир из запасов, сжигая его и преобразуя в тепловую энергию. Или же он запустит все три механизма одновременно. Чувствительные нервы передают сигналы в мозг, но есть еще и сознательная составляющая. Когда вы чувствуете холод, то ощущаете легкий озноб, из-за чего сознание может опередить вегетативные реакции, и вы начнете двигаться, включите обогреватель или наденете что-нибудь. В любом случае за какие-то минуты все сигналы и ощущения выливаются в последовательный выброс гормонов и нейромедиаторов, которые циркулируют от кожи к мозгу, запуская тот или иной вариант разогревания организма. Теоретически лекарство может напрямую активировать бурый жир, имитируя определенный нейромедиатор, который химическим путем отправляется из мозга и активизирует бурую жировую ткань. Человеку нужно просто принять таблетку или сделать укол, не испытывая никакого дискомфорта, какой бывает при воздействии холода, — и его организм начинает сжигать обычный белый жир. Загвоздка в том, чтобы определить правильную последовательность нейромедиаторов и химические пути их распространения. Одна компания из Бостона планирует создать особую линию стволовых клеток, которые будут превращать клетки белого жира в клетки бурого, так что в организме пациентов окажется достаточно бурой жировой ткани, чтобы способствовать пассивному термогенезу. А в одной хьюстонской компании уверены, что у них есть многообещающий вариант такого лекарства, которое будет имитировать действие подходящего нейромедиатора и активизировать бурую жировую ткань. А вот исследователи из района залива Сан-Франциско обнаружили, что в определенных условиях окружающей среды организм пока неизученным путем запускает процесс «побурения» белого жира (точнее, придает ему оттенок хаки). Некоторые из недавно полученных результатов особенно поражают. Кевин Филлипс, доктор наук, доцент кафедры молекулярной и клеточной биологии Бэйлорского медицинского колледжа, начал размышлять, как же грызунам, в отличие от других животных, удается при подготовке к спячке преобразовывать запасы белого жира в бурый. Филлипсу и его коллегам было известно, что из-за гиперактивности щитовидной железы людям становится тяжелее переносить жару, тогда как при ее гипоактивности люди становятся особо восприимчивыми к холоду. Он задумался: быть может, в щитовидной железе-то и кроется загадка активизации бурого жира. Он получил синтетический тироидный гормон, GC-1, который должен вырабатывать в буром жире белок UCP1. Этот белок — крайне важный элемент, благодаря которому бурая жировая ткань расщепляет клетки белого жира, преобразуя их в тепло. Филлипс взял мышей, генетически запрограммированных на ожирение (по-видимому, в научно-исследовательских лабораториях можно запросто разжиться специально выведенными мышами, отвечающими каким угодно условиям), и половине из них ввел экспериментальный препарат. Через 20 дней мыши, получившие дозу GC-1, потеряли почти половину запасов белого жира, тогда как контрольная группа даже набрала вес. Чтобы наглядно продемонстрировать изменения, в ноябрьском выпуске Cell Reports за 2015 год он опубликовал фотографии, на которых рядом с печального вида толстым комком шерсти с распластавшимся по белому столу животом была запечатлена подтянутая мышь, почти вдвое меньше своей товарки. Эти две генетически идентичные мыши несколько дней находились в холодном помещении. Мышь слева получила препарат GC-1, который стимулирует образование бурого жира и активизирует его. Мышь справа относится к контрольной группе. Результаты говорят о том, что бурый жир — возможно, ключевой фактор снижения веса. (Фото: Кевин Филлипс) Помимо поразительной потери веса мыши с активной бурой жировой тканью обладали врожденной устойчивостью к холоду, тогда как у контрольной группы такой способности не было. В ходе теста на холодоустойчивость Филлипс, поместив обе группы мышей в охлаждаемую до 4 °C клетку, измерил у них температуру тела. Через восемь часов у контрольной группы с ожирением температура упала до смертельно низкой, характерной для гипотермии. Мыши, получившие дозу GC-1, продержались 15 часов, не проявляя никаких признаков усталости. Филлипс опубликовал эти результаты в издании Cell Reports, а затем в ведущих средствах массовой информации, вызвав большую шумиху: ведь он открыл препарат, который, возможно, вскоре прославит бурый жир и станет просто волшебной таблеткой. Он планирует продолжить исследования на низших приматах, а если они окажутся успешными, то и на людях. Когда-нибудь с помощью одной таблетки вполне можно будет изменить свой организм так, что он будет вырабатывать массу бурого жира, но все же не стоит торопиться, объявляя ее лекарством от всех болезней современного мира. Любой препарат, даже тщательно разработанный лучшими учеными планеты, — это в лучшем случае громоздкий механизм клеточно-специфической доставки. Передающие цепочки в нервной системе немного схожи с пазлом в том, что один нейрон активирует соседний, выделяя определенное химическое вещество непосредственно в пространство между ними. Это пространство называется синапсом, и, для того чтобы запустить запрограммированный биологический процесс, эта процедура повторяется миллионы раз подряд. С помощью лекарств можно попытаться взломать эту цепочку, заполонив весь организм потоком синтетических гормонов, которые принимают правильную химическую форму, но входят в цепочку в неправильном порядке. К сожалению, в распоряжении организма лишь ограниченное число рецепторов и форм, и тот же белок или нейромедитор, предназначенный, скажем, для активизации бурого жира, может иметь также чрезвычайно большое значение для протекания совершенно иных процессов в другой части тела. Обычно дефицит химических форм не представляет проблемы, потому что пути их распространения не пересекаются и активируются по отдельности. Но когда лекарство вносит в кровообращение негативную молекулу, невозможно предсказать, где она окажется. Она, конечно, может отыскать нужное место на пути к бурой жировой ткани, однако вероятно и то, что молекула прикрепится в другом месте, нарушая процесс. Другими словами, у всех лекарственных препаратов есть побочные эффекты. Лекарственный подход — это в каком-то смысле попытка стрелять из пушки по воробьям. Разумеется, воробья можно убить и из пушки, но, кто знает, кого еще зацепит снарядом. В ходе опытов и клинических испытаний ученые пытаются максимально снизить и исключить возможность побочных эффектов. Но каждый, кто читал медицинскую литературу почти о любых имеющихся на рынке лекарствах, знает, что всегда есть вероятность возникновения непредсказуемых реакций. Активизация бурой жировой ткани с помощью лекарств может не произвести ожидаемого эффекта еще по одной причине, и она связана с тем, что между большинством лабораторных исследований и сложной работой человеческого организма есть принципиальная разница. Живые существа воспринимают мир через ощущения. Мы чувствуем давление, холод, боль и тепло. Мы видим и слышим, и с помощью всех этих ощущений мы анализируем окружающий нас мир. Однако точно определить эти ощущения с медицинской точки зрения невозможно. Так же как невозможно коснуться мысли и пощупать боль с помощью микроскопа или зонда, наука пока не знает способа преодолеть расхождение между телом и сознанием.