— Он где-то здесь. Не видели его? — интересуюсь я, искренне недоумевая, куда подевался руководитель нашего похода. Выкрикнувший вскакивает и чуть не бегом бросается ко мне. В руке у него фотоаппарат. Он возбужденно шепчет: — Правда? Вы здесь с Уимом Хофом? Да он — мой кумир. Не могу поверить, что вы всю дорогу прошли так. Я, должно быть, выгляжу, словно инопланетянин. Но приходится признать, что когда тобой восхищаются лишь потому, что ты без футболки, это очень приятно. На улице швед пару раз фотографирует меня и спрашивает, нельзя ли познакомиться с Хофом. Остальные члены группы подходят в течение двух часов, и каждого пришедшего без футболки встречают как героя. Мы явно стали темой обсуждения в лагере, и пока один за другим подтягиваются остальные участники похода, мы осушаем кружки с горячим чаем, заедая их горячим мясом. Что нас ждет впереди, я прочувствовал, только когда уже затемно приходит Сильвия, владелица лавок марихуаны из Голландии. Восхождение полностью вымотало ее, и, переступив порог домика, она разразилась слезами. Сильвия сказала, что у нее раскалывается голова, и, обхватив голову руками, сползла по стене. Собралась толпа. Откуда-то появился Хоф. Он по-отечески обнял Сильвию, согревая ее и нашептывая ей что-то в ухо. У нее измерили уровень кислорода, и он оказался критическим — менее 50 %. Хоф нагнулся, чтобы заглянуть ей в глаза, и они вместе начали дышать. Сильвия сосредоточила на нем свое внимание, и вдохов через 300 она немного пришла в себя. Слезы высохли, но она измучена. Пара проводников тем временем совещалась, что делать дальше. Если кто-нибудь умрет, именно их головы полетят. Никто не захочет нанимать проводника, который дал кому-то умереть во время своей вахты. Минут через тридцать Сильвии удается восстановить уровень кислорода до 90 %, но нельзя предсказать, что будет, когда она продолжит подъем. Решено, что Сильвии придется вернуться. Это первый несчастный случай в нашем походе. Ночью участники похода улеглись друг за другом на койках, длинной вереницей выстроившихся вдоль стен общего дома. Окна открыты, они впускают ночной воздух и выпускают углекислый газ, который накапливается в небольшом помещении, где спят тридцать человек. В три утра звонит будильник, напоминая проверить уровень кислорода и восстановиться до 90 %. Снова заснуть трудно, но в 4.30 Хоф полон энергии и чуть не кричит, что пора выходить, иначе мы упустим возможность добраться до вершины. Поход займет 11 часов, а воздух будет все более разреженным. И никому, кроме Хофа, не хочется идти так далеко до рассвета. На завтрак пресная каша и яйца. Вкус так себе, но очень важно поесть, поэтому я пытаюсь за пять минут затолкать в себя как можно больше. Тогда-то я и заметил, что ван Уинкл, высокий голландец, у которого до того были проблемы, перегнулся через перила на крыльце. Его сильно рвало — из него литрами выплескивалась желтоватая жидкость. Услышав о состоянии ван Уинкла, Хоф хлопает его по спине, понукая идти дальше. — Этот поход покажет, где мальчик, а где мужчина, — говорит он, намереваясь подбодрить, но неудачно. Несмотря на весь свой энтузиазм и вдохновляющие достижения, Хофу порой недостает обычных навыков общения. Ван Уинкл качает головой, глядя на Хофа: — Мне, похоже, придется выбирать: спуститься или умереть, — стонет он в ответ. Его партнер по восхождению согласно кивает. Хоф, по-видимому, разочарован. — Ладно, — бурчит он и велит остальным готовиться. Пора выходить. Анализировать Хофа почти невозможно. С одной стороны, в нем есть нечто особенное: физические и психические способности, которые, видимо, раскрывают необъятное хранилище силы. Он — пророк, чьи откровения расходятся по всему свету в популярных видеороликах и научных журналах. Он — человек, чья любовь ко всему человечеству, похоже, не знает границ. При этом Хоф — безумец, который настолько эгоистически сосредоточен на собственных способностях, что он не в состоянии поставить себя на место другого, оценив пределы его возможностей. Когда Хоф бросает группу в стремлении к рекордам или когда он затевает сорокапятиминутный разговор о том, как благодаря холоду и дыханию можно изменить собственную физиологию на самом глубоком уровне, с ним случается такой приступ эгоизма, что он попросту ничего не замечает. На уровне моря или в зоне умеренного климата на этот его заскок вполне можно не обращать внимания. Но в горах, где жизни почти тридцати человек висят на волоске, это качество может оказаться опасным. Поэтому, когда утром группа выходит, не досчитавшись двух участников, я спрашиваю себя: за кем я следую — за Хофом-пророком или за Хофом-безумцем? Мы плетемся в темноте, где лишь вереница головных фонарей освещает каменистую тропу, и выбор одежды — это мой бессознательный ответ на предыдущий вопрос. Из 27 человек только один с голым торсом. Холодно, но я без футболки, потому что пока не хочу отказываться от веры в его метод. Я думаю о тепле (о костре, что будто горит в животе) и иду дальше, усилием воли направляя жар к обнаженному торсу. Даже на Хофе футболка, а на плечи накинуто одеяло. Наши алюминиевые посохи и туристские ботинки скрипят по земле, а мы идем все дальше на север по склону вулканической скалы, которая ежегодно забирает не меньше восьми жизней[10]. Мы дышим резко и ритмично, словно заперты в помещении, из которого откачивают воздух. Будто каждый вдох может стать последним. Но мы синхронно и сосредоточенно шагаем в темноте, пока оранжевые пальцы рассвета не стягивают с горизонта покрывало ночи. Только тогда начинает вырисовываться темный контур горного пика. Сначала это лишь темно-лиловая прореха на усеянном звездами небе, но по мере того, как небосвод стряхивает объятия ночи, солнечные лучи зажигают ледник, как маяк. Вершина Килиманджаро. Высочайшая гора Африки вздымается над выжженной солнцем саванной высоко за облака. Там ветра, достигающие максимальной скорости 50 миль в час, шлифуют ледник — наверное, единственный участок льдов, образовавшийся на этом континенте. Последние 20 часов вершина скрывалась за облаками и вздымающимися подножиями горы. Теперь, оказавшись на виду, эта огромная глыба лавы — уже не фантазия, родившаяся в наших головах, а реальное препятствие. Постепенный подъем длиной в 15,5 мили, ведущий от парковых ворот, резко обрывается у подножия вулканического конуса, и начинается резкий подъем вверх по пустынным, неприветливым склонам. По этим-то безжизненным просторам, где нет ничего, кроме базового лагеря, мы надеемся дойти до вершины почти без еды, сна и — что больше всего мне импонирует — без всякой теплой одежды. Один из нанятых нами в Моши проводников, закутавшись в термоснаряжение, с опаской следит за мной. — Пожалуйста, наденьте что-нибудь, — говорит он, глядя на мою опрометчиво оголенную кожу. Просьба эта разумна. Хотя в небе и проглядывает солнце, температура воздуха гораздо ниже нуля, и чем выше мы поднимаемся, тем холоднее будет. Но этот вопрос — еще и вызов, именно за этим я изначально и отправился на эту гору. Я выбросил его слова из головы. И стараюсь не думать, как одеты остальные члены группы. Я вдыхаю глоток холодного воздуха и направляю свой взор на полыхающую рыжим пламенем гору передо мной. Я выдыхаю, и мой выдох напоминает гортанный рык, словно дракон проснулся от столетнего сна. Я чувствую, как во мне просыпается энергия. Ритм дыхания учащается. Пальцы ног в туристских ботинках начало покалывать. Мир перед моим взором становится ярче, словно происходят сразу два рассвета: один от встающего солнца, второй — в глубине моего сознания. За ушами, словно зажженный фитиль, разгорается спираль жара. Она перебрасывается на плечи и следует за изгибом позвоночника. Температуру нет смысла измерять. Холодно, а я только-только начал потеть. Или мне так кажется. Пройдя еще милю, мы оказываемся в седловине, понижении в ландшафте, что отделяет небольшой, похожий на замок вулканический пик от главной вершины Килиманджаро. Седловина образует проход для ветра, и его порывы превращаются в ураган. Туго натянутые ремни рюкзака звенят, как струны. Мы размашисто шагаем, оставляя позади выложенную из камней окружность, обозначающую границы вертолетной площадки, которую врачи используют для эвакуации жертв высотной болезни. Кто-то из участников группы просит остановиться, чтобы облегчиться в небольшой деревянной уборной. На улице около минус 12 градусов, но из-за порывов холодного ветра кажется, что ниже 30. Судя по цифрам в таблицах, которые мне дал Кастельяни, обморожение обнаженной коже грозит всего через полчаса. Практикуя метод Уима Хофа, человек не становится невосприимчивым к капризам стихии. На такой открытой местности из-за остановки даже на пару секунд моему организму сложнее вырабатывать объем тепла, достаточный, чтобы противостоять холоду. Пока мы бесцельно кружим вокруг вертолетной площадки, я чувствую, как у меня понижается температура. Я знаю — чтобы снова согреться, мне понадобится гораздо больше энергии. Мы остановились всего минут на пять, но когда мы вновь пускаемся в путь, я понимаю, что влип. Хоф обгоняет тех, кто идет впереди, и торопится дальше. Возможно, его поспешность говорит о том, что ему нужно поддерживать постоянный темп, о том, что он тоже поддерживает температуру не только усилием мысли, но и неспешной, постоянной работой мышц. Спускаясь к самой нижней точке седловины, я гляжу, как его укрытая одеялом спина все отдаляется от нас. Воет ветер, проносясь мимо меня с какой-то чудовищной скоростью, и я начинаю задумываться, может, стоит надеть пару слоев одежды, иначе я рискую вовсе не дойти до вершины. Сняв рюкзак, я вытаскиваю рубашку из мериносовой шерсти и шерстяной свитер. Они слегка защитят мою кожу от холода. Это не очень-то поможет от сильнейших порывов ветра, но, чтобы чувствовать себя в безопасности, мне большего и не надо. Набравшись сил, я набираю темп и нагоняю Хофа. Остальные участники похода небольшими группами идут позади. Необъятные просторы вызывают некий обман зрения, и расстояние на глаз гораздо меньше, чем на самом деле. И хотя лежащая перед нами дорога в основном ровная, продвижения вперед не заметно. Из-за обмана зрения то, что кажется пятнадцатиминутной прогулкой, превращается в целый час изматывающего пути. Мы вышли из Хоромбо пять часов назад, но так растянулись, что идущие последними доберутся до очередной остановки только минут через сорок пять. Эти миражи буквально лишают группу мотивации. Следующий промежуточный пункт маршрута — местечко под названием Кибо. Это — базовый лагерь для всех, кто идет к вершине по маршруту «Кока-кола». Это — наша последняя надежда на отдых перед штурмом вершины. Оттуда начинается резкий подъем. Сам Кибо находится выше границы произрастания растительности. Это — пустынный форпост, где есть кучка каменных построек, кухня и помещения, где могут по несколько недель жить смотрители парка, чтобы следить за постоянным потоком проходящих здесь туристов. Мы оказываемся в каменном строении, где стоит множество простых деревянных скамеек и столов, и пытаемся согреться перед последним этапом подъема. Обычно туристы ночуют здесь, чтобы акклиматизироваться и отдохнуть, мы же планируем подниматься еще шесть часов. Еще нет и одиннадцати, и время пока на нашей стороне. В углу дрожит Дэннис Бернаэтс, кроссфиттер и участник «Айронмена», который ловит каждое слово Хофа, словно это откровение. Когда, еще в седловине, я надел свитер, это вдохновило его, и он сбросил свое обмундирование. Весь самый суровый этап похода он прошел полуголым. Теперь он усиленно дышит, пытаясь согреться. Дэннис бледен, а губы у него посинели. Я даю ему толстую куртку из своего рюкзака. Хоф лег на стол и закрыл глаза. Глаза закатились, а веки трепещут. Хоф весь красный, и когда он открывает глаза, он вновь брызжет энергией. Когда следуешь за кем-то, у кого есть суперспособности, в этом-то и заключается сложность: в отличие от него, мой организм отдыхает и восстанавливается совсем по иным правилам. И сейчас, когда мы у самой вершины, все его мысли сосредоточены на установлении рекорда. Все остальные отдыхают и ждут горячего обеда, который, как нам сказали, уже на подходе. Хоф смотрит на часы. 11.40. Тут он зовет нас: — Внимание всем. Выходим через 20 минут. Мы еще не на месте, потому что захотели есть. А мы здесь, потому что нам нужно на вершину. Его обращение не получает никакого ответа — у всех растерянный вид. И не я один выругался вполголоса. Хоф, чувствуя неповиновение, через три минуты перефразирует свое сообщение: — Никакого отдыха, — заявляет он. — Выходим немедленно! Вперед к новым рекордам! Он выскакивает из комнаты и по широкой тропе между скромными домишками Кибо направляется туда, где собрались проводники. Майк Нельсон, проводник, участвовавший в спуске пожиток Мэллори с Эвереста, пытается преградить Хофу путь. — Сейчас идти нельзя, — пробует он скомандовать Хофу. Но похожий на гнома руководитель нашей экспедиции попросту проходит мимо. Он направляется вверх, утянув за собой двух бельгиек, которые отправились в этот поход для развития навыков корпоративного лидерства. Я смотрю, как в дверях мелькают его оранжевые кроссовки, и пытаюсь определиться, должен ли я следовать за нашим лидером или же стоит присоединиться к, похоже, поднявшемуся, вполне оправданному бунту. Я наблюдаю, как его фигура на склоне становится все меньше. Примерно в одной трети мили от лагеря он оборачивается и что-то кричит. Слов разобрать нельзя. Это наверняка последняя тщетная попытка восстановить боевой дух. Вероятно, поток оскорблений. Я зол. Не в такой поход я собирался. И моя вера в Хофа стремительно слабеет. Но в глубине души мне хочется знать, что будет дальше. И мне в голову приходит компромиссное решение. Я роюсь в рюкзаке и вытаскиваю всю легкую одежду, что взял с собой. Я надеваю штормовые брюки и термофутболку, набрасываю свитер и снова достаю толстую куртку, которую собирался приберечь на крайний случай. Поверх я надеваю желтый дождевик. Я буквально прею под всеми этими слоями одежды. Не то чтобы мне все это нужно — но так я протестую против порывистости Хофа. К черту его метод. К черту его самого. Снарядившись таким образом, я выхожу из лагеря Кибо и зову Хофа. У него в самом разгаре какой-то спор с бельгийками. — Погодите! — кричу я. Мой крик эхом отражается от каменистых склонов каньона. Я прохожу мимо проводников. Они спорят между собой на суахили. Им известно, что, если во время восхождения что-то идет не так, часть вины и последствий будет возложена и на них. За мной идет только Бернаэтс. Бельгийки удрали от Хофа. В полном одиночестве он стоит в шортах, завернувшись в одеяло, в сотне метров выше по склону. — Почему бы не дать нам еще час? — кричу я наверх. — Даже проводники не пойдут за тобой. Ветер, видимо, относит мои слова со склона, и Хоф воспринимает это как оскорбление. — Не смей угрожать мне, Скотт! — ревет он в ответ, а ветер злобно подпевает ему. — Откуда мне знать, может, я пойду за тобой, а ты бросишь меня в горах, как бросил остальных? Эти слова он, похоже, расслышал. На уступе подо мной в полном одиночестве шел процесс осознания. Да, он может дойти до вершины, но стоит ли, если больше никто не пойдет? Нужно время. Секунд, может, пятнадцать. Может, минута. Но когда он отвечает, голос его спокойнее. — Я тебя не брошу, — мгновение он молчит. — Обещаю. Немного, но пока достаточно. Через пару минут мы с Бернаэтсом идем следом за Хофом. Мы оборачиваемся на Кибо — сверху он кажется еще более безжизненным. Мы видим, как пререкаются проводники, а бельгийки машут в нашу сторону. Что они говорят, непонятно. — Может, они тоже придут, — с горькой надеждой говорит Хоф. Но всем нам понятно, что вряд ли. Хоф отворачивается и делает небольшой шаг по склону. Еще один. Мы — за ним. По-ли, по-ли. Следующие полчаса я все больше молчу, а передо мной мелькают его кроссовки и расписанные птицами плавки. Слышно только постукивание алюминиевого посоха, хруст ботинок и непрерывное дыхание. Эти ритмичные звуки гипнотизируют, но мне никак не выбросить из головы один вопрос: зачем я иду в горы за этим безумцем? Хоф много чего умеет, но руководить людьми — определенно не его стезя. У меня есть сомнения, сдержит ли он свое слово или же, когда мы преодолеем тот или иной подъем и меня оставят силы, он ринется дальше. Я понимаю, что иду вовсе не за безумцем, только когда замечаю, что его кроссовок оскальзывается на камнях — один неверный шаг, даже его колоссальная стойкость на мгновение дает сбой. Я следую не за пророком. Я иду даже не за Уимом Хофом. Я пошел в горы после долгих лет — шаг за шагом — работы над собственной природой. Я придерживаюсь своих правил, своих отношений в группе и даже к самой горе. Меня не волнует, побьем ли мы рекорд. Я хочу определить предел своих собственных возможностей. Эти мысли придают на некоторое время живости моим шагам. Я больше не злюсь на него. Тут же все мое многослойное одеяние и протест, который она подразумевает, кажется не к месту. Я сбрасываю рюкзак и раздеваюсь до пояса. На этой части склона ветер не такой свирепый, и даже при медленном темпе моих усилий достаточно для поддержания тепла. Я разделся — и это кажется небольшой победой. Если я и надену что-нибудь опять, то уж не из-за слов или действий Хофа. Безумен он или нет, это испытание — для меня. Дойду я до вершины или потерплю неудачу, зависит от меня. Хоф идет, сцепив руки за спиной и сосредоточившись на каждом шаге вверх по тропе. До края вулканического кратера нам остается подниматься еще 762 м вверх, но с каждым шагом мы все ближе. На склоне небольшая ложбина, заслоняющая Кибо. Но я все равно оборачиваюсь — за нами в гору мчится какой-то смазанно-красный колобок. Он быстро нагоняет нас — два его шага, как один наш. Я рассказываю остальным. Мы прищурившись глядим вдаль и узнаем его. Это — Салим Хамис Нгони, один из самых молодых проводников в экспедиции. Как бы они там внизу ни спорили, его либо послали присматривать за нами, либо он пошел по собственной инициативе. Мы и остановились отдохнуть на груде скал, он добрался до нас через сорок пять минут. Еды у нас собой немного, ведь мы не пополнили запасы в Кибо. Но я выуживаю из рюкзака два батончика гранолы. Бернаэтс распаковывает какой-то энергетический гель с лекарственным вкусом, и мы съедаем все это. Мы уже так высоко, что одновременно жевать и дышать тяжело. Каждый кусок пережевываемой пищи занимает место, которое можно было бы использовать для вдоха. У всех нас показатели содержания кислорода выше 90 %, за исключением Хамиса Нгони, у которого 70 %. Он не практиковал дыхание по методу Хофа. Мне интересно, неужели он и другие проводники так привыкли каждый месяц ходить в горы и поэтому чувствуют себя хорошо даже при недостатке кислорода. У организма есть множество разных способов согревать себя, и точно так же у него есть и широкий спектр стратегий и техник для восполнения недостатка кислорода на большой высоте. Для меня же эффективным оказался метод дыхания. Наша четверка, выстроившись в ряд, продолжила подъем. Впереди идет Хамис Нгони. Время от времени ритм наших шагов убаюкивает меня, и я сбиваюсь с осознанного темпа дыхания. Я отвлекаюсь, и вдыхаю столько воздуха, сколько подсказывает сознание, забывая направлять свое дыхание. Тогда-то горняжка и проявляет себя. Все неуловимо меркнет, и кажется, что каждый шаг дается все труднее. Потом, понимая, что слабею, я выполняю тридцать частых вдохов, и все снова становится ярким так резко, словно я снял солнечные очки. Походка стала легкой, и у меня есть силы продолжать путь. На этой высоте гора заставляет меня остро осознать свое тело. Мне даже кажется, что я чувствую, как энергия от батончика гранолы циркулирует по организму, по мере того как митохондрии в клетках жадно поглощают сахара, отдавая животную силу мышц. Мы миновали небольшую пещеру, а потом ровную площадку. После этого петляли, ощущая под ногами что-то вроде вулканического песка. Вытягивая шею, я различаю белое пятно снега вверху — значит, там кромка кратера. На самом деле точка Гилмана — это не самая вершина Килиманджаро, но именно здесь можно перевалить через гору и начать спуск по противоположному склону. До настоящей вершины, Ухуру, еще полтора часа хода по краю кратера и еще несколько сот метров подъема. Я, Хоф и Бернаэтс, все мы согласны, что для наших целей подойдет и точка Гилмана. Нам не нужно идти дальше, чтобы что-то себе доказать. Такой скромный плюс к нашим свершениям просто не стоит еще трех часов ходьбы туда и обратно. Как бы то ни было, когда я перевожу взгляд со снегов на темные тучи, которые начали окутывать вершину, расстояние до точки Гилмана вызывает головокружение. Я предпочитаю идти, опустив голову. Через полчаса мы доходим до участка пути, где гравийная тропа уступает место валунам. Его называют Ямайка Рокс. Тут нам кое-где приходится идти, перехватываясь руками. Это самый технически сложный участок подъема, а еще хуже, что неожиданно начинается сильный снегопад и дует шквалистый ветер. Температура около минус 15 градусов, потом я рассчитал, что за счет воздействия ветра на голую кожу на самом деле было примерно минус 35. Этого достаточно, чтобы получить обморожение всего через пару минут, хотя я и шел с голым торсом вот уже несколько часов. Я замечаю, как Хоф споткнулся о груду камней, и ему пришлось опереться рукой. Все мы уже явно на пределе своих возможностей. Несмотря на скорость подъема, холод и ледяной ветер, я знаю, что мне нужно направить все свои силы лишь на то, чтобы передвигать ноги. Я снова надеваю свитер и, готовясь к последнему рывку, неуклюже втыкаю посохи в скалу. В мире много великих горовосходителей. Я не из их числа. И Хоф, и Хамис Нгони — опытные альпинисты, но для меня даже несложный подъем, где нужно карабкаться по камням, уже испытание. Когда нужно ползти, посохи мешаются, а, стоя без них, мне трудно удерживать равновесие. Трое моих товарищей, похоже, беззаботно спрыгнули с почти двухметрового уступа, я же, хватаясь пальцами за ноздреватые скалы, отчаянно нащупывал под собой за что зацепиться. Поскользнувшись, я рухнул вперед, распластавшись и раскинув руки. Хоф, глядя на мои бепорядочно раскинувшиеся конечности, обращаясь к Бернаэтсу или Хамису Нгони, или, может, просто так, говорит: — И вот он бьется сам с собой. Я слишком вымотан, и для меня это замечание как оскорбление, но оно верно. Я запнулся на склоне. Я бьюсь с собственными мышцами и сознанием так же, как с этим валуном, на котором распласталось мое тело. Но, черт возьми, я все-таки дойду до вершины, даже если это меня убьет. И на этот раз, когда я поднимаю глаза, то понимаю, что наша цель всего в сотне метров вверх по склону. Можно бороться с собой или бороться с горой. На этом этапе такого вопроса уже не стоит. И не успел я оглянуться, как мы уже были там. Мы, затаив дыхание, стоим на «крыше» Африканского континента. Почти у самой вершины. Посмотрев на часы и вычтя время выхода, мы понимаем, что мы не просто достигли поставленной цели дойти за 30 часов — мы превзошли все ожидания. С тех пор как мы миновали вход в парк, прошло всего 28 часов 6 минут. Объективно говоря, когда группа Хофа в прошлом году шла тем же маршрутом, до точки Гилмана они дошли за 42 часа. Насколько нам известно, это самое быстрое восхождение к точке Гилмана, совершенное группой людей. Где-то внизу к нам поднимаются остальные участники. Они подойдут сюда часа через два. В общей сложности, до вершины, не уступив горной болезни, дойдут 22 члена группы из 29. Хотя Кастельяни вместе с армией США предсказывал масштабную неудачу, в нашей экспедиции 75 % успешных восхождений. И я впитываю в себя наш успех вместе с разреженным воздухом Килиманджаро. Ветер хлесткими порывами проносится мимо огромного деревянного знака с указанием высоты, и мне снова становится тепло. Я делаю еще 30 вдохов, и мне уже жарко. Я снова снимаю рубашку, чтобы кожей почувствовать атмосферу. Хоть ветер и знает лишь язык обморожения, я чувствую, что это победа. Я уже не на горе. В это мгновение я сам гора. Эпилог Холодно и хорошо С тех пор как я последний раз виделся с Робом Пикелсом из Боулдерского центра спортивной медицины, прошло полгода, и ощущаю себя как нельзя иначе. Во-первых, центр заключил соглашение с Колорадским университетом и переехал в совершенно новое здание, примыкающее к студенческой спортивной арене. В ультрасовременных кабинетах толпы мясистых футболистов и тщедушных выносливых спортсменов. Изменилось и название — теперь это Центр спортивной медицины и спортивных достижений при Колорадском университете. Несмотря на эти внешние преобразования, тест, который будет проводить Пикелс, по сути, аналогичен тому, что я проходил прошлым летом. Однако ощущаю я себя, несомненно, по-другому. После того как я несколько лет изучал, как можно с помощью окружающей среды проникнуть в работу внутренних механизмов организма, мне кое-что известно о пределах моих собственных возможностей в этом мире. Я знаю, что в каждом человеке — даже в том, у кого тотем — медуза — скрываются огромные запасы внутренних сил. Секрет вмешательства во внутренние биологические процессы состоит попросту в том, чтобы выйти из зоны комфорта, попробовать подвергнуть себя воздействию окружающей среды и за счет этого стать сильнее. Благодаря воздействию холода происходит перестройка сердечно-сосудистой системы и проходят нарушения аутоиммунной системы. Кроме того, это чертовски эффективный способ снижения веса. Все эти изменения я испытал на себе и видел у сотни других людей, у которых хватило воли вмешаться в самые глубинные, возникшие в процессе эволюции физиологические механизмы. На более же глубоком уровне происходит понимание того, что человек — не просто ограниченный пределами собственной кожи организм, а часть окружающей среды, где мы обитаем. После восхождения на Килиманджаро прошла всего неделя, и я понимаю, что в такой хорошей форме я не был ни разу в жизни. Прежде расплывшаяся талия снова подтянулась. Длина пояса на старой паре джинсов была 36 дюймов, а в последний раз я покупал 31-й размер. Порой у меня начинался стоматит — небольшие болезненные язвочки, которые появлялись у меня с двухлетнего возраста. Но с тех пор, как я начал принимать холодный душ, они не появлялись ни разу. За последний год я несколько раз подвергал себя серьезным испытаниям, но схема ежедневных тренировок почти не изменилась. Независимо от погоды я два-три раза в неделю бегаю с голым торсом. Летом я расходую уйму солнцезащитных средств, а зимой обливаюсь потом во время пробежек на три мили вокруг озера рядом с домом. Позанимавшись с Брайаном Маккензи в его комплексе в Южной Калифорнии, я вдобавок включил в свою схему еще и пару высокоинтенсивных интервальных тренировок. В общей сложности вся моя физкультурная программа, включая дыхательную практику по утрам, составляет три часа в неделю. Прежде чем Пикелс подключит ко мне дыхательные трубки и наточит свои скальпели, я рассказал ему о своих тренировках. Этот человек, который почти все дни напролет общается со спортсменами высшего уровня, наверное, подсмеивается про себя. На многое он не рассчитывает. Он еще раз запускает меня на беговую дорожку, постепенно увеличивая уклон и скорость, но скорее из одолжения, чем ради открытия новой системы фитнеса. В первую пару минут — ничего сложного, но когда он переключает на более быстрый режим и больший уклон, я начинаю потеть, а резиновая маска неудобно оттягивает меня в сторону. — У тебя все отлично. Молодец, — говорит он, протыкая мне палец небольшим стилетом, чтобы забрать кровь. Он ставит образец в аппарат, а потом увеличивает скорость и уклон, и я снова чувствую себя, словно на склоне Килиманджаро. — Ты прошел еще один этап лучше, чем прошлым летом. Поднажми! — комментирует он. Я улыбаюсь из-под дыхательного аппарата и поднимаю большие пальцы вверх. Я бегу, пока легкие не начинают гореть, а сознание требует остановки. Я встаю на боковины тренажера, а лента подо мной продолжает крутиться. Я уступаю и думаю, что у меня, пожалуй, осталось еще немного сил в запасе. Наверное, я бы прошел еще этап. Я сказал об этом Пикелсу. — Все так говорят, — ответил он.