Когда ты будешь читать это письмо, я уже буду в самолете на полпути в Новую Зеландию, где начну новую жизнь в одиночку. Прости, что не сказал тебе этого лично». Письмо было прекрасно написано – и неудивительно. Оно было трогательным. Оно было почти разумным. Папа писал, что «должен сделать это ради себя», что там у него появятся новые возможности, которые изменят его положение. В конце он приписал: «Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь простить своего старого отца». В комнату вошли мама и Рэйч, нагруженные пакетами с горячей рыбой и чипсами. – Очереди просто огромные! Но я не могу готовить… Заметив выражение моего лица, мама запнулась. Я протянула им письма. – Прочитайте… Папа уехал… Ночь прошла в меланхолическом тумане, прерываемом истериками. Приехала тетя Лин, безукоризненно спокойная и решительная. С собой она привезла чековую книжку и телефоны адвокатов. – Спасибо тебе, Майкл, – сквозь слезы сказала мама. – В моем ЧЕРТОВОМ кошельке всего СЕМЬ фунтов! Из Брикстона на такси приехала бабушка. Она благоухала джином и громко кричала о своих «связях» в Интерполе. – Не думаю, что этот Интерпол все еще существует, – шепнула мне Рэйч. Вся мамина цивилизованность по отношению к отцу, продиктованная, по-видимому, желанием сохранить его в нашей жизни, мгновенно слетела. Она твердила о «принцессе маори», с которой он теперь «трахается». (Вообще-то, эта женщина была настоящей интеллектуалкой с активной гражданской позицией, но маме было легче представлять ее дурацкой примадонной.) – Это ненадолго, – твердила она, прикуривая одну сигарету за другой. – Это никогда не длится долго. Мы с Рэйч сбежали наверх в свободную комнату. Здесь мы частенько уединялись вместе – это была наша юношеская гостиная. Здесь мы болтали про мальчиков, пытались курить листья авокадо и слушали «Фрэнки едет в Голливуд». Рэйч недавно стащила у мамы старые альбомы «Битлз», но я решила, что сейчас нам нужна утешительная жвачка группы Wham. Мы улеглись на матрас и принялись за остывшие чипсы, поливая их слезами. Трикл, на которого в трудную минуту всегда можно было положиться, угнездился между нами. – Он попросил у меня каталог Шагала, – наконец, сказала Рэйч. – Но знал, что не вернет его. Папа исчез из нашей жизни на целых пять лет. Он лишь изредка присылал открытки и звонил. В семьях с собаками тоже случались домашние проблемы, но я точно знала, что они решают их по-другому. У нас же получилось так, словно актер не вовремя вышел на сцену, нарушив весь порядок действий. Когда папа уехал, мне было страшно стыдно. Мы с Рэйч оказались недостаточно важными, чтобы он остался с нами. Если бы мы были умнее, добрее, если бы мы больше заслуживали любви, возможно, он остался бы. Люди не бросают тех, кто достоин любви. – Похоже, я поставила не на ту лошадь, – сказала я Рэйч той ночью. Мы старались не озвучивать свою молчаливую преданность каждому из родителей, но сестра лишь мрачно улыбнулась на мои слова. Я решила не рассказывать об истинной глубине моей боли. Каждый вечер я изливала душу в дневнике, выплескивая черную ярость на бледно-розовые страницы. «Почему ты УЕХАЛ? Почему ты бросил МЕНЯ?!» – царапала я в дневнике, находя утешение в черно-белом детском восприятии мира. Я была ребенком – и я ничего не знала о том, как трахаются с принцессами маори, как разводятся, как не хотят иметь детей. Печаль и гнев со временем ослабели и стали превращаться во что-то другое. Но хрупкость опутала меня, как ползучий плющ, надежно скрывая мои подозрения и боль. А лучше всего я скрывала свою тоску по папе. Мне ужасно его не хватало. * * * – Черт побери! САМОЕ подходящее время! – воскликнула мама. Хозяева нашего временного жилища сообщили, что возвращаются. Поэтому через год после переезда мы снова упаковали свои театральные программки и переехали в ветхий двухэтажный дом в Вуд-Грин. – Но это же УЖАСНО неблагополучный район! – сообщила мне подружка из нашей шикарной школы. Мама смогла это пережить. Вуд-Грин славился очень высоким уровнем преступности, но мама решила сгладить негативное впечатление, называя наше новое местожительство на французский манер – Форе-Верт. Трикл попытался найти друзей среди местных светских бродячих котов, но бархатный ошейник, подаренный ему Джеймсом Коберном, делал его вялым итонцем[20], неспособным слиться со своим новым окружением. Верные бонвиваны из нашей прежней жизни порой нас навещали, помогали развешивать полки, дарили мебель, но вечеринки резко прекратились. Теперь мы были всего лишь несчастными, брошенными женщинами, а не хозяйками оживленного и стильного салона. Приезжали Джейн и ее мама Мэнди. Их приезды становились успокаивающим напоминанием о старой жизни. Они привозили с собой смех и дух женской солидарности. Моя дружба с Люси Симпсон постепенно переросла в дружбу семей, но мы все же общались, пока наши матери болтали за бокалом вина на кухне их дома. Ральф по-прежнему был рад видеть меня. Его запах возвращал меня в те времена, по которым я так скучала. Красные счета продолжали поступать. Мы полностью зависели от кредитов, комиссионных магазинов и щедрости друзей. Но мама каким-то нечеловеческим усилием воли и с помощью бесконечных кредитов ухитрялась держать нас в дорогой школе. – Я не хочу, чтобы вы тоже оказались в таком же положении, как я! – твердила она. Я начала много врать. Главным образом школьным друзьям. Девочке, которая жила в особняке, я сказала, что в нашем доме семнадцать комнат. Я придумала поездку на лыжный курорт всей семьей. Я научилась уклоняться от расспросов о том, где мы живем, и пропускала мимо ушей вопросы о том, где куплены мои туфли: дорогая школа – не место, где можно признаться, что мне купили их в благотворительном магазине центра по исследованию рака. Я врала про своего отца, превратив его в фантастическую фигуру, вечно занятую съемками в разных странах мира. Я свыклась с ролью гостьи в чужих домах, вежливой, скромной и нетребовательной. Я тщательно скрывала темные тайны собственной разбитой семьи, бросившего нас отца и пустых банковских счетов. Я чувствовала себя лондонским «талантливым мистером Рипли», которого могли разоблачить каждую минуту. Но новая хрупкая броня оказалась очень кстати – она наделила меня едким цинизмом. Я начала подражать Линси и женщинам из «Династии». Я стала блестящей, холодной, свободной от лишних эмоций. Моим новым кумиром стала Мадонна. Я копировала ее речь, стала бросаться ее фразочками. Мои подруги грезили о романтических свадьбах со своими поп-кумирами. В моих фантазиях разворачивались драматические истории мести, а изменщиком был Джордж Майкл. «Поздравляю, ты только что потерял лучшее, что у тебя было», – так я пригвождала злодея, а он рыдал на постели в гостиничном номере, и слезы текли из-под его темных очков. Я завидовала тому, как с нашей новой жизнью справляется Рэйч. Она не врала про семнадцать комнат. Она не фантазировала о том, как ей изменяет Джордж Майкл. Она не скрывалась. Она спокойно приглашала к себе лохматых мальчишек из обычных школ, которые начинали проявлять к ней интерес. Ей каким-то чудом удалось отделить свою человеческую ценность от жизненных обстоятельств родителей. Она отвергала богатый мир, куда я так страстно стремилась. Рэйч ходила на демонстрации, общалась с людьми вне нашей школы и не принимала материализма моих подруг. Она расцвела физически и стала очень популярной – таких девушек называют «действительно очень красивыми». Из тихони она превратилась в красавицу, на которую обратил бы внимание сам Аполлон. Я гордилась ее новой популярностью, но Рэйч не интересовало ее новое состояние и высокая оценка со стороны окружающих. В отличие от меня, она никогда не покидала нашего племени изгоев и свято хранила наш бродячий код. Через год после отъезда отца, когда мне было четырнадцать, а Рэйч шестнадцать, мама сказала, что нам нужно на короткое время расстаться. Она получила небольшую актерскую работу в Австралии – труппа, где она участвовала в пьесе Сэмюэля Беккета вместе с актрисой Билли Уайтлоу, отправлялась на гастроли. Мама сказала, что это всего на несколько месяцев, которые «пролетят незаметно». Нам с Рэйч предстояло жить в разных семьях. Рэйч отправилась в семью режиссера и актрисы, у которых было двое маленьких детей. Я же вернулась в семью с собакой – к Симпсонам. Мама решила пережить эти далекие от идеала обстоятельства с оптимизмом героини мюзикла сороковых годов, которая заявила: «Давайте устроим шоу В АМБАРЕ, чтобы собрать деньги на сиротский приют!» Но, с какой стороны на это ни смотри, наши тончайшие семейные узы, в конце концов, порвались под грузом внутреннего хаоса. У мамы всегда была мечта: кухонный стол, большая семья, тарелки с домашней лазаньей, ощущение принадлежности… Эта мечта так и осталась мечтой. Теперь мы стали четырьмя людьми, которые жили в разных домах сами по себе. Шоу пришлось отменить за отсутствием актеров. Я, наконец, обрела жизнь, о которой всегда мечтала. Я оказалась в добропорядочной семье с собакой. Но никто не говорил, что ради этого мне придется расстаться с Рэйч. – Я не хочу с тобой расставаться, Рэйч, – рыдала я, собирая вещи. – Все будет хорошо, Эм. Я буду часто к тебе приезжать! – утешала она меня. Мои эмоции рядом с ее серьезным спокойствием казались чрезмерными. Мы укладывали в чемоданы всю нашу жизнь. На заднем плане играли песни A-ha. Я готовилась к роли вежливой и обаятельной гостьи, которую мне предстояло играть несколько месяцев. Я ехала в семью с собакой. Трикл, последнее напоминание о домашней стабильности Холли-Виллидж, переезжал к маминому бойфренду, с которым она то сходилась, то расходилась. Джон был актером. Он блеснул в больничной драме 60-х годов. Я видела старые его фотографии, где он был изображен со стетоскопом и зажженной сигаретой. Джон был человеком добрым, но сдержанным. Этот уроженец Йоркшира появлялся, когда мама в нем нуждалась, и исчезал, когда нужда проходила. Он обладал всеми чертами, которых не было у папы. Он полагался на действия, а не на обаяние. Этот человек умел сверлить стены и менять шины. Он часто вспоминал диалоги из военных фильмов, где снимался. «По крайней мере, на Западном фронте без перемен». Но я чувствовала, что мамино отсутствие так же тяжело для него, как и для нас. Мы простились с мамой в аэропорту. – Пока, дорогие! Я так вас люблю. Время пролетит незаметно! – кричала мама, махая нам рукой, но потом ее фигурка исчезла за дверями. Я поселилась в гостевой комнате дома Симпсонов. Мне подарили красивую настольную лампу и будильник. Но порой я не могла заснуть. Симпсоны были очень добры. В их доме я обрела структуру, которой в моей жизни никогда не было. Но я скучала по маминому театральному смеху и запаху амбры. Я тосковала по папиному красноречию. А больше всего мне хотелось быть рядом с сестрой! Иногда я тайком спускалась на сосновую кухню Симпсонов, открывала морозильник и запускала ложку в одну из аккуратных упаковок мороженого, тщательно разравнивая поверхность, чтобы скрыть следы своего ночного набега. Потом я тихо пробиралась в кладовку и ложилась рядом с лежанкой Ральфа. Я гладила его мягкую шерсть, а он лизал мои щеки. Каждый раз он встречал меня, как давно потерянного любимого родственника. Эти ночные визиты были нашей тайной, которой мы ни с кем не делились. Мама звонила и писала из Австралии. «Здесь СОВСЕМ не весело. Я даже улыбаться без вас не могу – словно оказалась в песне Барри Манилоу!» С того же континента приходили открытки от папы: «Роторуа похож на усталого, старого трансвестита – много блеска и краски, но внутри все блекло и скучно». Мы с Рэйч каждый день звонили друг другу из наших временных домов, но разговоры наши были краткими и формальными, чтобы не слишком беспокоить наших благодетелей. Потом мама вернулась. Однажды мы увидели ее за воротами школы. Она стала обнимать и целовать меня, одаривать футболками с коалами и австралийскими сладостями. – Я так по вам скучала! – твердила она. Мы загрузили мой чемодан в машину и отправились за двумя другими членами банды, Триклом и Рэйч. В нашем маленьком доме пахло сыростью и заброшенностью. Ворота слетели с петель, отопительный котел сломался. Трикл отметил воссоединение с семьей, наложив кучу в гостиной. Но это было неважно. Я снова

Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь.