— Не надо… — проблеял Жуков, — я скажу. — Ну, — Вершинина, опустила руку, которой сжимала телефонную трубку. — Негативы в конверте с надписью «Т». — Хорошо, Жуков, а труп Рыбаковой? — Я закопал ее на даче, под яблоней… — голова его безвольно упала на руки… — Зачем Рыбакова приходила к тебе шестого мая? — Обнаружила пропажу паспорта и обвинила меня. Мне пришлось ее убрать, когда она прибежала ко мне восьмого и сказала, что за ней гоняются. Если бы ее нашли, она наверняка выдала бы меня. Я предложил ей спрятаться у меня на даче и… — Как ты намеревался распорядиться пленкой? — Продать, естественно. — Кому? — Дыкину. — А почему ты решил, что он купит ее у тебя? — Ольга так сказала, — Жуков не мигая смотрел в одну точку на полу. — А ей сказала Беспалова, так? — Да, — вздохнул он. — Что же ты тянул до сих пор? — поинтересовалась Вершинина. — Дыкин был в командировке, сегодня должен был приехать. — Понятно, а я-то думала, что это он не интересуется, как идет расследование? А вот тебе очень хотелось узнать, что я раскопала. Ведь именно поэтому ты пригласил меня к себе? Жуков молча посмотрел в окно. — Коля, позови лейтенанта, он наверное уже подъехал. Антонов вышел, и через мгновенье в комнате появился лейтенант Силантьев в сопровождении двух автоматчиков. — Добрый день, лейтенант, — Вершинина показала на Жукова, — вот этот гражданин хочет признаться в двойном убийстве. А мне пора. Мы с вами договорились — негативы я забираю себе. — О чем речь, раз договорились… Мы уж чего-нибудь придумаем — поспешил ответить Силантьев, все внимание которого уже было направлено на Жукова. Вершинина вышла из гримерной. Ей навстречу уже спешил Толкушкин с конвертом в руке. * * * Из конторы я позвонила Дыкину. Меня сразу же с ним соединили. — Добрый день, Юрий Григорьевич. Как командировка? — Вы мне уже звонили? — Тарасов — большая деревня, — уклончиво ответила я, — негативы у меня, можете забрать их в любое время. В трубке повисла минутная пауза. Видно, Дыкин не ожидал от меня такой прыти. — Через полчаса я буду у вас, — еле сдерживая радость, произнес он. — Отлично, жду вас. Я повесила трубку и, немного подумав, набрала номер лицея. — Будьте добры, Софью Марковну… — Она сейчас на уроке, что ей передать? — спросили на том конце провода. — Передайте, пожалуйста, что звонила мама Вершинина Максима и просила сказать, что она завтра подойдет к ней вместе с сыном. — Хорошо, обязательно передам. — А если что-то важное, пусть Софья Марковна позвонит мне сегодня вечером домой. — Конечно, конечно, — поторопился заверить меня любезный женский голос. * * * Беседа с Дыкиным длилась не больше часа. Едва за ним захлопнулась дверь, в кабинет ввалился сияющий Мещеряков. — Ну, рассказывай! Такое дело! То одна шишка, то другая… У тебя, прям, не кабинет, а Смольный какой-то! — Мещеряков был в приподнятом настроении, в его обычно бесцветных глазах полыхало синее пламя, загоравшееся только в особых случаях: в момент наивысшей уверенности, что солидный гонорар прямиком плывет в его толстые клешни или в минуту, когда он бывал по-настоящему захвачен расказом о ходе проводимого мной расследования. — Чего рассказывать? — мой серьезный тон и несколько отстраненный вид были призваны немного охладить его пыл. После сколь тягостных, столь и лихорадочных раздумий на сюжет: как бы мне нейтрализовать Трошу, мещеряковский задор казался мне более чем неуместным, он прямо-таки злил меня. — Ну, что-то я тебя совсем не узнаю! — Михаил Анатольевич с размаху плюхнулся в кресло, — Дыкин доволен? — Доволен, — сухо ответила я, чувствуя себя страшно усталой. Еще бы! Столько нервничать! — А Троша, что с ним? — сбавив радостные обороты, как-то опасливо спросил Михаил Анатольевич, — вижу… — Все нормально, Миша. Дыкин обещал помочь, вернее уже помог… — Как это? — насторожился Мещеряков. — Решил вопрос с Трошей, не выходя из моего кабинета, — загадочно ответила я. — Я смотрю, Валентина, что на диалог ты сейчас не настроена… — проницательно предположил он. — Ты угадал… С меня довольно того, что Максим теперь в безопасности. — Да, такая штука жизнь, — Михаил Анатольевич замотал головой, — нет, а все-таки, Валентина… — Потом, Миша, все расскажу… завтра. А сейчас я, пожалуй, домой пойду. Ты не возражаешь? — Может, ко мне поднимемся, по рюмашке… Такое дело обмыть надо! «В своем амплуа», — подумала я. — Я вот тут заявление написала… — Да хватит тебе, Валентина, не смеши народ! Ну что бы я без тебя делал? — Мещеряков лукаво улыбнулся. — Остаешься? — насторожился он, видя, что я продолжаю сохранять серьезное выражение лица и молчать. — Только при одном условии… — я поймала себя на мысли, что еще минута, и я то ли рассмеюсь, то ли разрыдаюсь. В горле стоял непроходимый комок слез, в то время как улыбка силилась растянуть мои плотно сжатые и уже начавшие подрагивать губы. Озадаченная физиономия Мещерякова сыграла роль допинга для этой несвоевременной, на мой взгляд, улыбки, которая все-таки пробилась сквозь горячее клокотание всхлипа в груди. — Это какое еще условие? — Иди, Миша, иди… — я устало махнула рукой, — не сегодня.