При этом она наклонила голову, так что бивни ее оказались всего в нескольких дюймах от меня – я даже разглядела на них щербинки и царапины, оставленные временем. Маура заглянула мне в глаза, протянула хобот и погладила меня по плечу, после чего вернулась к телу мертвого слоненка и заняла сторожевой пост над ним. Я почувствовала руку Гидеона у себя на спине. Это был отчасти жест утешения, а отчасти – почтения. – Все нормально, – сказал он. Через тридцать шесть часов появились грифы. Они кружили в небе, словно ведьмы на метлах. Каждый раз, как птицы совершали нырок вниз, Маура хлопала ушами и ревела, отгоняя их. Ночью пришли куницы. Их глаза вспыхивали зелеными огоньками, когда зверьки подбирались в темноте к телу слоненка. Заметив приближение маленьких хищниц, Маура резко, как по щелчку выключателя, вышла из транса и бросилась на них, опустив бивни к земле. К тому времени Томас уже бросил звать меня домой. Все от меня отстали. Я не собиралась уходить, пока Маура не оставит свой пост. Я заменю ей соплеменниц и напомню, что нужно жить дальше, даже если детеныш мертв. От меня не укрылась ирония ситуации: я изображала из себя слониху, в то время как Маура вела себя совсем по-человечески – никак не прекращала оплакивать своего мертвого сына. Одна из наиболее удивительных особенностей слонов в дикой природе – это их способность глубоко переживать горе, а потом полностью освобождаться от него. Людям, как мне кажется, такое не под силу. Я всегда считала, что причина в религии. Мы рассчитываем увидеться с любимыми еще раз в загробном мире, каков бы он ни был. Слоны же лишены этой надежды, у них есть только воспоминания о жизни здесь и сейчас. Может быть, поэтому им легче двинуться дальше. Через семьдесят два часа после родов я попыталась сымитировать слоновий призыв «Пойдем!», который слышала тысячу раз в природе, и показать направление, как это сделала бы слониха. Но Маура не отреагировала. Сама я к этому моменту уже едва держалась на ногах, все вокруг было как в тумане. Мне привиделся слон-самец, проламывающий изгородь, но потом оказалось, что это квадроцикл, на котором приехали Невви и Гидеон. Посмотрев на меня, Невви покачала головой и сказала зятю: – Ты прав, она сама на себя не похожа. – А затем обратилась ко мне: – Элис, ты сейчас немедленно поедешь домой. Ты нужна дочери. Если не хочешь оставлять Мауру одну, я побуду с ней. Гидеон боялся, что если я сяду у него за спиной, то могу заснуть и свалюсь с сиденья, поэтому я устроилась впереди, в кольце из его рук, как ребенок, и клевала носом всю дорогу, пока квадроцикл не остановился перед нашим домиком. Я в смущении соскочила на землю, быстро поблагодарила Гидеона и зашла внутрь. И немало удивилась, обнаружив, что Грейс спит на диванчике рядом с кроваткой Дженны, которую мы поставили посреди гостиной, потому что отдельной комнаты для детской у нас не было. Разбудив няню, я отправила ее домой вместе с Гидеоном, а потом заглянула в кабинет к Томасу. Как и я, он был в той же одежде, что и три дня назад. Склонился над книгой и так глубоко погрузился в ее изучение, что не заметил моего появления. На столе были рассыпаны таблетки из какого-то флакона, а рядом, как стражник, стояла пустая бутылка из-под виски. Я сперва подумала: муж, наверное, уснул за работой, но, подойдя ближе, увидела, что его остекленевшие, невидящие глаза широко раскрыты. – Томас, – тихо позвала его я, – пойдем спать. – Ты что, не видишь, что я занят? – воскликнул он так громко, что в соседней комнате захныкала Дженна. – Пусть она заткнется! – заорал он, схватил книгу и швырнул ее об стену у меня за спиной. Я пригнула голову, потом наклонилась, чтобы поднять запущенный снаряд. И что же я увидела? Это была не книга, а гроссбух. Уж не знаю, чем занимался Томас, но явно не бухгалтерией: все страницы оказались сплошь пустыми. Теперь я поняла, почему Грейс не хотела оставлять Дженну наедине с отцом. Только после свадебной церемонии в ратуше я обнаружила флакончики с таблетками, выстроившиеся, как солдатики, в ящике прикроватной тумбочки моего супруга. Депрессия, так он ответил на мой вопрос. После смерти отца – мать он потерял еще раньше – Томас не мог найти в себе силы встать с кровати. Я кивнула, выражая понимание и сочувствие. А сама испуганно подумала, что, пожалуй, поступила опрометчиво, когда столь поспешно вступила в брак, даже не узнав, живы ли родители моего избранника. Томас не рассказывал мне о других случаях, когда он впадал в депрессию, а сама я, сказать по правде, не стала расспрашивать его, сомневаясь в том, хочу ли услышать ответ. Ну а сейчас, вся дрожа, я, пятясь, вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь. Взяла на руки сразу затихшую Дженну и отнесла ее в кровать, которую делила с незнакомцем, случайно оказавшимся отцом моего ребенка. Несмотря на пережитое потрясение, уснула я мгновенно: глубоким бархатным сном, зажав в ладони, как упавшую звездочку, ручонку своей дочери. Когда я проснулась, солнце скальпелем полосовало комнату, а над ухом жужжала муха. Я помахала рукой у виска, чтобы прогнать ее, но поняла, что мешает мне вовсе не назойливое насекомое и избавиться от противного гудения невозможно. В заповеднике работало строительное оборудование – похоже, велись какие-то ландшафтные работы. – Томас, – позвала я, но он не откликнулся. Подняв с кровати Дженну, которая уже проснулась и улыбалась, я отнесла девочку в кабинет. Мой муж сидел за столом – уткнулся лицом в журнал ежедневных записей и отключился. Я посмотрела, как поднимается и опускается его спина, чтобы удостовериться, жив ли он, и посадила Дженну в заплечную перевязь, чему научилась у африканских женщин, которые готовили еду в лагере. Выйдя из дому, я села на квадроцикл и направилась к северному краю заповедника, где вчера оставила Мауру. Первым, что я увидела, была загородка из колючей проволоки под напряжением. Маура ходила вдоль нее туда-сюда, отчаянно трубила, ревела, вскидывала голову и чиркала бивнями по земле, подбираясь как можно ближе к колючке, но не прикасаясь к ней, чтобы не получить удар током. Исполняя все эти жесты агрессии, слониха не отрывала взгляда от своего детеныша, который лежал, скованный цепью, на деревянном поддоне рядом с Невви, дававшей Гидеону указания, где рыть могилу. Я проехала на квадроцикле сквозь воротца мимо Мауры и резко остановилась возле Невви: – Какого черта вы тут делаете?! Она посмотрела на меня, на привязанного к моей спине ребенка и одним взглядом дала понять, что считает меня никудышной родительницей, а потом спокойно пояснила: – То, что всегда делаем в случае смерти слона. Утром ветеринар забрал материалы для анализов. В ушах у меня застучала кровь. – Вы отделили скорбящую мать от ее детеныша? – Прошло уже три дня, – сказала Невви. – Это для ее же блага. Мне случалось видеть слоних, которые были вынуждены наблюдать за страданиями своих детей, и это их ломало. Помнишь Вимпи? История может повториться, если мы не примем меры. Ты этого хочешь для Мауры? – Чего я хочу, так это чтобы Мауре дали время самой принять решение, когда настанет пора уходить! – возмутилась я. – Я думала, именно в этом и состоит философия нашего заповедника. Повернувшись к Гидеону, который перестал рыть могилу с помощью какого-то механического устройства и стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу, я поинтересовалась: – А Томаса ты хотя бы спросила? – Да, – приподняв подбородок, ответила Невви. – Он сказал, что полностью доверяет мне, поскольку я знаю, что делаю. – Ты ничего не знаешь о том, как горюет мать о своем детеныше, – возразила я. – Это не милосердие, а жестокость. – Все равно уже ничего изменить невозможно. А чем раньше мы закопаем слоненка, чтобы Маура его не видела, тем быстрее она забудет о том, что случилось, – упорно стояла на своем Невви. – Она никогда не забудет, что случилось, и я тоже, – пообещала я. Вскоре Томас очухался: он был слегка подавлен, но снова стал прежним. Устроил Невви выволочку за то, что она слишком уж раскомандовалась, виртуозно сняв с себя ответственность за разрешение действовать по своему усмотрению, которое дал ей, находясь в невменяемом состоянии. Он плакал, всячески раскаивался и просил прощения у нас с Дженной, объяснив, что его просто черт попутал. Невви надулась и скрылась с глаз долой на весь вечер. Мы с Гидеоном сняли веревки и цепи с тела слоненка, но оставили его лежать на поддоне. Как только я отключила электричество от колючей проволоки, Маура разорвала ее, словно соломенную, и бросилась к своему сыну. Она погладила его хоботом, переступила через него задними ногами и простояла так еще три четверти часа, после чего медленно ушла в березняк. Я подождала еще минут десять, ожидая, не вернется ли слониха, но она не пришла. – Вот и хорошо, – сказала я. – Теперь можно. Гидеон вновь запустил свой агрегат и стал рыть землю под дубом, где любила отдыхать Маура. Наконец яма была готова. Я прицепила тело слоненка к поддону ремнями, чтобы опустить его в могилу, а потом взяла у Гидеона лопату, которую тот захватил с собой, и начала засыпать труп землей – своего рода жест почтения к мертвому и заодно небольшая помощь могильщику, сгребавшему выкопанный грунт обратно в яму. И вот я уже похлопываю рукой по могильному холмику из рыхлой земли, похожей на кофейную гущу. Волосы у меня растрепались, пот пропитал рубашку под мышками и на спине. Все тело ныло от усталости, и вдруг эмоции, от которых я отмахивалась последние пять часов, нахлынули на меня с такой силой, что буквально сбили с ног. Я упала на колени и зарыдала. Рядом со мной сразу оказался Гидеон, обнял за плечи. Он был крупным мужчиной, выше Томаса и шире его в плечах. Я прильнула к нему, как прижимаешься щекой к земле после затяжного падения. – Все хорошо, – сказал он, хотя ничего хорошего, разумеется, не было: я не могла вернуть Мауре малыша. – Ты была права, Элис. Нельзя насильно разлучать слониху с мертвым детенышем. Я полностью с тобой согласен. Я слегка отклонилась от него и спросила: – Но тогда зачем ты стал рыть могилу? Он заглянул мне в глаза и вздохнул: – Можно подумать, что Невви стала бы слушать мои возражения. Я чувствовала его руки на своих плечах, соленый запах пота, смотрела на кожу Гидеона, такую темную на фоне моей. И вдруг над нами раздался голос Грейс: – Я подумала, что тебе не помешает освежиться. – Она протянула мужу кружку холодного чая. Не знаю, когда она к нам подошла, и понятия не имею, что подумала, увидев, как ее супруг утешает меня. Между нами ничего не было, тем не менее мы отпрянули друг от друга, как будто нам было что скрывать. Я утерла глаза краем рубашки, а Гидеон потянулся за кружкой. Даже когда он ушел, держа за руку Грейс, я ощущала жар его ладоней у себя на плечах. Это навело меня на мысли о Мауре, которая стояла над своим малышом, пытаясь быть для него защитой и опорой, безопасной гаванью, когда это уже явно было ни к чему. Дженна Когда ты подросток, большинство людей тебя старательно игнорируют. Деловые мужчины и женщины даже не смотрят в твою сторону, они целиком поглощены телефонными звонками, отправлением эсэмэсок или писем по электронной почте своим боссам. Молодые матери отворачиваются от тебя, потому что ты – отблеск недалекого будущего, когда их милый маленький поросеночек превратится в асоциального недоросля, заткнувшего уши наушниками и не способного поддерживать разговор иначе, как издавая нечленораздельное хмыканье. Мне в глаза смотрят только те, кто и сам нуждается во внимании: одинокие пожилые дамы или маленькие дети. А потому забраться в междугородный автобус, не покупая билета, тинейджеру невероятно легко. Вот и замечательно, поскольку за проезд пришлось бы отвалить аж сто девяносто баксов, а у меня лишних денег нет. Я просто топчусь рядом с многодетным семейством, которое никак не может собраться в кучу: тут есть крикливый младенец и мальчик лет пяти, засунувший в рот большой палец, а еще девчонка-подросток – она строчит сообщения с такой скоростью, что мне кажется, ее айфон вот-вот задымится и вспыхнет ярким пламенем. Когда дают сигнал к отправлению в Бостон и замученные родители пытаются не потерять багаж и своих отпрысков, я захожу следом за их старшей дочерью в автобус, как будто я с ними. Никто меня не останавливает. Я знаю, что водитель пересчитает всех по головам, прежде чем тронуться в путь, поэтому направляюсь прямиком в уборную, запираюсь внутри и не показываю наружу носа, пока не начинаю ощущать, что колеса завертелись: «До свидания, Бун, штат Нью-Гэмпшир!» Потом я пробираюсь на заднее сиденье, где никто не хочет ехать, потому как там воняет туалетом, и притворяюсь спящей. Даже думать боюсь, что ждет меня по возвращении. Бабуля наверняка посадит меня под домашний арест лет этак на двадцать, не меньше. Я оставила ей записку, а потом специально отключила мобильник, потому что не хочу выслушивать, как она станет вопить, обнаружив мое послание. Если бабушка полагает, что виртуальные поиски матери в Интернете разрушают мою жизнь, то представляю, как она отреагирует, узнав, что я пробралась зайцем в автобус, который направляется в Теннесси, чтобы самостоятельно отыскать следы своей родительницы в реальности. Вообще я немного злюсь на себя за то, что не додумалась сделать этого раньше. Может быть, на меня так подействовал гнев отца, совершенно нехарактерный для человека, который бо́льшую часть времени находится в кататоническом ступоре, и вся эта сцена в психушке дала толчок моей памяти. Как бы там ни было, но недостающий фрагмент пазла встал на свое место – я вспомнила Гидеона и то, как важен он был для меня и моей матери. Реакция отца на кулон с камушком оказалась подобна удару током, который поджег нейроны, тихо мерцавшие долгие годы, так что в голове у меня вдруг замахали флаги и вспыхнула яркая неоновая надпись: «Внимание!» Правда, даже вспомни я про Гидеона раньше, все равно не могла бы узнать, куда он отправился десять лет назад. Но теперь мне, по крайней мере, известно, где он останавливался по пути. Когда исчезла моя мать, а отцовский бизнес обанкротился, животных перевезли в Слоновий заповедник в Хохенуолде, штат Теннесси. Всего-то и нужно было – быстренько пошарить в Интернете и прочесть, как руководство заповедника, услышав о несчастье, постигшем коллег из Новой Англии, сделало все возможное, чтобы найти место и приютить бездомных слонов. Сопровождал животных единственный оставшийся смотритель – Гидеон Картрайт. Я не знала, наняли его потом на работу для ухода за нашими слонами или он доставил зверей до места и поехал дальше; встретился ли он с моей матерью и продолжают ли они держаться за руки, когда думают, что их никто не видит. Кстати, взрослым, которые не замечают присутствия детей, нужно учесть одну немаловажную вещь: одновременно с этим они теряют осмотрительность, что небезопасно. Понимаю, это глупо, но я отчасти надеялась, что Гидеон до сих пор живет там, в Теннесси, однако не имеет представления, где находится моя мать, хотя именно ради того, чтобы разгадать эту загадку, я зайцем проникла в автобус и теперь сижу в нем, надвинув на глаза капюшон толстовки и не позволяя окружающим входить со мной в зрительный контакт. Мне была невыносима мысль, что моя мать прожила эти десять лет счастливо. Нет, я вовсе не желала ей смерти или страданий. Но меня мучил вопрос: разве мне не полагалось быть составляющей ее существования? Как бы там ни было, я прокрутила в голове возможные сценарии.