Не было рва. Не было расстрельной команды. Была ухоженная липовая аллея, в конце которой возвышался уютный, дачного типа деревянный дом. – Вперед! Это вечное понукание конвоиров. Как будто я мог отправиться назад, не обращая внимания на двух дюжих сопровождающих, у одного из которых карабин. Меня подвели к дому. Старший конвоя поднялся по ступенькам и вежливо постучал в дверь, потом осторожно отворил ее со словами: – Прибыли! В ответ донесся доброжелательный голос: – Да заходите уже. Только ноги вытирайте, а то наследите. Я автоматически вытер ноги о тряпку у входа, с трудом понимая, что происходит. Прошел через прихожую и очутился в просторной, обставленной скромной дачной мебелью комнате. Трещали дрова в печке. На столе стоял самовар. Здесь царили уют и умиротворение, которые я уже и не надеялся вновь ощутить. – Товарищ комиссар госбезопасности! Арестованный Ремизов по вашему приказанию доставлен! – отрапортовал старший конвоя. – Это хорошо, – кивнул заместитель наркома НКВД и мой старый знакомый Василий Алексеевич Плужников. – Возвращайтесь на базу. – А арестованный? – Эка вы невежливо именуете своего товарища по оружию. – Плужников поднялся со стула, взял лежащую на столе папку: – Это вам для канцелярии. Старший кивнул, принимая папку. Ни один мускул не дрогнул на его лице. На своей беспокойной службе он насмотрелся на всякое и привык безоговорочно выполнять приказы, лихо козырять и вслух не рассуждать. А эмоции и вопросы – это не для НКВД, а для Малого театра и Большого кино. Там любят чувства и мелодрамы. – Ну а теперь будем пить чай, – сказал мне Плужников. – Что-то ты исхудал. Не баловали тебя небось деликатесами. – Да грех жаловаться, – хмыкнул я, присаживаясь и пододвигая к себе чашку с чаем. – Кормили сытно и денег не просили. – Ермолай, ты стряхивай с себя тюремную пыль. Она сильно тянет человека к земле. – Обвинения сняты? – поинтересовался я, отхлебывая ароматный чай. – Не было особых обвинений. Тебе просто дали немножко отдохнуть. – Отдохнуть?! – не выдержал я, перейдя на повышенный тон. – А что? Тишина, покой. Самое место о себе подумать и о вечности. Знаешь, многие достижения мировой философии сотворены именно в узилищах. Томас Мор, Чернышевский… – Маркиз де Сад, – блеснул я начитанностью. – В наших узилищах многовато народу рядом. Мешают. – Мест не хватает, это правда. Ежов постарался. До меня наконец в полной мере дошло, о чем говорит замнаркома. И я устало произнес: – Получается, это вашими стараниями я там побывал. – И мне это дорого стоило. – Зачем?! – Ты что, совсем там растерял оперативную смекалку? Если бы тебя не взял я, то взяли бы другие. И по ускоренной процедуре давно бы расхлопали. А так удалось водить за нос и Ежова, и его шавок до той поры, пока их самих не пнули. – Экзотичный способ спасения утопающих – кинуть спасательный круг из бетона. – А по-другому никак… Ладно, дело прошлое. Я только кивнул. Действительно, чего уж теперь. – Конечно, о многом мне тебя хотелось расспросить, Ермолай. Например, о том, как Грац и Гаевский с жизнью расстались… – Так дело закрыто. – На этом и остановимся. Хотя видится мне, что все было чуть-чуть по-другому. – Что было, то прошло. – Читал я твой крик души в ЦК. Особенно впечатлил раздел о роли НКВД во вредительской деятельности. Глубокая оценка. – Ну а что? И сейчас от своих выводов я не отказываюсь. Где лучше всего быть вредителем? На шахте, на заводе или в парткоме? Нет. В НКВД. Один чекист-перерожденец может сделать столько, что дивизии диверсантов не сотворить. Убрать руками НКВД перспективных руководителей. В возникшие кадровые прорехи протолкнуть на ключевые места в промышленности и управлении своих людей. – Чтобы пакостить еще больше? – Пакостить всю жизнь – это нарушение психики. Нормальные люди ставят задачи и решают их. Враги копят ресурсы для определенного момента. Для мощной атаки, которая поставит под вопрос само наше существование. Плужников посмотрел на меня с интересом. Потом сказал: – Есть резон в твоих словах. В том числе и о роли перерожденцев из нашей среды. Поработали мы немного по ним. И такое полезло… Кое-что разгребли, а с некоторыми не знаем, что и делать. Далеко зашло. – Спасибо Ежову. – Забудь о нем. Сейчас у нас новый руководитель. Товарищ Берия. – И как, лучше старого? – Я припомнил, что видел его один раз на совещании в НКВД, когда он был назначен заместителем наркома. – Честно? Человек не простой. Далеко не добренький. Может, где-то и суровее Ежова будет. Но одно ясно – он не будет рассылать планы по казням врагов народа. И будет работать на наше общее дело. На защиту страны. – Это то, что я давно мечтал услышать. – Теперь о делах наших грешных. С тебя сняты обвинения, возвращено звание. С сегодняшнего дня ты в распоряжении кадров НКВД СССР. – Спасибо, – только и нашелся я что сказать. – В родной город тебе возвращаться не стоит. Там сложно все. И тебя там не ждут. – Готов в любую точку земного шара, – усмехнулся я. – В любую не надо… Сейчас резко активизировались зарубежные разведки и подполье на нашей территории. С разведками мы работать умеем – наши ребята все их посольства и разведслужбы наизнанку вывернули, во все щели залезли, работают на загляденье. А вот подполье… Ермолай, ты один из немногих, кто знает, что такое настоящая антисоветская организация. Не троцкистские клубы по интересам, которые мы ликвидировали тысячами. Не сборища случайных дураков, которыми так любил отчитываться Ежов. А настоящее жестокое подполье. – Видал таких. И выводил на чистую воду. – Именно этим организациям нужно свернуть голову в самые сжатые сроки. Времени у нас не остается. Впереди серьезные испытания. И мы не можем позволить ударить нашей стране в спину. – Сделаю все, что в человеческих силах. И даже больше. – Вот и отлично, что у нас полное взаимопонимание, товарищ начальник специального отделения НКВД СССР… Глава 5 Бабах – кусок кирпичной стены рухнул. Металлический шар долбил по старому дому, разнося его в пыль. Здесь, согласно Генеральному плану развития Москвы, стрелой прочертит город новый проспект. А пока что царили пыль, рев техники и матюги прорабов. А вон интересующий нас шестиэтажный доходный дом дореволюционной постройки с магазином «Бакалея» внизу. Его сносить не собираются, он удачно впишется в новый проспект. Там живут и здравствуют простые москвичи. И там функционирует явочная квартира антисоветского подполья. Трах-тарарах – половина фасада осыпалась. – Аж мигрень от этого грохота, – потер виски мой бравый заместитель Воронов – жилистый, невысокий, тридцати пяти годков, с красным обветренным лицом. Он был одет в телогрейку, ватные штаны и весьма похож на одного из работяг-строителей, оккупировавших все окрестности. Впрочем, и у меня вид простенький – тулупчик, ушанка. Мы должны органично вписываться в окружающую среду. Обосновались мы в дощатом строительном вагончике, где потрескивала печка-буржуйка. Предварительно выставили оттуда работяг, поставив прораба перед фактом. Тот, конечно, спорить не стал. «Интересы государственной безопасности» – это звучит посильнее, чем «Сезам откройся». Пост наблюдения у нас не слишком удачный для контроля и руководства операцией. Но есть такая философия оперативной работы, один из законов которой гласит: не мы выбираем места операций, а они выбирают нас. Бабах – все, дом рухнул окончательно. И вскоре застучали ломы, кувалды, довершая разгром. В этом сносе домов было что-то неотвратимое и печальное. Кирпичное сосредоточение жизни нескольких поколений обращалось в прах. Развеивалось вместе с кирпичной пылью пространство прошлого, оставаясь отныне только в старых картинах и фотографиях. А какие следы и память останутся от нас, от всех наших страстей, суеты, накала борьбы? «Пусть вечным памятникам нам будет построенный в боях социализм», – писал Маяковский. Тоже вариант. Но все равно как-то грустно от осознания того, что мы лишь волны на глади времени – прокатились, качнули лодку Бытия и ушли… Эх, совсем минорные мысли меня в последнее время одолевают. Правильно Плужников говорил – пребывание в застенках настраивает на философский лад. А тут работать надо. А работа моя сейчас – глядеть в оба. Воронов начал гундосо и едва слышно напевать под нос: – Белая армия, черный барон снова готовят нам царский трон…