Броселианд* – последнее королевство бриттов в Арморике Бурриум* – столица Гвента. Уск, Гвент Вента* – Винчестер, Гемпшир Виндокладия* – римская крепость возле Уимборн-минстер, Дорсет, Англси Глевум* – Глостер Динневрак – монастырь в Повисе Долфорвин* – возле Ньютауна, Поуис Дом Эрмида* – возле Стрита, Сомерсет Дун Кейнах – Харсфилд Бикон, возле Глостера Дунум* – Ход-хилл, Дорсет Дурновария* – Дорчестер, Дорсет Инис Видрин* – Гластонбери, Сомерсет Инис Вит* – остров Уайт Инис Требс – утраченная столица Беноика, гора Сен-Мишель, Бретань Иска Думнонийская* – Экстер, Девон Иска Силурийская* – Карлеон, Сомерсет Кар Амбра – Эмсбери, Уилтшир Кар Гей – столица Гвинедда. Северный Уэльс Кар Кадарн – Саут-Кедбери, Сомерсет Кар Свос* – столица Повиса. Карсус, Поуис Каляева* – приграничная крепость, Силчестер, Гемпшир Камни* – Стоунхендж Ком Исаф* – возле Ньютауна, Поуис Кориниум* – Сайренсчестер, Глостершир Ллин Керриг Бах* – Озеро маленьких камней, ныне аэродром на о. Англси Ллогр* – часть Британии, захваченная саксами, буквально «утраченные земли». На современном валлийском «Ллогр» означает «Англия». Луге Вейл* – Мортимерс-кросс, Херефорд и Вустер Магнис* – римский форт Кенчестер, Херефорд и Вустер Нидум* – Нит, Гламорган Понт* – Стейнс, Суррей Ратэ* – Лестер Тор* – Гластонбери Тор, Сомерсет Хальком* – Солком, Девон Часть первая Темная дорога Глава 1 Сегодня я вспоминаю умерших. Наступил последний день старого года. Папоротник на холме побурел и пожух, вязы в долине облетели, начался забой скота. Нынче ночью – канун Самайна. Нынче ночью завеса между живыми и мертвыми затрепещет, поредеет и наконец исчезнет. Нынче ночью покойники пройдут по мосту-мечу. Нынче ночью они явятся из Иного мира сюда, но мы их не увидим. Они будут здесь, но мы различим лишь тени во тьме, услышим лишь шепоток ветра в безбурной ночи. Епископ Сэнсам, святой, настоятель нашей монашеской обители, смеется над этими верованиями. У покойников, говорит он, нет призрачных тел, они не могут пройти по мосту-мечу; покойники лежат в холодных могилах и ждут второго пришествия Господа нашего Иисуса Христа. Он говорит, усопших надо помнить и молиться за их души, однако тела их истлели. Глаза вытекли, глазницы зияют черными дырами, внутренности стали добычей червей, кости заросли плесенью. Святой уверяет, что мертвые не тревожат живых в ночь на Самайн. И все-таки даже он, уходя спать, словно бы ненароком забудет у монастырского очага хлеб и кувшин с водой. Я оставлю больше. Чашу с медом и кусок лососины. Скромные подношения – все, что в моих силах. Я оставлю их у очага, уйду в свою келью и буду ждать мертвых, которые посетят нынче ночью холодный дом на голом холме. Я буду называть их имена. Кайнвин, Гвиневера, Нимуэ, Мерлин, Ланселот, Галахад, Диан, Саграмор – список занял бы два пергамента. Их шаги не потревожат камыш на полу, не спугнут мышей, обитающих в соломенной кровле, но даже епископ Сэнсам знает, что наши кошки будут выгибать спины и шипеть из кухонных углов на тени, которые и не тени вовсе, когда те подступят к очагу принять дары, оставленные, чтобы их задобрить. Итак, сегодня я вспоминаю умерших. Теперь я стар, как когда-то Мерлин, хотя далеко не так мудр. Наверное, только мы с епископом Сэнсамом еще помним те славные времена, и я один храню о них добрую память. Быть может, уцелел кто-нибудь еще, в Ирландии или в пустынных землях к северу от Лотиана. Мне о них ничего не ведомо. Знаю одно: если они живы, то, подобно мне, ежатся от подступающей тьмы, словно кошки, которые подбираются, завидев ночные тени. Все, что мы любили, разрушено, все, что построили, уничтожено, все, посеянное нами, пожали саксы. Мы, бритты, цепляемся за гористые западные земли и твердим о мести, но нет меча, способного одолеть великую тьму. Часто, слишком часто я мечтаю оказаться среди мертвых. Епископ Сэнсам одобряет это желание; хорошо, мол, стремиться на небеса. Впрочем, я не думаю, что попаду в рай и вместе со святыми займу место одесную Отца. Я много грешил и потому страшусь ада, и все же, вопреки своей нынешней вере, надеюсь попасть в Иной мир. Там, под яблонями четырехбашенного Аннуина, ломится от яств стол, за которым собрались мои друзья. Мерлин улещивает, поучает, ворчит и насмешничает. Галахад рвется вставить словцо. Кулух, прискучив бесконечными разговорами, стянул себе лишнюю порцию мяса и думает, будто никто не заметил. И там же Кайнвин, милая Кайнвин, улаживает раздоры, посеянные Нимуэ. Однако я вынужден влачить земное существование. Я живу, в то время как друзья мои пируют, и, пока дышу, буду писать повесть об Артуре. Я составляю ее по просьбе королевы Игрейны, молодой супруги короля Брохваэля Повисского, покровителя нашего маленького монастыря. Игрейна хочет знать все, что я помню об Артуре. Вот почему я пишу эту повесть, хотя епископ Сэнсам не одобряет мой труд. Он говорит, что Артур был враг Божий, дьяволово семя, посему я пишу на родном саксонском, которого святой не понимает. Мы с Игрейной лжем, будто я перевожу Евангелие Господа нашего Иисуса Христа на язык врагов, и епископ то ли нам верит, то ли выжидает время, чтобы разоблачить меня и покарать. Я пишу каждый день. Игрейна часто приходит в монастырь помолиться Богу, чтобы Он даровал ей дитя, потом забирает пергаменты и отдает писарю Брохваэля, а тот перекладывает их на язык бриттов. Думаю, она многое меняет, подгоняя Артура под образ, который ей более по душе, но что мне за печаль? Никто не будет этого читать. Я подобен человеку, строящему плотину из глины и прутьев для защиты от грядущего наводнения. Близится тьма, в которой не останется грамотных людей. Одни саксы. Итак, я пишу об умерших, коротая время в ожидании встречи, когда смиренный инок брат Дерфель вновь станет лордом Дерфелем Кадарном, Дерфелем Могучим, первым воином Думнонии, лучшим другом Артура. Однако сейчас я всего лишь старый продрогший монах и пишу воспоминания единственной уцелевшей рукой. Нынче ночью канун Самайна, завтра – первый день нового года. Близится зима. У оград намело кучи опавших листьев, по стерне бродят дрозды, чайки перебрались на сушу, и дятлы собираются при полной луне. Самое время, говорит мне Игрейна, писать о былом. Она принесла новую стопку телячьих кож, бутылочку свежеприготовленных чернил и пучок перьев. Расскажи мне об Артуре, просит она, о нашей лучшей и последней надежде, о короле, который никогда не был королем, о враге Божьем и биче саксов. Расскажи об Артуре. * * * Ужасен вид поля после сражения. Мы победили, однако в наших сердцах не было буйной радости. Мы дрожали у костров, стараясь не думать о нечисти, что бродит средь павших в Лугг Вейле. Кое-кто спал, но беспокойно – им снилась битва. Я пробудился средь ночи от воспоминания о копье, едва не вспоровшем мне живот. Исса спас меня, отбив вражеский удар краем щита, но мысль о том, что могло случиться, не отпускала. Я попытался снова заснуть и не смог, так явственно представлялось мне это копье, поэтому, усталый и замерзший, встал и закутался в плащ. Долину освещали гаснущие костры, во тьме меж огнями клубились дым и речной туман. Что-то двигалось в дыму – люди или духи, я различить не мог. – Не спится, Дерфель? – раздался тихий голос из дверей римского здания, где лежало тело короля Горфиддида. Я повернулся и увидел Артура. Он смотрел на меня. – Да, господин, – признал я. Артур двинулся между спящими воинами. Длинный белый плащ из тех, что он так любил, как будто светился во тьме. На нем не было ни грязи, ни крови; я сообразил, что Артур заранее прихватил его с собой, чтобы переодеться. Нам, остальным, было все равно, в чем мы окажемся после боя – да хоть нагишом, лишь бы живыми. Однако Артур всегда отличался чистоплотностью. Он был с непокрытой головой, волосы по-прежнему примяты там, где их сдавливал шлем. – Мне всегда плохо спится после сражения, по крайней мере неделю. Потом приходит блаженное забытье. – Он улыбнулся. – Я – твой должник. – Нет, господин, – возразил я, хотя Артур сказал правду. Мы с Саграмором весь день удерживали Лугг Вейл против несметного полчища врагов, и Артур не пришел нам на выручку. Позже подоспела помощь, а с ней и победа, но из всех его битв эта была ближе всего к поражению. Если не считать последней. – Я, во всяком случае, не забуду твоей услуги, – ласково проговорил Артур, – даже если ты сам о ней не помнишь. Пришло время обогатить тебя, Дерфель, тебя и твоих людей. Он улыбнулся и, взяв меня под локоть, повел туда, где наш разговор не беспокоил бы тревожный сон воинов, лежащих ближе к кострам. Земля была влажная, дождь заполнил водой вмятины от копыт Артуровой конницы. Интересно, подумалось мне, снится ли лошадям сражение? И еще: вздрагивают ли убитые, бредущие сейчас по мосту-мечу, от воспоминаний об ударе копьем, отправившем их души в Иной мир? – Гундлеус убит? – перебил мои мысли Артур. – Да, господин. – Король Силурии испустил дух еще до темноты, но я не видел Артура с тех пор, как Нимуэ покончила со своим врагом. – Я слышал его крики, – сдержанно проговорил Артур. – Вся Британия, наверное, их слышала, – так же сухо отвечал я. Нимуэ вырывала черную душу короля по кускам и пела, празднуя отмщение человеку, который отдал ее на поругание воинам и ослепил на один глаз. – Значит, Силурии нужен король, – продолжал Артур. Он поглядел в долину, туда, где в дымном мареве метались черные тени. Отблески пламени ложились на свежевыбритое лицо, подчеркивая заострившиеся черты. Не красавец и не урод, Артур обладал тем, что правильнее всего было бы назвать необычной внешностью. Лицо, длинное и скуластое, в минуты задумчивости казалось печальным, а во время разговора оживлялось внутренним пылом и быстрой улыбкой. Он был молод – всего тридцать лет; в коротко стриженных волосах еще не начала пробиваться седина.