Казалось, что со времени ее последнего визита он немного сдал. От столь радушного приема на сердце у нее потеплело, и Соня расположилась на высоком стуле возле барной стойки. Все остальные посетители уже разошлись. – Приехали, чтобы еще поучиться танцам? – спросил он. – Вы ведь не прочь выпить кофе – с бренди? Соня не успела ответить ни на один из двух вопросов, как в кувшинчике шумно забурлило взбиваемое паром молоко, и разговор пришлось ненадолго прервать. Пока Мигель был занят, Соня встала и с нарочито невозмутимым видом прошла к фотографиям на стене. Все они висели на своих местах, там, где и прежде, – гордый матадор и рядом с ним танцовщица. Соня подошла ближе и всмотрелась девушке в глаза. Нет, она не могла быть полностью уверена. Чертами лица она напоминала женщину с той фотографии, что Соня припрятала в бумажнике, но близнецами они не выглядели. И платье на ее снимке казалось схожим с нарядами на фотографиях в рамках, но лишь отчасти. Сзади подошел Мигель и передал ей чашку кофе. – Нравятся вам эти фотографии, да? – спросил он. Соня замешкалась. «Нравятся» не годилось, чтобы описать тот отклик, который они у нее вызывали, но и сказать правду Мигелю было никак нельзя. Уж больно невероятно бы она прозвучала. – Я очарована ими, – сказала она. – Это же настоящие свидетели истории. – Так и есть, – согласился Мигель. – Может, оттого, что они черно-белые, – торопливо добавила Соня, – они и кажутся сувенирами из далекого прошлого. Их совершенно точно не могли сделать на прошлой неделе, так ведь? – Все верно, не могли. На них застыло время, – отозвался Мигель. – Совершенно особый момент в истории. Его замечание прозвучало столь глубокомысленно, что Соня почувствовала: фотографии значили для Мигеля не меньше, чем для нее. Она не могла оборвать разговор. – Тогда уж, – обронила Соня небрежно, стараясь не выдать своего жгучего интереса, – расскажите мне, как изменилась Гранада. Сидя за стойкой, она взяла из стеклянной чаши тоненький пакетик с сахаром и высыпала его в кофе. Мигель протирал бокалы и выстраивал их аккуратными рядами. – Ко мне бар перешел в пятидесятых, – начал он. – Тогда в нем царило совершенное запустение, но в конце двадцатых – начале тридцатых он был популярным в городе местом встреч. Сюда заглядывали все – от работяг до университетских преподавателей. По гостям никто не ходил; все встречались в барах и кафе. В те времена туристов толком и не было, может, забредал какой лихой англичанин, наслушавшийся рассказов об Альгамбре. – Вас послушать, прямо золотой век, – заметила Соня. – Он и был, – сказал он, – во всей стране. Тут Соня заметила фотографию, висящую в конце. – Они похожи на куклуксклановцев! – воскликнула она. – Настоящая жуть! На снимке была изображена группа из нескольких десятков человек, облаченных в белые одеяния с маленькими круглыми прорезями для глаз, в остроконечных, похожих на ведьминские шляпы наголовниках. Они торжественно вышагивали по улице, некоторые из них участвовали в несении креста. – Это обычное для Страстной недели шествие, – пояснил Мигель, складывая на груди руки. – Очень зрелищно, – сказала Соня. – Именно так. Не хуже, чем в театре. Нынче развлечений навалом, но в те времена выбор у нас был небогатый, и мы эти шествия обожали. Я до сих пор их люблю. Каждый день на последней неделе перед Пасхой по городу носят эти громадные фигуры Девы Марии и Христа. Вы когда-нибудь бывали в Испании во время Страстной недели? – Нет, не довелось, – призналась Соня. – Задержитесь на несколько недель. Если вы никогда еще не видели пасос[31], получите незабываемые впечатления! – Идея чудесная, – сказала Соня, – но на Пасху придется приехать как-нибудь в другой раз. – Эти платформы со скульптурными композициями огромны, и, чтобы пронести по улицам хотя бы одну, требуется не менее дюжины мужчин. Их сопровождают другие члены церковного братства и оркестр. Соня всмотрелась в фотографию. – «Семана Санта, тысяча девятьсот тридцать первый год», – прочла она вслух. – Это был какой-то особенный год? Старик помолчал. – Да. В тот год сразу после Пасхи король отрекся от престола и наша страна избавилась от диктатуры монархии. Провозгласили Вторую республику. – Похоже, знаменательное было событие, – заметила Соня, сейчас более чем когда-либо смущенная тем, как мало знает об истории Испании. – Много крови пролилось? – Нет, – ответил Мигель. – Все прошло бескровно. До этого страну сильно лихорадило, но для большинства Вторая республика ознаменовала собой новое начало. Ей предшествовало восемь лет диктатуры Мигеля Примо де Риверы, при которой у нас все еще сохранялась монархия. Худший строй из возможных. Большинство, простой люд, при диктатуре ничего хорошего не видело. Все, что помню я сам, так это то, как мои родители жаловались на некоторые из принятых законов, таких как запрет собраний и раннее закрытие кафе. – Представляю, какие это были непопулярные меры! Вообразить Испанию без круглосуточно работающих баров и кафе было непросто. – Так или иначе, – продолжал Мигель, – при диктатуре никто для бедняков и пальцем не пошевелил, поэтому, когда король Альфонсо Тринадцатый отрекся от престола и была учреждена Республика, миллионы людей были уверены, что жизнь их изменится к лучшему. Гуляли в тот день с размахом, в барах и кафе было не протолкнуться. В голосе Мигеля звучало столько воодушевления, словно описываемые события происходили не ранее чем вчера, – такими яркими были его воспоминания. Соне подумалось, что то, как он говорит об этом, было сродни поэзии. – Невероятное время, – вспоминал Мигель. – Все, казалось, так и дышит надеждой. Даже в свои шестнадцать я чувствовал это. Мы вдыхали свежий воздух демократии: отныне гораздо больше людей смогут повлиять на то, как будут управлять страной. Власть землевладельцев, обрекавших миллионы крестьян на нищенскую жизнь, наконец-то ограничат. – Поверить не могу, что подобные вещи все еще происходили в тридцатые годы прошлого века! – воскликнула Соня. – Звучит так допотопно – крестьяне… землевладельцы! – Хорошее вы слово подобрали, – сказал Мигель. – Допотопно. Он щедро плеснул бренди в два бокала, объяснив, что всегда пропускает бокальчик в конце дня и будет только рад компании. – Одно помню необыкновенно живо: складывалось ощущение, что все вокруг улыбаются. Столько было счастья на лицах! – Почему вам в память врезалось именно это? – Думаю, люди пережили немало изнурительных тягот и волнений. Детьми мы, наверное, просто принимали существующий порядок вещей как должный, но, сдается мне, родители наши натерпелись в свое время. Мигель глянул на часы и не сдержал удивления. – Прошу прощения, – извинился он. – Я совершенно забыл о времени. Мне пора закрываться. Мне и впрямь пора закрываться. Соня почувствовала, как в ней нарастает паника. Что, если она уже упустила момент, когда можно было расспросить о снимках на стене поподробней, и теперь ей никогда больше не представится возможность разрешить свои мучительные сомнения относительно фотографии, спрятанной у нее в сумочке? Она выпалила первое, что пришло в голову, надо было сказать хоть что-то, чтобы задержать старика еще ненадолго. – Но вы так и не объяснили, что произошло, – быстро проговорила она. – Как случилось, что кафе перешло к вам? – Самый короткий ответ, который я могу дать, – гражданская война. – Он поднес бокал к губам, но, прежде чем сделать глоток, снова опустил его и заглянул в глаза выжидательно смотрящей на него Сони. – Но если хотите, могу рассказать пообстоятельней. Та просияла: – Правда? А у вас есть время? – Найдется, – утвердительно кивнул он. – Спасибо. С удовольствием узнаю побольше. И расскажите еще о семье Рамирес, – попросила она. – Ну если хотите… Мало кого интересует прошлое. Но я расскажу, что знаю. Память у меня – на зависть многим. – Расскажете мне о танцовщице и матадоре? – спросила она, стараясь не выдать своего восторга. – Я бы мог вас даже провести по городу, если есть такое желание. В это время года я иногда не открываюсь по средам. В моем возрасте редкий выходной лишним не будет, – усмехнулся он. – Это очень любезно с вашей стороны, – ответила Соня, немного замявшись. – А вы точно не против? – Нет, конечно. Иначе не стал бы и предлагать. Почему бы нам не встретиться маньяна…[32] Завтра в десять. У кафе. Какая заманчивая возможность – посмотреть на город глазами человека, который так хорошо его знает. Она понимала, что Мэгги, несмотря на новые исчерпывающие знания о городских тапас-барах, ни к истории Гранады, ни к ее культуре интереса не питает. Соня пожелала Мигелю спокойной ночи и направилась обратно, в квартиру Мэгги. Ей требовалось хорошо выспаться. На следующее утро ровно в десять часов Соня ожидала Мигеля в указанном месте. Странно было видеть его в непривычной роли и без фартука. Сегодня на нем был щеголеватый пиджак оливкового цвета и начищенные до блеска кожаные туфли. Она взглянула на него немного иначе и впервые поняла, что, судя по всему, когда-то он был удивительно красив. – Буэнос диас, – поздоровался он, целуя ее в обе щеки. – Давайте сперва выпьем кофе, а потом начнем экскурсию. Есть тут у меня любимое местечко. В нескольких минутах ходьбы обнаружилась маленькая площадь, на которой возвышалась статуя женщины. – Это Марьяна Пинеда, – пояснил Мигель. – Я расскажу о ней позже, если вам будет интересно. Поборница равноправия. Соня кивнула. Кафе, куда ее привел Мигель, было гораздо больше его собственного и куда многолюднее, но хозяин конкурирующего заведения его тепло поприветствовал и поддразнил за появление с сеньора гуапа[33]. Большая часть столиков была занята беседующими между собой хорошо одетыми пожилыми мужчинами, в то время как у барной стойки расположилось несколько бизнесменов, все как один внимательно изучающих «Эль Паис». В выстроенных в ряд пепельницах дымились крепкие сигареты. Сотрудники бара работали споро, с душой: готовили тостадас[34] с оливковым маслом, помидорами или джемом или же шумно высушивали столовые приборы. Под стеклянной крышкой-колпаком поблескивали свежие чуррос. Когда появились Мигель с Соней, две хорошо одетые женщины лет пятидесяти пяти, с темно-русыми, тщательно уложенными волосами как раз собирались уходить, и они быстро заняли освободившиеся стулья. Кафе было набито битком, с местами – напряженка. Официант, убирая два бокала из-под бренди со следами красной губной помады, принял заказ Мигеля и выполил его буквально за несколько секунд; на проворного и сноровистого парня, двигавшегося как в танце, было приятно посмотреть. – С чего бы начать? – спросил Мигель в воздух.