Ганси и это обдумал. – Нет, я так не считаю. Ронан нащупал на кровати рядом с собой плеер и поставил его на паузу. Его голос звучал еле слышно. – Она из тех баб, которые любят трахать мозги. Она сказала это просто для того, чтобы доставить мне неприятности. – Какие, например? – Что ты будешь приставать с вопросами, как Диклан, – ответил Ронан. Он предложил вороненку еще серой массы, но тот перестал есть и неподвижно смотрел на него. – А я буду думать о том, о чем не хочу. Вот такие неприятности. В числе прочих. Кстати, что это у тебя с лицом? Ганси уныло потер подбородок. На нем неуверенно пробивалась щетина. Он понимал, что Ронан пытается уйти от темы, но не стал сопротивляться. – Она растет? – Чувак, ты ведь не собираешься отращивать бороду, правда? Я думал, ты шутишь. Ты же знаешь, борода вышла из моды в четырнадцатом веке, ну или когда там жил Поль Баньян. Ронан посмотрел на друга через плечо. На лице у него красовалась легкая щетина, которую он словно мог отрастить силой воли в любой момент. – Короче, хватит. Выглядишь ты убого. – Неважно. Она не растет. Я обречен вечно оставаться мальчиком. – Не говори ты, ради бога, таких вещей, мужик, – заметил Ронан. – И не расстраивайся так. Как только яйца отрастут, так и борода появится. Будет густая, не хуже коврика в ванной. Ты ешь суп, а картошка фильтруется. Как у терьера. А ноги у тебя волосатые? Никогда не замечал. Ганси не удостоил всё это ответом. Вздохнув, он оттолкнулся от стены и указал на вороненка: – Я пошел спать. Последи, чтобы он не орал. За тобой должок, Линч. – Как скажешь, – ответил Ронан. Ганси вернулся к себе, но ложиться не стал. Он потянулся за тетрадью, но ее не было; он забыл ее в «Нино» в тот вечер, когда поссорился с Блу. Ганси подумал, не позвонить ли Мэлори, но сам не знал, что хотел спросить. В его душе как будто царила ночь – алчная, зовущая, черная. Он подумал про черные глазницы рыцаря-скелета на карте Смерти. Какое-то насекомое стучало о стекло. Этот звук явно издавало существо изрядного размера. Ганси подумал про автоинъектор для уколов, который лежал в бардачке машины – слишком далеко, чтобы принести пользу в случае анафилактического шока. Возможно, к ним залетела очередная муха, или жук, или карамора, но чем дольше Ганси лежал, тем сильней убеждался, что это вполне могла быть оса или пчела. Возможно, и нет. Тем не менее он открыл глаза, вылез из постели и нагнулся за ботинком, лежавшим на боку. Осторожно подойдя к окну, Ганси стал искать источник звука. Тень телескопа на полу рядом с ним напоминала изящное чудовище. Хотя жужжание затихло, понадобились лишь две секунды, чтобы обнаружить на окне насекомое – осу, которая ползла по узкой деревянной раме, виляя туда-сюда. Ганси не двигался. Он наблюдал, как она лезет и замирает, лезет и замирает. В уличном свете, падавшем снаружи, ее ножки, изогнутое туловище и изящное, словно бесплотное жало отбрасывали слабые тени. В голове Ганси соединились два пласта. Один был реальной картинкой: оса лезла по раме, не замечая его присутствия. Другой был подделкой, иллюзией: оса взвивалась в воздух, находила Ганси и вонзала в его кожу жало, которое из-за аллергии становилось смертоносным орудием. Когда-то тело Ганси было покрыто шершнями, которые двигались, даже когда его сердце остановилось. У него перехватило горло. – Ганси? Голос Ронана раздался прямо за спиной – его тембр показался странным и поначалу неузнаваемым. Ганси не повернулся. Оса дернула крыльями и почти взлетела. – Блин! – сказал Ронан. Раздались три дробных шага, громко скрипнул пол, и Ронан выхватил ботинок из руки Ганси. Отпихнув друга, он опустил ботинок на раму с такой силой, что чуть не выбил стекло. Когда тельце осы упало на пол, Ронан нашел его в темноте и прихлопнул еще раз. – Блин, – повторил он. – Ты дурак? Ганси не знал, как описать свои чувства. Каково видеть смерть в нескольких сантиметрах от себя, знать, что через несколько секунд он мог превратиться из «многообещающего ученика» в «невозможно спасти». Он повернулся к Ронану, который осторожно поднял осу за сломанное крылышко, чтобы Ганси на нее не наступил. – Что ты хотел? – спросил он. – А? – Ты зачем-то пришел. Ронан бросил тельце осы в мусорную корзинку под столом. Она была до краев полна смятыми бумагами, поэтому оса скатилась, и Ронану пришлось искать для нее более укромный уголок. – Даже не помню. Ганси просто стоял и ждал, когда Ронан скажет что-нибудь еще. Тот некоторое время возился с осой, прежде чем заговорить, а когда это наконец произошло, он не смотрел на Ганси. – Что там насчет вашего отъезда с Пэрришем? Ганси этого не ожидал. Он не знал, как ответить, не причинив Ронану боль. Он не мог солгать ему. – Скажи мне, что ты слышал, а я скажу, что тут правда. Ронан произнес: – Ной мне сказал, что, если ты уедешь, Пэрриш поедет с тобой. В его голосе звучала ревность, и Ганси ответил холодней, чем мог бы (он старался не заводить любимчиков): – А что еще Ной мог сказать? Ронан с видимым усилием успокоился и подобрался. Все братья Линчи выказывали лишь то, что хотели, даже если знали, что, делая так, поступают жестоко. Вместо ответа он спросил: – Ты не хочешь, чтобы я ехал с тобой? В груди Ганси что-то сжалось. – Я бы всех вас взял с собой куда угодно. Лунный свет превращал лицо Ронана в странную скульптуру – резкий портрет, не до конца вылепленный ваятелем, который забыл о сочувствии к своему творению. Ронан, как завзятый курильщик, глубоко вдохнул через ноздри и легко выпустил воздух из темницы зубов. Помолчав, он сказал: – Тот вечер. Тут что-то… Но затем Ронан остановился, ничего больше не сказав. Это была окончательная остановка, тишина, которую Ганси ассоциировал с тайнами и виной. Тишина, которая повисала, когда ты решил излить душу, но язык тебя подвел. – Что? Ронан что-то пробормотал. Он потряс мусорную корзинку. – Что, Ронан? Тот сказал: – Эта история с Бензопилой, и с гадалкой, ну и с Ноем… и, по-моему, тут происходит что-то странное. Ганси с невольным раздражением ответил: – «Странное» мне ничего не дает. Что значит «странное»? – Старик, это правда какой-то бред. Я не знаю, что тебе сказать. Странное – ну, как твой голос в записи. Как дочка той гадалки. Такое ощущение, что всё становится серьезнее. Я сам не понимаю, что говорю. Я думал, мне-то ты поверишь. – Я даже не знаю, во что ты просишь меня поверить. Ронан сказал: – Оно началось, старик. Ганси скрестил руки на груди. Черное крылышко мертвой осы виднелось на фоне бумаги в корзинке. Он ждал, что Ронан продолжит, но тот лишь сказал: – Если я снова увижу, как ты стоишь и смотришь на осу, вмешиваться не буду. Пошло оно всё. Не дожидаясь ответа, он развернулся и зашагал к себе. Ганси медленно поднял ботинок, валявшийся там, где его оставил Ронан. Выпрямившись, он обнаружил, что Ной вышел из своей комнаты и стоит рядом. Его тревожный взгляд перебегал с Ганси на мусорную корзинку. Тельце осы соскользнуло на несколько дюймов вниз, но было еще хорошо видно. – Что? – спросил Ганси.