– Поищи в церкви. Ной не предложил присоединиться, и Ганси его не звал. Полгода назад, единственный раз, когда это было критически важно, Ной обнаружил Ронана в луже собственной крови, а потому был избавлен от необходимости впредь отправляться на поиски. Ной не поехал тогда вместе с Ганси в больницу, а Адама застукали, когда он пытался выбраться из дому, поэтому с Ронаном, когда его штопали, был только Ганси. Это случилось давно, но опять-таки, времени не существовало. Иногда Ганси казалось, что его жизнь состоит из десятка часов, которые он никогда не сможет забыть. Натянув куртку, он вышел на холодную парковку, залитую зеленоватым светом. Капот машины Ронана был холодным, значит, никто на ней недавно не ездил. Куда бы ни отправился Ронан, он пошел пешком. Церковь, со шпилем, залитым тусклым желтым светом, стояла в пределах пешей доступности. И «Нино» тоже. И старый мост, под которым быстро неслась река. Ганси двинулся вперед. Рассуждал он логически, но сердце-предатель билось с запинками. Он не был наивен и не питал иллюзий, будто найдет Ронана Линча, которого знал до смерти Ниалла. Но Ганси не хотел и потерять того Ронана Линча, которого знал теперь. Несмотря на яркий лунный свет, вход в церковь святой Агнессы терялся в темноте. Слегка дрожа, Ганси положил руку на массивное железное кольцо на двери, подумав, что, может быть, церковь заперта. Он был в церкви святой Агнессы только раз, на Пасху, когда их пригласил младший брат Ронана, Мэтью. Ганси в жизни не подумал бы, что человек вроде Ронана способен прийти сюда посреди ночи. Строго говоря, Ронан вообще не выглядел как тот, кто ходит в церковь, однако все братья Линчи каждое воскресенье посещали службу. В течение часа они сидели бок о бок на скамье, в то время как даже за столом в ресторане не могли встретиться друг с другом глазами. Миновав черную арку входа, Ганси подумал: «Ной хорошо умеет искать». Он надеялся, что Ной не ошибся насчет Ронана. Церковь окутала Ганси запахом ладана – редким запахом, который немедленно пробудил в памяти полдесятка воспоминаний о семейных свадьбах, похоронах и крестинах (всё это почему-то бывало летом). Странно было, что целое время года могло уместиться в одном глотке застоявшегося воздуха. – Ронан? Это слово всосалось в пустоту и эхом отразилось от невидимого потолка, так высоко наверху, что в конце концов Ганси ответил только собственный голос. На полу лежали заостренные тени арок. Мрак и неуверенность словно кулаками стучали по ребрам Ганси, неподвижные легкие напоминали о еще одном давнем летнем дне – о том дне, когда он впервые понял, что в мире есть магия. Ронан был в церкви – он лежал, вытянувшись, на одной из скамей в темноте. Одну руку он свесил с края, другую вытянул за голову. Его тело казалось чуть более темным пятном в мире черноты. Ронан не двигался. Ганси подумал: «Только не сегодня. Пожалуйста, только не сегодня». Усевшись на краешке скамьи, он положил руку Ронану на плечо, как будто мог просто разбудить его. Он молился, чтобы именно так и было, чтобы силы его мысли оказалось достаточно. Плечо было теплым; от Ронана пахло спиртным. – Просыпайся, старик, – сказал Ганси. Слова звучали тяжело, пусть даже он пытался придать голосу бодрости. Ронан шевельнул плечом и повернулся лицом кверху. На одно короткое мгновение Ганси дал себе волю: ему показалось, что он опоздал, что Ронан все-таки умер и что его тело пробуждается только потому, что так приказал он, Ганси. Но затем ярко-синие глаза Ронана открылись, и наваждение пропало. Ганси выдохнул. – Сволочь ты. Ронан откровенно ответил: – Я не мог заснуть. И добавил, заметив уязвленное выражение лица Ганси: – Честное слово, больше я так не буду. Ганси вновь попытался говорить беззаботно и не смог. – Врешь. – Кажется, – произнес Ронан, – ты путаешь меня с моим братом. Вокруг стояла насыщенная тишина; когда Ронан открыл глаза, в церкви как будто стало светлее, словно она тоже спала до сих пор. – Когда я сказал тебе, что не хочу, чтобы ты напивался на фабрике, я не имел в виду, что ты можешь валяться пьяным в другом месте. Ронан, лишь слегка заплетаясь языком, ответил: – Кто бы говорил. Ганси с достоинством ответил: – Я пью. Но не напиваюсь. Ронан перевел взгляд на что-то, что он прижимал к груди. – Что это? – спросил Ганси. Пальцы Ронана стискивали нечто темное. Когда Ганси попытался их разжать, то ощутил нечто живое и теплое. Там быстро билось чье-то сердце. Он отдернул руку. – Господи, – сказал Ганси, пытаясь осмыслить то, что почувствовал. – Это птица? Ронан медленно сел, по-прежнему прижимая к груди то, что держал в руке. Ганси вновь ощутил насыщенное алкоголем дыхание друга. – Ворон. Долгая пауза. Ронан рассматривал свою добычу. – Может, ворона. Но сомневаюсь. Я… Не, серьезно, вряд ли. Corvus corax. Ронан, даже пьяный, помнил, как на латыни называется ворон. И не просто ворон, как заметил Ганси. Крошечный птенец, с голым клювом, растягивавшимся в младенческую улыбку. Его крыльям еще было далеко до полета. Ганси даже не хотел прикасаться к существу, которое выглядело таким хрупким. Ворон был символом Глендауэра. Король Воронов – вот как его называли. Он был потомком длинной линии королей, которых ассоциировали с этой птицей. Легенда гласила, что Глендауэр умел разговаривать с воронами и наоборот. Поэтому, в том числе, Ганси приехал в Генриетту, городок, который славился своими воронами. Он ощутил дрожь. – Откуда ты его взял? Пальцы Ронана окружали вороненка, как живые, сострадательные прутья клетки. В его руках птенец казался ненастоящим. – Нашел. – Находят обычно монетки, – ответил Ганси. – Или ключи от машины. Или клевер с четырьмя лепестками. – И воронят, – сказал Ронан. – Ты просто завидуешь, потому что… – здесь ему пришлось замолкнуть, чтобы привести в порядок затуманенные пивом мысли, – потому что не ты нашел вороненка. Птенец нагадил меж пальцев Ронана на скамью. Держа вороненка одной рукой, Ронан церковным вестником стер дерьмо с досок и протянул испачканную бумагу Ганси. Ежедневные просьбы о молитвах были испачканы белым. Ганси взял газету только потому, что сомневался, что Ронан станет искать урну. С легким отвращением он спросил: – А если я скажу, что домашние животные не допускаются? – Блин, чувак, – ответил Ронан с жестокой усмешкой, – ты же не выгонишь Ноя вот так. Ганси не сразу понял, что Ронан шутит, а потом уже было поздно смеяться. Во всяком случае, он знал, что позволит отнести птицу на Монмутскую фабрику, потому что видел, как цепко Ронан держал ее. Птенец уже смотрел на него снизу вверх и с надеждой щелкал клювом. Он полагался на Ронана. Ганси смягчился. – Ладно. Пошли обратно. Вставай. Когда Ронан неуверенно поднялся на ноги, вороненок съежился у него в руках – сплошные клюв и тело, без шеи. Ронан сказал: – Привыкай к турбулентности, сукин сын. – Надо дать ему какое-то имя. – Ей. Ее зовут Бензопила, – ответил Ронан, не глядя на Ганси. И вдруг произнес: – Ной. Блин, ну и стремно ты там смотришься. В глубоком, полном теней дверном проеме тихо стоял Ной. Сначала было видно только его бледное лицо; темная одежда оставалась невидима, глаза казались провалами, ведущими в неведомый мир. Затем он вышел на свет и оказался растрепанным и знакомым, как всегда. – Я думал, ты не придешь, – сказал Ганси. Ной перевел взгляд на алтарь, затем на темный незримый потолок. Он ответил с обычной храбростью: – Дома было страшно. – Псих, – сказал Ронан, но Ноя это как будто не смутило. Ганси открыл дверь, ведущую на улицу. Адама нигде не было. Ганси стало стыдно за то, что он вытащил его из дома по ложной тревоге. Хотя… он сомневался, что тревога была ложная. Что-то произошло, пусть даже он не знал наверняка, что именно. – Так где ты нашел этого птенца? – У себя в голове. Смех Ронана напоминал резкий хохот шакала. – Опасное место, – заметил Ной. Ронан запнулся – все его острые углы притупил алкоголь, – и вороненок в его руках издал слабый звук, скорее вибрацию, чем вскрик. Он ответил: