Я резко вздрагиваю от неожиданного, теплого прикосновения. Чувствую, как пальцы еле ощутимо пробегают вдоль моего позвоночника. – Любимая, – слышу я, – все в порядке? Я молчу, поэтому он придвигается, шуршат простыни, он обнимает меня, и наши тела сливаются в одно целое. Он теплый и сильный; я обретаю полный покой, чувствуя себя в безопасности. Его губы касаются моей кожи, скользят по шее, так умело, что до кончиков пальцев на ногах пробегает электрический разряд; меня бросает то в жар, то в холод. – Опять повторяется? – шепчет он. Моя мать родилась в Австралии. Я знаю, потому что она сама как-то об этом рассказала, а еще потому, что сейчас, несмотря на отчаянные попытки противостоять пробуждающимся воспоминаниям, забыть я не в состоянии. Как-то мама рассказала мне, что эта птичка (большой желтохохлый какаду) родом из Австралии. В девятнадцатом веке их завезли в Новую Зеландию, но Иви, моя мама, ее там не нашла. Она влюбилась в этих птиц еще дома, ребенком, когда одна из них, по ее заверениям, спасла ей жизнь. Именно эти птицы захватили мои мечты. Эти птицы, которых держала и кормила сумасшедшая женщина. Меня смущает осознание того, что я цепляюсь за чушь, за поблекшие, искаженные отпечатки старых воспоминаний, неудачно стертых. Я надеялась на большее. Мечтала о большем. В горле комом встало разочарование, холодным комом, который не проглотить. А затем снова я чувствую это Цепенею от тошноты, которая предваряет видение – резкий удар под дых, значит, будет еще, и еще, так бывает. Аарон притягивает меня ближе, крепче прижимает к груди. – Дыши, – шепчет он. – Я здесь, рядом, любовь моя. И буду рядом. Я цепляюсь за него, зажмурившись, а голова уже плывет. Эти воспоминания подарила мне сестра, Эммелина. Сестра, которую я только-только обнаружила, только-только обрела. Лишь потому, что она пыталась меня найти. Несмотря на неустанные попытки моих родителей стереть из наших разумов давнишнее доказательство их зверства и жестокости, Эммелина добилась своего. Она воспользовалась своей психокинетической силой и вернула то, что украли из моих воспоминаний. Она поднесла мне дар – дар помнить, – чтобы помочь спасти себя. Спасти ее. Остановить наших родителей. Не дать разрушить мир. Однако в настоящий момент – ведь я только что чудом избежала смерти – этот дар стал проклятием. Мой разум ежечасно рождается заново. Преобразуется. Воспоминания все прибывают. И моя погибшая мать отказывается молчать. – Птичка моя, – шепчет она, заправляя выбившуюся прядь мне за ухо. – Пришло время улетать. – Но я никуда не хочу. – От страха мой голос дрожит. – Я хочу остаться, с тобой и папой, и Эммелиной. Не понимаю, зачем мне уезжать. – Тебе и не нужно понимать, – мягко настаивает она. Я замираю, мне тревожно. Мама не кричит. Она никогда не кричала. За всю мою жизнь ни разу не подняла на меня руки, ни разу не повысила голос и не обозвала. В отличие от отца Аарона. Хотя кричать маме и не требуется. Иногда она просто говорит что-то, например «тебе и не нужно понимать», и в ее словах слышится предостережение, пугающая меня категоричность. Я вот-вот разревусь, слезы, подступая, обжигают глаза, и слышу: – Никаких слез. Ты уже большая. Изо всех сил сдерживаюсь, шмыгаю носом. Руки все равно трясутся. Мама поднимает взгляд, кивает кому-то позади меня. Я оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы заметить Париса, мистера Андерсона. Он ждет с моим чемоданом. В глазах нет ни намека на доброту. Ни капли сердечности. Он отворачивается от меня, смотрит на маму. – Макс уже устроился? – вместо приветствия слышу я. – Да, он давно был готов. – Мама рассеянно бросает взгляд на часы. – Но ты же знаешь Макса, – продолжает она с легкой улыбкой. – У него все должно быть идеально. – Только когда дело касается твоих желаний, – замечает мистер Андерсон. – Не встречал еще взрослого мужчину, столь очарованного собственной женой. Улыбка мамы становится шире. Она хочет что-то сказать, я перебиваю. – Ты про папу? – взволнованно спрашиваю я. – Там будет папа? Мама разворачивается ко мне, удивленная, будто забыла, что я стою рядом. А потом снова обращается к мистеру Андерсону: – Да, кстати, а как дела у Лейлы? – Прекрасно, – произносит он, однако выглядит раздраженным. – Мам? – Снова угрожающе подступают слезы. – Я буду там с папой? Мама меня, кажется, совсем не слушает. Она ведет разговор с мистером Андерсоном. – По прибытии Макс все подробно разъяснит, он ответит на большинство вопросов. А если не ответит, то, скорее всего, у тебя нет допуска. Мистер Андерсон выглядит раздосадованным, однако молчит. Мама тоже молчит. Это выше моих сил. Слезы градом текут по лицу, тело сотрясается от рыданий, дыхание сбивается. – Мама? – шепчу я. – Мама, пожалуйста, ска-скажи мне… Мама сжимает мне плечо холодной твердой рукой, и я вдруг застываю. Притихнув. Она на меня не смотрит. И не посмотрит напоследок. – Этот вопрос ты тоже уладишь, – произносит она. – Уладишь, Парис? И тут мистер Андерсон опускает на меня взгляд. Его глаза пронзительно голубые. Пронзительно холодные. – Конечно. Я резко вспыхиваю. Гнев такой яркий, что он мгновенно вытесняет страх. Я ненавижу этого человека. Ненавижу так сильно, что, когда смотрю на него, во мне что-то происходит… и внезапный всплеск эмоций придает мне храбрости. Я поворачиваюсь к маме. – Почему Эммелина остается? – задаю я вопрос, сердито вытирая влажную щеку. – Если мне нужно ехать, почему мы не можем хотя бы поехать вме… Я запинаюсь, когда замечаю ее. Моя сестра, Эммелина, смотрит на меня из-за прикрытой двери. Она не должна быть здесь. Так мама сказала. Эммелина должна быть на плавании, у нее урок. Но она здесь, с ее влажных волос капает на пол, и она смотрит на меня в упор огромными как блюдца глазами. Она пытается что-то сказать, только я не могу уследить за движениями ее губ – слишком быстро. А потом, словно из ниоткуда, вдоль позвоночника пробегает электрический разряд, и я слышу ее голос, звенящий, странный… Они врут. ВРУТ. УБЕЙ ВСЕХ Я резко открываю глаза и не могу вздохнуть. Грудь сдавило, сердце колотится. Уорнер обнимает меня, шепчет что-то ласковое, успокаивающе поглаживает по руке. По лицу текут слезы, и я смахиваю их трясущимися руками. – Бесит, – шепчу я, ужасаясь, как дрожит мой голос. – Как же меня все это бесит. Бесит, что не проходит. Бесит, что оно со мной делает. Ненавижу! Аарон прижимается щекой к моему плечу, его дыхание щекочет кожу. – Так и меня бесит, – мягко признается он. Я аккуратно поворачиваюсь в колыбели его объятий и утыкаюсь лбом в голый торс. Не прошло и двух дней с тех пор, как мы сбежали из Океании. Как я убила свою мать. Как нашла то, что осталось от моей сестры, Эммелины. Всего два дня назад моя жизнь снова перевернулась с ног на голову.