Канск! Столица сибирских золотопромышленников! Вот они, внутренние резервы, возликовал генерал-губернатор, скинутся господа предприниматели и дорогу не только до Иркутска, но и до Пекина дотянем. Не задаром, конечно, для Китая, а баш на баш: мы вам современную дорогу, вы нам обратно Приамурье. Хватит быть собакой на сене: сам не ам и другому не дам. За сто пятьдесят лет ни одного маломальского городка не поставили, ни одной дороги не провели — не то что наши казаки: прошли два раза по Амуру и давай остроги рубить, в землю врастать, корни пускать — на веки вечные! У генерал-губернатора даже глаза повлажнели от избытка чувств, но он постарался взять себя в руки. Служба, прежде всего служба. Поезд дальше не идет, надо пересаживаться на коляски и повозки. Тут, конечно, будет торжественная встреча с местной верхушкой общества и обед, вот на нем-то он и призовет настоятельно купцов и промышленников к участию в общеполезном деле. Оно ведь и верно общеполезное: железная дорога позволит им развернуться в торговле с Китаем и тем же англичанам укорот дать, а то они вообще распоясались — за тридевять земель от своих берегов ведут себя так, будто они в Поднебесной полные хозяева. Побили слабого и довольны: можно с него три шкуры драть, а взамен — кукиш и даже без масла! То ли дело мы, русские: куда ни придем, первым делом строить начинаем… Однако пора будить Катюшу: ей тоже надлежит являться рядом с мужем. Она легко раскрыла свои яркие карие глаза, потянулась, обняла за шею склонившегося мужа и поцеловала его волнистые рыжеватые волосы. Он замер, пронизанный нежностью, подумал: Господи, как же я ее люблю! Генерал был счастлив делить с этой бесконечно родной женщиной ложе, семейные радости и печали, но он и представить тогда не мог, что она станет почти на равных погружаться с ним в государственные заботы, деликатно поправлять его ошибки в отношениях с подчиненными и станет настолько уважаемой, что казаки в честь нее нарекут первую свою станицу на Амуре — Екатерино-Никольская. Небольшой перрон станции был забит людьми. В первом ряду стояли городские чины (градоначальник со своими присными), именитые горожане (те самые купцы и промышленники, «местные резервы»), разночинная, так сказать, интеллигенция (учители, врачи, артисты и художники). Сколько их может быть в таком городишке? Как раз на первый ряд и хватает. Далее толпился простой народ: любопытственно же поглазеть на нового генерал-губернатора, да еще, говорят, до неприличия молодого. Муравьеву открыли дверь, и он ступил на перрон. Отдал честь и оборотился, подавая руку красавице-жене, выходящей из вагона. И услышал за спиной негромкий одобрительный гул, волной прокатившийся по толпе встречающих и затихший где-то возле флигелька вокзала. Похоже, понравились. Но разве могли не понравиться? Он — хоть и невысокого роста, но в ладно сидящем темно-зеленом мундире с генеральскими эполетами на плечах, в портупее с саблей на правом боку (раненая правая рука не владела оружием; а сабля, кстати, наградная, «За храбрость»), в походной фуражке на рыжеватых кудрях, непокорно вырывавшихся из-под околыша; темно-русые усы и бакенбарды без единого седого волоска, десяток боевых орденов — все говорило об уверенности, целеустремленности и самой высокой поддержке сверху. Ни для кого не было секретом, что император любил ставить на высокие посты боевых офицеров, потому что они знали, что такое дисциплина и исполнительность, а без оных качеств, говаривал Николай Павлович, ни одно дело не сладится. Она — в бархатном малиновом салопе с пелериной, отделанной мехом куницы, в малиновой же шляпе с черной вуалеткой и павлиньим перышком с маленьким радужным «глазком»; на округлом лице, обрамленном каштановыми локонами, точеный носик с чуть приподнятым кончиком, огромные сияющие карие глаза и яркие чувственные губы — все дышит юной женственностью, влюбленностью в жизнь и своего мужа. Не женщина, а сплошное очарование! Мужчины, как заметил Муравьев, все норовили скосить глаза на Катрин и только вынужденно переводили взгляды на генерала. Это его нисколько не огорчало, наоборот, он был доволен, что имеется еще рычаг воздействия на тех, кто вздумает сопротивляться его поискам «внутренних резервов». За жену он не беспокоился: она прелестна, но не легкомысленна, сумела дать отпор самому императору, когда тот предложил прогуляться с ним по залам Зимнего дворца. А ему, Муравьеву, после этого случая, сказала: – Милый, если я полюблю кого-то другого, ты об этом узнаешь первым. Но учти: если мне будет не хватать твоего внимания, всегда найдется кто-то, желающий заполнить этот пробел. Сказано было с милой улыбкой, но он почувствовал в шутке жесткое предупреждение и с той поры особенно старался не допустить «пробелов». Для настойчивых ухажеров у Екатерины Николаевны была заготовлена убийственная фраза: – Мне безумно приятно ваше внимание, но давайте не будем осложнять наши добрые отношения. После чего умный человек понимал, что ему «не светит», и снимал «осаду», а на глупых Катюша вообще не обращала внимания. Муравьев верил ей безоговорочно. С той поры как они встретились, чем бы он ни занимался, что бы ни делал, он делал это под знаком любви и ради любви. Вот и Амур собрался вернуть, и с Китаем задружить — во имя любви. …Из первого ряда встречающих вышли три здоровенных бородатых мужика; средний, чью окладистую бороду прошили серебряные нити, держал на вышитом рушнике огромный каравай душистого хлеба, увенчанный золотой солонкой с кучкой соли; двое помоложе, волосом чернявые, поддерживали крылья рушника — все трое они как бы олицетворяли единое целое. Православие, самодержавие, народность — вспомнил генерал-губернатор новомодную формулу Российской империи, предложенную министром народного просвещения графом Уваровым, и неожиданно для себя не согласился: нет, пожалуй, единство трех континентов — Европы, Азии и Америки — в границах Русской Империи, так будет верней! Он отломил край каравая, разделил его с Екатериной Николаевной — они обмакнули хлеб в соль и вкусили гостеприимства земли Канской. Народ закричал «ура!», вверх полетели шапки; первые ряды похлопали. Начались церемониальные речи. Пока что краткие, длинные предполагаются обычно на торжественном обеде, который, разумеется, и воспоследовал в доме главного золотопромышленника края Гаврилы Машарова, того самого, который держал при встрече хлеб-соль вкупе с родными братьями. А дом этот стоял в тайге, на берегу красавицы-реки Кан, не дом, а настоящий дворец — трехэтажный, со стеклянными галереями, оранжереей, зимним садом с пальмами и фруктовыми деревьями. Хозяин, проведя именитых гостей по всем уголкам дворца, с гордостью показал главную достопримечательность — 8-фунтовую золотую медаль с выгравированной надписью: «Гаврила Машаровъ — императоръ всéя тайги». Генерал-губернатор не преминул сказать о ней в своей довольно пространной речи. Инаугурационной — так насмешливо назвала ее Екатерина Николаевна. – …Одна из главных задач, которые назвал мне в напутствие государь, — говорил генерал Муравьев, — это прокладка железной дороги до Иркутска. Думаю, важность сего предприятия для всей России не вызывает сомнений. Однако мне видится ее продолжение — с юга вокруг Байкала и далее, до Пекина. Эта дорога поможет нам вернуть в лоно Отечества некогда утраченные земли по Амуру и крепко встать на берегу Великого океана. Но… у казны нет денег на сие предприятие. Однако деньги есть у вас, уважаемые купцы и предприниматели. Так не лучше ли вложить их в компанию по строительству дороги, позарез нужной вам самим, нежели пускать их на красивые безделушки типа медали «императора тайги»? Никто не будет «императором дороги», но каждый станет ее акционером. А главу компании выберете сами, хотя я, со своей стороны, предложил бы вашего «таежного Наполеона» Гаврилу Федоровича Машарова. Генерал-губернатор сделал паузу, оглядел застолье. Лица торговцев и промышленников отражали глубокое раздумье, кое-кто взглядывал на Машаровых — как поведут себя они? И когда затишье стало уже нестерпимым, Гаврила встал и захлопал огромными ладонями, будто орел, разминающий крылья перед полетом. Муравьев, не скрывая радости, зааплодировал встречно. Их дружно поддержало все высокое собрание. Как там китайцы говорят: «Дорога в тысячу ли начинается с первого шага»? Первый шаг был сделан, и он лег в копилку созидания нового мира. Глава 33 Осень 1853 года Турция в очередной раз — какой по счету, никто уже не помнил, кроме, может быть, любителей истории — напала на Россию. И, конечно, не по своей охоте. Султан и его визири были не дураки: они отлично знали, сколь силен Черноморский флот России, полностью паровинтовой, по примеру Тихоокеанского, который пока что не был имперским флотом, поскольку финансировался Российско-Американской компанией, но уже показал свою силу, изгнав из Русского океана (так стали называть северную часть Тихого, ограниченную с юга Гавайским архипелагом) иностранных хищников-браконьеров, уничтожавших все подряд — китов, дельфинов, морского зверя. В Севастополе базировались три линкора, шесть броненосных крейсеров и около двадцати более мелких кораблей. Кроме того, у причалов Одессы и Новороссийска швартовались канонерские лодки и миноносные катера конструкции лейтенантов-декабристов Николая Акулова и Епафродита Мусина-Пушкина. Первые такие катера они построили на гавайской базе под крылом правителя Тараканова. Так вот, знали турки про русский флот, про железные дороги, протянутые в Бессарабию, Новороссию и Крым, — по ним легко теперь можно перебросить резервы на нужные участки фронта, — все знали и, тем не менее, затеяли войну. Поддались мощному давлению Англии и Франции, которые пригрозили лишить Османскую империю владений в Северной Африке и на Ближнем Востоке. Это — в качестве кнута, а в качестве пряника пообещали союзническую помощь. И, как ни странно, не обманули: хотя и не сразу после объявления войны, но все же присоединили свои экспедиционные корпуса к турецкой армии. Правда, кораблей современных в акваторию Черного моря не дали, заявив — как удалось выяснить русской разведке, — что они им нужны в Тихом океане, где вкупе с флотом Соединенных Штатов англо-французская армада должна не только разгромить русские морские силы, но и стереть с лица земли все портовые города Аляски, Калифорнии, Гавайев и Камчатки. Собственно, вся война-то и была затеяна ради этой конечной цели, а начали с Турции, потому что и Лондон, и Париж были абсолютно уверены, что Россия очень быстро и чувствительно задаст османам перцу, дав тем самым повод Западу завопить: «Русские — звери! Слабых бьют!» — и ринуться на защиту обиженных. И защищать их будут, разумеется, везде, где встретят обидчиков, то бишь в первую очередь, как уже сказано, в тихоокеанском регионе. – А почему британцы и их союзники надеются разгромить наш Тихоокеанский флот? — поинтересовался император у шефа русской разведки генерала Орлова. — Ведь, насколько мне известно, он мощнее Черноморского: и кораблей больше, и бригада морской пехоты имеется, каковой, к сожалению, в России пока что нет. Да, и, кстати, как это с англо-французами стакнулись Соединенные Штаты? Ведь мы с ними не воюем. Орлов хмыкнул в пышные усы: мол, что тут непонятного, — но тут же смутился под недоумевающим взглядом государя, кашлянул в кулак и браво доложил: – Штаты, и верно, формально с нами не воюют. Они частным образом хотят разделаться с Российско-Американской компанией, которая, по их мнению, не имеет права на занятые территории. А разгромить Тихоокеанский флот рассчитывают потому, что себялюбцы. Индейцев за людей не считают. – Не понял, — поднял брови Николай Павлович. — Не соблаговолишь ли выразиться яснее, милейший Алексей Федорович? – Все просто, Ваше Величество. В Русской Америке собственно русских не так уж и много, там давно открыты школы и училища для аборигенов — алеутов, эскимосов, индейцев. Аборигены служат в администрациях, работают на фабриках и заводах, составляют основную силу в воинских частях и на флоте. Как раз на флоте особенно много индейцев, они почему-то охотно идут в военные моряки. Есть уже морские офицеры. А британцы, да и французы тоже, не говоря уже про американцев из Соединенных Штатов, — все они считают их недочеловеками, следовательно, плохими матросами и никудышными офицерами. Потому и рассчитывают на легкие победы. – А ты как считаешь? — Император с любопытством взглянул на генерала. – Я лично с ними не сталкивался, государь, но мне довелось как-то побеседовать с генералом орегонской армии Алексеем Тимофеевичем Таракановым… – Русский? – Полукровка, креол. Отец — русский, покойный правитель Русских Гавайев, его усердными стараниями создана база Тихоокеанского флота в Жемчужной бухте. Мать — индеанка, сестра императора Орегона Маковаяна Ютрамаки. – То есть генерал — племянник императора? — уточнил Николай Павлович. Орлов кивнул. — Продолжай. – Так вот Тараканов в приватной нашей беседе говорил, что индейцы весьма и весьма способны к военной и морской службе. И офицеры из них получаются не хуже наших, а может, и лучше. Они усердны в познавании нового и память у них отменная от природы. Они легко усваивают русский язык и даже с гордостью называют себя русскими. – Но русский человек — православный, а у них — шаманизм! – О, Ваше Величество! Благодаря апостольской деятельности в Америке архиепископа Иннокентия, православие давно стало первой, можно сказать главной, религией в Русской Америке. – Значит, ты полагаешь, наши противники на Тихом океане получат хорошую взбучку? – Не сомневаюсь, государь. Но была ли в действительности основа для такой уверенности верховной власти России? Муравьев досрочно выполнил задание царя — построил железную дорогу до Иркутска. Компания, возглавляемая Гаврилой Машаровым, вела такую же на Пекин (цинский император Сяньфэн скрипнул зубами, но вместе с Муравьевым подписал договор, по которому граница с Россией пролегла по Амуру и Уссури вплоть до Кореи). Никому дотоле не известный капитан-лейтенант Невельской, которого поддерживал генерал-губернатор, обследовал устье Амура и развеял заблуждение многих знаменитых мореплавателей, что Сахалин полуостров, а река непригодна для использования. Амурская экспедиция, возглавляемая Невельским, ставшим к тому времени капитаном 1-го ранга, усердно изучала возвращенные и вновь приобретенные земли. До Николаевска, первого города на Амуре, из Забайкалья протянули оптический телеграф, но связь с Камчаткой оставалась на прежнем уровне, то есть по морю. Правда, теперь паровинтовой корвет добирался до Петропавловска в любую погоду в три-четыре раза быстрее, нежели парусник, однако зимой, как и раньше, почта шла кружным путем на оленях и собачьих упряжках. Зато инженеры Русама протянули кабель электрического телеграфа с последних островов Алеутской гряды Атту и Агатту до Командорских, а оттуда — в Петропавловск. Теперь специальное судно для прокладки подводного кабеля, построенное на Якутатской верфи (кабель, кстати, тоже производили на Якутатском медеплавильном заводе), передвигалось вдоль Курильских островов, связывая их в единую цепь, чтобы затем от Кунашира протянуть электрическую нить на Сахалин и далее, на материк. По приказу генерал-губернатора строились береговые укрепления в Петропавловске, Охотске, Аяне, Де-Кастри и Николаевске. Возводились батареи из пушек, доставленных по Амуру (мало их было, еще очень мало!), на мысе Пронге (у входа в Амур), в Александровске на Сахалине (напротив Де-Кастри; вместе они предназначались для прикрытия пролива Невельского с юга) и Владивостоке. Новые города Благовещенск, Хабаровск, Албазин, Троицк и полтора десятка переселенческих сел и казачьих станиц по Амуру и Уссури должны были служить надежным тылом. Крайний Восток со временем обещал стать мощной крепостью. Но это было вопросом будущего, а война на юге России уже шла полным ходом, и сводная англо-франко-американская армада, в составе полусотни больших и малых кораблей, приближалась к мысу Горн, чтобы, обогнув его, покатиться девятым валом, или даже цунами, на север, к Гавайям, разгромить базу русского Тихоокеанского флота и рассыпаться затем эскадрами, пройтись огнем и мечом по российским владениям на восточном и западном побережьях Великого океана. Чтобы духу русского там не осталось! На Гавайях об армаде узнали из сообщения по электротелеграфу, пришедшему из Росса. Правителем Гавайской провинции Русама после смерти Тимофея Тараканова стал его младший сын Павел, двадцатисемилетний капитан-лейтенант российского флота. Несмотря на свою молодость, Павел Тимофеевич к 1839 году уже имел немалые заслуги в строительстве базы флота и изгнании браконьеров из Русского океана. Кстати, именно по его предложению корабли стали оснащать боевыми ракетами. К тому времени, несмотря на успешные действия ракетных частей в сражениях на суше и на море, интерес к ним военных в различных странах стал угасать — скорее всего из-за низкой прицельности каждого снаряда. А русские усовершенствовали ракетный станок генерала Александра Засядко и ракету Вильяма Конгрейва, которая применялась многими армиями, и получили бомбометы, позволяющие одним залпом накрывать цели на площади в несколько десятков квадратных сажен на расстоянии до двух верст. И Тараканов доказал командующему Тихоокеанским флотом вице-адмиралу Путятину, что эти бомбометы весьма и весьма эффективны на море. Тут нельзя не сказать, что все работы по конструированию, изготовлению и испытаниям этого оружия были проделаны молодыми артиллеристами из числа декабристов под руководством подполковника Андрея Васильевича Ентальцева. Павел Иванович Пестель, став начальником Ново-Архангельского военного училища, первым делом создал кафедры по различным направлениям военной науки, в том числе Артиллерийскую, а при ней — Ракетный кабинет, поскольку сам был поклонником Конгрейва и Засядко и считал, что у ракетного оружия большое будущее. Полученные декабристами результаты были немедленно отправлены на Большую землю, в Петербург, и Засядко, будучи в то время начальником Михайловской артиллерийской академии и дав восторженную оценку работе, просил государя наградить всех ее участников. Император не остался равнодушным к этой просьбе, кстати, поддержанной великим князем Михаилом Павловичем, шефом артиллерийского ведомства: всем десяти артиллеристам не только вернули прежние звания, но и повысили на один чин, а Ентальцев получил орден Св. Владимира 3-й степени. Бомбометы же скорейшим порядком были запущены в производство, и через год первые их образцы участвовали в сражениях против мятежных поляков. Теперь же ими оснащали армейские части, действующие против турок и их союзников. Павел Тараканов уже четырнадцать лет не только успешно управлял провинцией, дойдя до звания капитана 1-го ранга, — он женился на младшей дочери гавайского короля Камеамеа III, которая родила ему четырех сыновей и двух дочек, и тем самым еще больше укрепил дружественные связи России и Гавайев. Гавайцы любили «Талаканалии» и называли его сыном короля. Наверное, потому, что сам он называл Камеамеа «Макуа кане» (отец). Они вообще очень хорошо относились к русским, охотно учили язык, крестились и давали детям русские имена. Школы на островах открыл еще Тимофей Никитич, но Павел Тимофеевич требовал от подчиненных знания гавайского языка и неукоснительного уважения прав и обычаев местного населения. Весть о приближении вражеских кораблей не вызвала на Гавайях паники, но заставила правителя Тараканова и короля Камеамеа провести срочное совещание комендантов русских крепостей и князей островов. Несколько быстроходных катеров обошли архипелаг и сумели всего за четыре дня собрать их на Оаху. Кроме вызванных, в совещании участвовали командующий и штаб флота, все начальники отделений русской администрации, а также члены Собрания старейшин. Учитывая почтенный возраст последних, правитель предложил разговор вести на гавайском языке и лишь в порядке исключения пользоваться русским. Никто не возражал хотя бы потому, что большинство комендантов были женаты на гавайках, и местный язык стал для них почти родным. Вопрос был один: что нужно предпринять для защиты архипелага? – Мы не знаем, какое количество и каковы классы кораблей противника, — говорил Тараканов, — но одно известно точно: в составе юсовской эскадры есть эвиеншип, или, по-нашему, самолетоносец. На его палубе — а она огромной длины — размещаются три или четыре самолета, которые взлетают с этой палубы и несут бомбы. – Опасное оружие, — пробормотал начальник штаба флота капитан I ранга Селиверстов. – Да, Степан Панкратович, весьма и весьма опасное. Но я думаю, бомбометы Ентальцева будут пригодны не только против кораблей, но и — самолетов. Надо лишь снаряжать ракеты гранатами меньшего, против обычного, веса и соотносить время их подрыва с расстоянием до подлетающего самолета. А для самого близкого расстояния стоит попробовать счетверить на одном станке усовершенствованные скорострелы Черепановых, чтобы стрелять по аэронавтам и двигателям. Как вы считаете, Михаил Дмитриевич, — обратился правитель к командующему флотом контр-адмиралу Тебенькову, — найдутся у вас умельцы для такой комбинации? – Найдутся, Павел Тимофеевич, — откликнулся седовласый адмирал, всего лишь три года тому назад сменивший жесткое кресло главного правителя Русама на боевой мостик линкора «Князь Меншиков», флагмана флота, чем был несказанно доволен. — Сегодня же будет распоряжение. – Благодарю, Михаил Дмитриевич. У меня еще вопрос: готовы ли к боевым действиям подводные лодки? Ведь на них будет возложена главная задача — потопить как можно больше кораблей противника. Вопрос Тараканова вызвал нешуточное удивление у всех присутствующих, кроме Тебенькова и Селиверстова. Дело в том, что четыре подводные лодки конструкции братьев-декабристов Бестужевых прибыли из Якутата в Жемчужную бухту в строжайшей тайне, укрытые на палубах бронированных крейсеров «Баранов» и «Резанов». Моряки же были недовольны преждевременным, по их мнению, раскрытием секрета, о чем прямо заявил контр-адмирал. – Господа, — ответил на упрек правитель, — даже если здесь присутствует агент противника, в чем я глубоко сомневаюсь, все равно он не сможет оповестить армаду: выход в море жестко контролируется пограничной стражей. А иных путей для связи с внешним миром нет.