– Лучшей было б вместях держаться, — озаботился Тараканов. — Мы знаем, ли чё ли, чё они от нас за дружбу потребуют. – Чего бы ни потребовали — отдадим все, что имеем, — откликнулся Булыгин. – Так у нас, окромя ружей, ничё и нету. – Значит, отдадим ружья. – Ты рехнулся, Исакыч! Баранов настрого запретил давать индейцам огнестрел. – Послушай, ты, мужик! Я — начальник, и я решаю, что делать, — прошипел Булыгин и оглянулся на команду. — Ты что, хочешь, чтобы мы от холода и голода Богу душу отдали? – Ничё такое я не хочу, — угрюмо сказал Тараканов. — А токо без ружей мы не друзьями, а пленными будем. А то и рабами. Небось слыхал, что индейцы пленных рабами делают? А чё с Петровной твоей будет? Отдаст ее вождь кому-нито в жены таку красулю. Вона Маковаян глаз на нее положил… Анна Петровна в испуге прижалась к мужу — тот погладил ее по плечу. – Никому тебя не отдам. Жизнь положу, а не отдам. Но сердцем чую: все будет хорошо. Мы им очень нужны. – Мне б тако чуять, — проворчал Тимофей. — Спору нет, ты ставлен начальником, Исакыч, но я повидал поболе твоего и вот что скажу. Коли уж собрался ружья отдавать, то за половину из них мы можем землицы купить, и немало, да и обустроиться тут. Факторию, ли чё ли, поставить. В устье реки — самое то, — закончил он в раздумье. «Дружеская беседа» проходила в просторном вигваме Ютрамаки, похожем на шатер, где все стены были увешаны шкурами различных животных. На большие медвежьи за длинным столом уселись: с одной стороны — Ютрамаки и Маковаян, с другой — гости. Русских друзей потчевали горячим, ароматным и сладким травяным напитком со вкусом смородины и жаренным на углях оленьим мясом — с овощами и зеленью. Гости тоже не остались в долгу — выставили две бутылки рома. Однако вождь сам не пил и сыну запретил. Принял ром просто как подарок. Прислуживали две женщины — пожилая и юная, которая то и дело бросала на Тимофея любопытствующие взгляды, от которых по его спине ползли мурашки. В свои 34 года Тараканов не стремился под венец, запретил себе даже думать об этом, пока не получит обещанную хозяином вольную, поскольку по российскому закону жена крепостного сама становилась крепостной, а он не желал этого ни одной свободной женщине. Мужик он видный, можно даже сказать красивый, вниманием противоположного пола не обижен, но жениться — упаси Бог! А тут раскосая красавица одним взглядом, как крючком, зацепила сердце и повела куда-то в обволакивающую мглу. Тимофей Никитич даже головой тряхнул, чтобы избавиться от наваждения и слушать, что говорит штурман. Не то по неопытности брякнет что-нибудь, чего потом не расхлебать. А Булыгин рассказывал, что с ними произошло, сделав упор на том, что преследовавшие их индейцы-квилеуты украли все байдарки, в которых было много подарков, приготовленных для друзей на этой земле. Ютрамаки слушал повествование с невозмутимым видом, но при упоминании подарков оживился и, отставив плошку с напитком, что-то сказал сыну. Тот встал, приложил правую руку к груди и вышел. – Продолжай, — сказал вождь Булыгину. Тимофей Никитич ожидал, что штурман, закончив, будет просить убежища на зиму, что, по его мнению, было вполне разумно: за пару зимних месяцев они бы огляделись, прикинули полезность этой земли, а потом уж поторговались с хозяевами насчет покупки. Однако Николай Исакович, видимо, не забыв слова Тимофея про факторию, сразу взял быка за рога. – Кто хозяин этой реки и берега моря возле ее устья? — спросил он. Ютрамаки, прищурясь, взглянул на него и ответил не сразу. Снова взялся за плошку — старшая индеанка наполнила ее свежим напитком, — отхлебнул, устремив взгляд черных глаз в пространство перед собой. Потом заговорил медленно, предварительно обдумывая каждое слово: – Хозяева мы, мака, но квилеуты пользуются тем, что у нас мало воинов, и устраивают набеги на нижнюю часть реки… Им помогли англичане. Очень плохие люди. Они дали квилеутам ганы, огнестрельные трубки, и научили из них стрелять, чтобы квилеуты убивали всех чужих… Англичане убили несколько мака, но мы убили столько же англичан. Скальп за скальп — так учит Великий Дух… Хотя мы не любим воевать. Я слышал, что вы, русские, торгуете с племенами, живущими на полночь от нас и теперь хотите торговать с нами. А я хочу вернуть нашу землю… Если вы мне дадите ваши ганы и поможете против квилеутов и англичан, я продам вам часть земли на берегу, и вы построите факторию, чтобы торговать. – Ты угадал мои желания, Ютрамаки, — важно произнес Булыгин, уловив момент, когда старый индеец замолчал, прикладываясь к плошке. — Ты — мудрый вождь. Я помогу тебе своими воинами и дам огнестрельные трубки. Мы их называем «ружья». — Анна, старательно все переводившая, слово «ружья» произнесла по-русски. Ютрамаки кивнул: мол, понял. — Две штуки дам. За это ты позволишь нам перезимовать в твоем стойбище и выбрать землю для фактории. Вождь снова кивнул, видимо, соглашаясь. И тут Булыгина осенило. Тимофей Никитич заметил, как у него заблестели глаза, и он даже нетерпеливо подался вперед, как бы желая перебить речь вождя. – Остерегись, Исакыч, — вполголоса сказал Тараканов, но Булыгин отмахнулся. – Но ты, Ютрамаки, не только мудрый — ты можешь стать великим вождем. Когда-то давным-давно далеко отсюда на полдень много-много лет существовал союз ваших народов, который назывался по главному племени империей майя… Николай Исакович передохнул, и вождь, внимательно слушавший перевод, воспользовался паузой: – Я знаю народ майя, его земля за землей мешиков. Ого, подумал Тараканов, который помнил про империю майя из уроков в имении Переверзева, а Ютрамаки-то вовсе и не дикарь: похоже, и географию своих соплеменников знает. – С моей помощью, — заявил Булыгин, — Ютрамаки Великий должен стать отцом-повелителем всех племен и народов на этой земле, на земле Орегона… – Понесло тя, ли чё ли? Сдурел, однако! — сокрушенно мотнул головой Тараканов. — Вдругорядь на камни сядешь, капитан. Штурмана, и верно, «понесло». По какому-то наитию, сам не зная почему, он вдруг расписал, как Ютрамаки — конечно, с помощью русских, — объединит племена, создаст свою империю и не подпустит к морю англичан и других белых грабителей. Говорил горячо, жестикулируя, и чем дальше, тем больше походил на мальчишку, которому вдруг позволили поведать свою заветную мечту. И Тараканов, слушавший вначале с большим недоверием, неожиданно начал проникаться этой невероятной возможностью, и его сердце стало захлестывать внезапно открывшейся перспективой. Перспективой не для индейцев — что они ему, эти индейцы! — а для всей Русской Америки. Другое дело, какими силами за это браться: людей-то из России по всей Америке наперечет, а новым желающим приехать — Баранов говаривал — царь-батюшка ходу не дает… Ютрамаки выслушал перевод с непроницаемым лицом. Когда русский вождь кончил, утирая лоб, покрывшийся от волнения пóтом, он долго молчал, попивая травяной «чай» из деревянной плошки и снова устремившись взглядом куда-то вдаль, может быть, в будущее. Однако и верно, мудёр мужик, думал Тимофей Никитич, с кондачка не решает. А Исакыч-то, Исакыч, ну, удивил — самую надежную дорожку выбрал: само собой, иметь дело с одним вождем куда как проще, нежели с десятком; у них ведь на каждой речке свое племя со своим языком и своим вожденком. Наконец Ютрамаки вернулся мыслями в настоящее — это стало заметно по его потускневшим глазам — и поставил плошку с остатками напитка на столик. – Чтобы собрать воедино наших братьев из разных племен, — задумчиво сказал он, — понадобится много лет и много сил. Мне не успеть — я слишком стар, и Великий Дух скоро призовет меня в свой вигвам… Мой старший сын, Маковаян, доблестный воин. Получил просветление на священной горе Такома. Вот он может стать Великим вождем Ютрамаки, если мака выберут его после моего ухода к Великому Духу. Маковаяна знают и уважают многие окрестные племена — и сиксик, и пиеган, и нумину, и кутене, и ковичан, и якима… Даже квилеуты. Поэтому я и послал его за вашими украденными каноэ. – Это будет его добыча, — переглянувшись с Таракановым, сказал Булыгин. — Там подарки друзьям, подарки вам, доблестные мака. – А нам лишь отдайте зимнюю одежу, — вмешался Тимофей Никитич, опасаясь, что щедрый командир оставит своих людей без теплых вещей. – Прошу простить моего помощника за проявленное неуважение. — Булыгин склонил голову и прижал руку к сердцу. — Он выполняет свой долг — заботится о наших воинах. Ютрамаки впервые внимательно посмотрел на Тараканова, на Булыгину и неожиданно спросил штурмана: – Твоя скво не бледнолицая? – Нет, — покачал головой Николай Исакович. — Ее матушка из племени тлинкитов. – Напомни, как зовут твоего помощника? Тараканов хотел ответить сам, но Булыгин удержал его за локоть. – Его зовут Тимофей. – У него есть скво? – Нет у меня скво, — сердито сказал Тимофей Никитич, оттолкнув руку Булыгина. Ютрамаки снова впился в лицо байдарщика черными пронзительными глазами. Тот выдержал, не отвел своего взгляда и внезапно ощутил какое-то шевеление в голове — словно там проросли тонкие побеги и потянулись к старому вождю, с каждым мгновением становясь прочнее и прочнее, а навстречу им спешили столь же прочные нити от головы вождя, черные глаза которого потеплели и стали ярко-коричневыми, в них заплясали искорки. Хотя они вполне могли быть просто отражением огней светильников, развешанных по всему вигваму, однако Тимофей Никитич неожиданно возникшим непостижимым чувством воспринял их как знак чего-то чрезвычайно важного. – Ты понравился моей дочери. — Голос вождя, казалось, остался таким же бесстрастным, как и во все время «дружеской беседы», но для Тимофея он звучал совсем иначе — громче и торжественней. — Она хочет, чтобы ты стал ее мужем. Тараканов после перевода едва не клацнул зубами. «Так эта юная красавица — дочь, ли чё ли, старого хрыча?! И она хочет стать женой русского?!! А он-то сам чего хочет? Или это… с ходу уже сватает ее за меня? — Мысли заметались, задергались, как рыба в сетке невода. — Как объяснить вождю, свободному человеку, что, выйдя замуж за раба, его дочь сама станет рабыней? Вот вздумает Никанор Иванович вернуть меня в Переверзево, и отправят нас как миленьких из Ново-Архангельска в Курск… А коли рыпнемся супротив — в железó закуют. Запросто! Тот же друг душевный Ляксандр Андреич и закует. Плакать будет, рыдать — а закует! Потому как закон, а власть закон должна исполнять, иначе какая она власть!.. Хотя… чего это я так спужался… обещал ведь хозяин дать вольную, а он слов по ветру не пущает. Может, бумага та бесценная уже птицей летит по просторам расейским — к Якутску али Охотску… правда, когда еще до Ново-Архангельска доберется — одному Господу Богу ведомо. С другого боку, кто счас скажет, когда мы отсель выберемся, — уж не ранéй весны, это точно!.. Нужно ж, чтоб какая-нито посудина в этот край зашла, да еще и попутной оказалась… А девка-то хороша, ягодка, а не девка! Неужто я и впрямь ей приглянулся? Вот уж чудно так чудно! Что ж, она дожидаться, ли чё ли, будет, пока я вольную получу? Мало ли чего может приключиться! Вон господин Резанов обручился, за разрешением на брак поехал, да и помер по дороге, правитель как раз перед отплытием о том бумагу получил… а Кончита небось ждет-пождет…» Булыгин кашлянул. Тимофей очнулся, глянул на вождя, на Булыгина, на Анну и понял, что молчание его слишком затянулось. Впрочем, прямого вопроса и не было… так, косячком… мол, тебя тут кое-кто в мужья хочет… А хочу ли я? Да хочу, конечно, хочу, вот только в толк не возьму, вождю-то это зачем? Однако ж не мальчик я уже, волосья на седину потянуло, а ей, поди-ка, и пятнадцати нету. – Ну, что же ты молчишь? — прошипел Булыгин краем рта. — Нам же союз предлагают… Тимофей Никитич удивился: – Ты, Исакыч, секретничаешь, ли чё ли? Они ж по-русски не кумекают. – Не секретничаю я, — сердито и уже в полный голос сказал Булыгин. — Я бы на твоем месте долго не раздумывал. Она тебе что, не нравится? – Да при чем тут… — разозлился было байдарщик, но уловил краем глаза суровое движение бровей вождя и осекся. Помолчал мгновение, опустив глаза и сдерживая неровное сердцебиение, потом поднял голову и снова встретился с Ютрамаки прямым взглядом. — Мне тоже нравится твоя дочь. Пущай будет моей скво, заради вечной дружбы мака и русских людей. Глава 11 1810 год Тимофей Тараканов вернулся в Ново-Архангельск весной с промышленными алеутами, юной женой и восьмимесячным сыном Алексеем. Полтора года пробыл он с партовщиками на орегонском берегу. Доставил их на Ситку бриг «Лидия» под командованием шкипера-бостонца[18] Томаса Брауна, который проходил вдоль побережья на север, к проливу Жуан-де-Фука, и случайно обнаружил на дотоле пустынном побережье новый форт. Крепость состояла из двух рубленых домов — один двухэтажный, комендантский, второй служил казармой, — окруженных частоколом с двумя башнями; построили ее, как оказалось, русские на купленной у индейцев земле, и называлась крепость-фактория Александровской, в честь российского императора Александра. Об этом Томасу Брауну поведал за обедом комендант крепости Николай Булыгин. Разговор, в котором принимал участие помощник коменданта Тараканов, велся на английском языке, русские им владели вполне сносно. – Где вы так научились английскому языку? — поинтересовался Томас Браун, закуривая свою традиционную послеобеденную трубку. – В нашем гарнизоне есть англичанин, Джон Вильямс, с ним мы и практикуемся, — ответил комендант. – А жены ваши, как я вижу, языком не владеют? — кивнул шкипер вслед уходящим двум молодым красивым женщинам, креолке и индеанке, которые в молчании провели весь обед. – Вашим — нет, — коротко ответил плечистый русобородый помощник коменданта. – А вашим? — с чуть заметной иронией поинтересовался Браун. – Мы хорошо понимаем друг друга. Лучше, чем вы нас, а мы вас. – Я вижу, тут у вас много индейцев, выше по склону горы — целая деревня вигвамов, — уклонился от сарказма британец. – Да, это столичная деревня трех объединившихся племен — мака, квилеутов и якима, резиденция их верховного вождя Ютрамаки, — пояснил Булыгин. — Жена моего помощника — дочь вождя. – Да-а, похоже, вы, русские, хорошо тут зацепились, — пыхнул трубкой шкипер. — Только знайте: индейцы коварны, им нельзя доверять. – А мне говорили, что англичане коварны и вам нельзя доверять, — усмехнулся Булыгин. — Так что давайте оставим эти разговоры, мистер Браун. Вы лучше скажите, куда идете. Мне надо отправить на Ситку, в Ново-Архангельск, несколько человек. – Нет проблем! Хоть весь гарнизон форта! Он у вас, как я вижу, не больше двадцати человек.