«Мы в безопасности. – Мадринья Элис крепко обнимала Луну и говорила ей снова и снова. – Ты в безопасности. Убежище нельзя взорвать». «Они взорвали Боа-Виста», – подумал Робсон, но ничего не сказал, потому что знал: от одной искры в переполненном убежище начнется пожар страха и весь кислород сгорит в одно мгновение. Убежище нельзя взорвать. Спасательные модули могут пережить что угодно. В тот раз, когда во тьме появились движущиеся из стороны в сторону сигнальные огни, он не знал, спасители это или убийцы. Робсон бьет по кнопке фиксатора на груди. Подтягивает себя к иллюминатору. Он не может умереть в стальном пузыре. Он должен увидеть. Должен! «Горнило», линию расплавленного света, сотрясает череда малых извержений. Дальний конец умирающего поезда прячется за горизонтом, но Робсон видит светящиеся слезы из расплавленного металла, каждая размером со спасательный модуль, они летят по дуге, подымаясь на километры, вертятся, кувыркаются и разделяются. Он прикрывает глаза от света. Зеркала все еще оставляют следы, все еще движутся, рассекая своими двухтысячекельвиновыми лезвиями колонны и вагонные тележки. Лишенные опоры, ретортные печи падают. Фермы гнутся, конвертеры изгибаются и изливают содержимое. Железный Ливень. Редкоземельные металлы проливаются и утекают. Ярко светящиеся лантановые льдины, потоки церия и фермия, длинные языки раскаленного рубидия. Детонируют воздушные карманы; взрываются сложные, красивые машины. Над Океаном Бурь идет дождь из расплавленного металла. И вот начинают рушиться сами зеркала, их опорам нанесен непоправимый ущерб. Один за другим они искривляются и падают, рассекая световыми мечами небо, рассекая море, выплавляя стеклянные дуги из пыли Океана Бурь. Робсон видит, как погибает модуль, разрезанный смертоносным, неумолимым фокусом плавильного зеркала, а за ним еще один. Один за другим двадцать тысяч зеркал «Горнила» падают. Зеркало за зеркалом гаснут, нисходит тьма. Теперь единственный свет – тот, что излучает расплавленный металл и аварийные маяки спасшихся бегством модулей. Робсон понимает, что плачет. Крупными, беспомощными слезами. Его грудь ходит ходуном, дыхание сбивчивое. Это скорбь. Он ненавидел «Горнило», ненавидел интриги, секретность и таящийся по углам страх, политику и то чувство, что каждый встреченный человек лелеет план, в котором он жертва. Но это был дом. Не в том смысле, в каком Боа-Виста был домом; ничто и никогда не сможет стать вторым Боа-Виста; ему не суждено туда вернуться. Но это был дом, и теперь его нет, он погиб, как погиб Боа-Виста. Мертв. Убит. У Робсона было два дома, и оба погибли. Каков связующий фактор? Робсон Жуан Баптиста Боа Виста Корта. Должно быть, с ним что-то не так. Мальчик, у которого не может быть дома. Дом у него все время отнимают. Как пайзинью, как майн, как Хоана. Пай послал его в Царицу, на «Горнило», где Хэдли попытался сделать из него защитника. Когда он вернулся в Боа-Виста, пайзинью бросал в него гандбольные мячи, достаточно сильно, чтобы причинить боль, чтобы оставить синяки, чтобы заставить его ненавидеть. Все. Всегда. Отнимают. Стальной дождь закончился. Эвакуационный модуль несется по морю в металлических кляксах, связываясь со спасательными центрами, шахтерскими базами и обиталищами по всему огромному Океану Бурь. Зеркала глядят, словно горящие глаза, с тех мест, куда упали и где нашли свое последнее упокоение. Разрушение «Горнила» достаточно яркое, чтобы его увидели с Земли. Небо озарено движущимися созвездиями, мерцающими огнями – Робсон знает, что это маневровые двигатели. ВТО подключила каждый поисковый и спасательный корабль на Луне. Нет нужды искать, нечего спасать. Либо ты выживаешь, либо Луна тебя убивает. Робсон обнаруживает в своей руке какой-то предмет. Прямоугольный, с закругленными углами, толстый и тяжелый на ощупь. Он глядит вниз. Его карты, колода, которую Хоан подарил ему, когда был его око, и которую он с той поры берег. Он снимает колоду, медленно, не торопясь. В том, как пальцы перебирают карты, ощущается утешение и надежность. С этим он может справиться. Карты в его власти. 2: Дева – Весы 2105 Тела в каждой комнате и туннеле, каждом коридоре и шлюзе. Тела сидящие, лежащие, на корточках, со скрещенными ногами, с опущенными головами. Тела прислоняются друг к другу. Тела в вечерних нарядах: «Шанель», «Дольче Габбана», «Фиоруччи», «Вествуд». Тела мало говорят, движутся еще меньше, ждут. Тела берегут воздух. Комнаты, туннели, коридоры Лансберга гудят от синхронизированного неглубокого дыхания выживших. Каждые несколько минут открывается какой-нибудь шлюз и входят новые спасенные в вечерних нарядах, глубоко вздыхают и чувствуют влажный, вонючий, переработанный воздух; потом их чибы переходят в режим чрезвычайной ситуации и понижают дыхательный рефлекс до легкого шороха. Дыша со свистом, силясь вдохнуть полной грудью, они отыскивают себе место среди сбившихся в кучи выживших, чтобы там сидеть и ждать. Лансберг – депо в Первой Экваториальной, обслуживающее Центральную магистраль Бурь; редут, выкопанный под кратером Лансберга для ботов, служебного транспорта и бригад путевых рабочих, чья вахта длится два лунных месяца. Система жизнеобепечения депо предназначена для пятидесяти человек в крайнем случае. В темных помещениях набилось в двадцать раз больше. Через восемь часов после Железного Ливня спасательные модули все еще заползают в шлюзы на резервном питании и выгружают выживших, страдающих от гипоксии и обезвоживания, охваченных ужасом. Инженеры Лансберга печатают установки для очистки воздуха от СО2, но теперь отказывает система переработки воды. Туалеты сдались много часов назад. Еды нет. Дариус Маккензи шипит от досады и швыряет карты веером через коридор. «Я не понимаю», – говорит он через Аделаиду, своего фамильяра. Робсон собирает карты. Выравнивает колоду и медленно повторяет фокус для Дариуса. Резкое движение большим пальцем, плавный переход в захват Тенкая. Он демонстрирует руку, растопыривает пальцы. Понятно? Точность трюка зависит от относительного угла между ладонью и картой, благодаря которому карту совсем не видно. Это один из наиболее трудных шулерских трюков. Робсон отрабатывал его перед камерой час за часом. Память тела неподатлива, оно учится медленно; только многократное повторение позволяет внедрить движение, плавность, своевременность в самую ткань мышц. Карточные фокусы – вид исполнительского искусства, который удостаивается наибольшего количества репетиций. Фокусник повторит движение десять тысяч раз, прежде чем осмелится показать его зрителям. Брайс ненадолго заглянул проверить, как у Робсона дела, прежде чем изъять лунный корабль ВТО, чтобы тот доставил мальчика в Царицу Южную. «Горнило» погиб, «Маккензи Металз» должна выстоять. Это было пять часов назад. На протяжении первого часа Робсон и Дариус цеплялись друг за друга, опустошенные немыслимым масштабом разрушений. Потом Робсон осмелился выйти в сеть. Его захлестнули ужасы. Цифры, имена. Имена людей, которых он знал; имена тех, кто ему улыбался, разговаривал с ним, тыкал в его синяки, невинно дурачась, расписывался блеском для губ на его ребрах; имена с большими начесами и в вечерних нарядах. Восемьдесят погибших; сотни пропавших без вести. Он сидел, ощущая каждый вдох, поступающий в сдавленную грудь, не в силах осознать услышанное. Он три часа слушал новости. Потом достал колоду. «Я хочу научить тебя, как прятать карту, – прошептал он. – Утаивание карты – это вроде как сердце карточного фокуса. Она есть, но спрятана прямо под носом у публики, и если она мне понадобится, я в любой момент могу ее вернуть». Он показал Дариусу классику, захваты Югара и Тенкая, а новые беженцы в это время осторожно переступали через их вытянутые ноги, и отряды водоносов и медиков ВТО пробирались по коридорам туда-сюда. «Теперь попробуй сам». Дариус берет колоду, поднимает верхнюю карту, зажав ее между первым и вторым пальцами, делает фальшивый бросок и сгибает пальцы так, чтобы карта притаилась между кончиком и основанием его большого пальца. Что-то его отвлекает: трюк так и остается незаконченным. Карты сыплются из его руки. Робсон, прищуриваясь, вглядывается во влажную, пыльную дымку. Леди Сунь и ее свита осторожно переступают через лежащих без сил беженцев. Она дышит свободно и глубоко, через маску, один из охранников несет баллон с кислородом. Она убирает маску от рта. – Дариус. Подъем, подъем. Она машет пальцами: вставай. Дариус, шатаясь, поднимается на ноги. С обеих сторон к нему подступают телохранители, чтобы помочь сохранить равновесие. Они как будто не испытывают неудобств от неглубокого дыхания. Леди Сунь обнимает Дариуса. Робсон стискивает зубы, когда ее тонкие, словно у жертвы голода, руки, ее костлявые пальцы обхватывают его друга. – О, мой дорогой мальчик. Мой дорогой мальчик. Мне так жаль. – Мама… – говорит Дариус. Леди Сунь прижимает длинный указательный палец к его губам. – Не говори. – Она прижимает дыхательную маску к своему лицу, потом – к лицу Дариуса. – Нас ждет автомотриса. Ты будешь в безопасности во Дворце Вечного света. Красивые девушки и парни окружают Дариуса защитным кольцом. Он бросает взгляд на Робсона, и Леди Сунь впервые его замечает. – Сеньор Корта, я рада, что с вами все в порядке. Робсон поджимает пальцы и коротко кивает в семейном жесте уважения. Леди Сунь улыбается. Быстрый трюк фокусника, и Робсон протягивает Дариусу половину колоды. Дариус прячет карты во внутренний карман пиджака. Охранники уже уводят его по коридору, расчищая путь среди толкающихся, теснящихся Маккензи, которые услышали слово «автомотриса». Дариус в последний раз бросает взгляд назад, а потом свита Леди Сунь выталкивает его в шлюз, ведущий на станцию. «Я тебя больше никогда не увижу, верно?» – шепчет Робсон. * * * Лансберг пустеет, тело за телом. Легкие Робсона расширяются, вдох за вдохом. Объявления о поездах, люди встают и уходят. Работники ВТО спрашивают, ты идешь? «Нет. Я жду». Кого ты ждешь? Теперь Робсон остался в коридоре один. Он сидит и ждет, потому что это единственный путь на станцию и с нее. Этой дорогой пройдет тот, кого он ждет. И в конце концов Робсон засыпает, потому что ожидание – это тупая, тошнотворная боль, вроде как душевный тиннитус[9]. Кто-то пинает его в подошву. И еще раз. – Эй. Хоан, присевший перед ним на корточки. Настоящий, истинный, Хоан. – Ох, это ты, ох… – Робсон бросается на Хоана. Они валятся поперек пустого коридора. – Где ты был? Где же ты был? – Попал на поезд и уехал в Меридиан. Ушло много времени, чтобы разыскать поезд, идущий к Лансбергу. Очень много. – Хоан крепко обнимает Робсона; такая вот любовь, выворачивающая суставы. Новые синяки поверх старых. – Я так испугался, – шепчет Робсон Хоану на ухо. – Все… – но слов не хватает. – Идем, – говорит Хоан. – Надо привести тебя в порядок. Когда ты в последний раз ел? Я принес еду. Когда слов не хватает, на помощь приходит всякая чепуха. * * * Старые женщины должны сидеть на солнце. Каждое место вокруг стола освещается сверху солнечным лучом. В луче дрейфуют пылинки. Игра древняя, но стоит того, чтобы в нее играть; нужно отследить пятно обратно к зеркалу, от зеркала к зеркалу, к сотне ярких, как солнце, зеркальных точек в вечной тени бассейна Шеклтона, к высокому, ярко горящему маяку Павильона Вечного света. От вечной тьмы к вечному свету. Вся эта чепуха с зеркалами развлекает тех, кто знает, как устроен трюк, но все же она, как и раньше, чувствует всплеск благоговения, когда зеркала движутся во тьме, улавливают свет и вспыхивают. Когда зеркала движутся, совет директоров «Тайяна» заседает. – Леди Сунь? Двенадцать лиц, каждое озарено личным солнцем, обращаются к ней. – Мы разорвем их на части. Вы думали, я не слушаю, вы думали, я старая дурочка, которой позволили сидеть на свету лишь из уважения к моему возрасту, слабоумная развалина, которая наслаждается теплыми лучами на лице. – Прошу прощения, двоюродная бабушка? – спрашивает Сунь Лицю. – Братья всегда друг друга ненавидели. Они держались вместе лишь благодаря компании и своему отцу. Роберт мертв, а «Горнило» – лужа расплавленного металла в Океане Бурь. У нас идеальная позиция, чтобы украсть бизнес для солнечного пояса. – Брайс начал переговоры по поводу запасов «Маккензи Фьюзибл» в L5, – говорит Сунь Гуань-инь, инъюнь «Тайяна». Сильный, направленный вниз свет порождает на каждом лице густые, жесткие тени. – О, это недопустимо, – говорит Леди Сунь. – Нам нужен какой-то рычаг давления на Брайса. – Человек в долгу – это человек, который ведет себя благовоспитанно, – говорит Тамсин Сунь. Она возглавляет юридический отдел «Тайяна». Леди Сунь восхищается и не доверяет ее отточенному, амбициозному интеллекту. – Любые меры будут надежными, – говорит Сунь Ливэй. – Ничто не свяжут с нами. – Все догадаются, – возражает Аманда Сунь. Свет, направленный вниз, обошелся с нею еще суровей, чем с остальными членами правления. Тени в ее глазах, под скулами, говорят: «Убийца». Ты хорошо все обстряпала, думает Леди Сунь. Я тебе не верю. У тебя нет ни таланта, ни качеств, чтобы убить Лукаса Корту. Нет-нет, маленькая убийца, тот человек, чьей смерти ты на самом деле хочешь и всегда хотела, это я. Ты так и не простила меня за тот жестокий никах, что приковал тебя к Лукасу Корте. – Позвольте им, – говорит Леди Сунь. Теперь все головы поворачиваются к Сунь Чжиюаню, шоуси[10] «Тайяна». – Я согласен с бабушкой. Мы будем разделять и властвовать. Как сделали с Маккензи и Корта. У Корта был стиль. Леди Сунь часто сожалеет о том, что их уничтожили ради такой безвкусной вещи, как выгода. * * * Абена Маану Асамоа не отвечает на его голосовые звонки. Не пишет сообщения, не хочет общаться ни на каком социальном форуме. Не признает, что Лукасинью Корта существует в той же самой вселенной. Он связывается с друзьями и друзьями друзей. Он обращается к семье. Он посылает в ее квартиру написанные от руки письма на ароматизированной бумаге ручной работы. Платит племяннице, чтобы писала. Лукасинью Корта не умеет писать. Он постит извинения. Он постит няшности, кавайи и эмодзи. Он посылает цветы и ароматизированных бабочек. Он становится сентиментальным, он становится жалким, он начесывает волосы на глаза и чуть надувает полные губы, потому что знает – так он неотразим, а еще он сердится.