* * * Вагнер включает двигатель на полную мощность, и ровер мчится во весь опор. Солнечный пояс – это его вотчина; здесь гладко, безопасно, спокойно и скучно-скучно-скучно. Когда скучно, это хорошо. «Скучно» – значит, никаких потрясений и сюрпризов. Скучая в дороге, ты возвращаешься к людям, которых любишь. Скука становится фоном для беседы. За сто пятнадцать километров Вагнер узнает о своей цзюньши больше, чем узнал за десять контрактов. У Зехры есть третье имя: Альтаир. Аслан – это ее биологическое имя, контрактное имя. Альтаир – это имя ее семьи, настоящей семьи. Номатемба, Джо Лунница из Йоханнесбурга – ее настоящая мать. Альтаиры – питающий поток. Никто никогда не рождался Альтаиром. Членами этой семьи становятся через усыновление или удочерение, опеку или партнерство. Номатемба удочерила Зехру, когда той было три месяца. У нее трое братьев и сестер и две матери. Номатемба вот уже год умирает от силикоза, ее легкие твердеют, превращаясь в лунный камень. Зехра в процессе усыновления маленького мальчика с Невидимой стороны: Адам Карл Йесперсон, так его зовут. Она до жути боится, но Альтаиры – сильные. Зехре нужно закончить усыновление и показать Номатембе новый пузырек в потоке, прежде чем ее дыхание станет камнем. На внутреннем дисплее Вагнера загорается множество сигналов тревоги. Он резко тормозит. Тотчас же в его ухе звучит голос Зехры. Ровер останавливается. Час к западу от Ипатии. Он пересылает аномалию на ее визор. Вместе они забираются на крышу ровера, оба держатся за мачту комма и пялятся на то, что вызывает у них шок и изумление. В гладком черном горизонте появилась вмятина. – Что-то ударило, – говорит Вагнер. – И сильно, – соглашается Зехра. Они осторожно подъезжают к месту удара, хотя радар показывает, что никакого движения там нет. На протяжении трех километров Вагнер потихоньку ведет ровер через район катастрофы – поле «слез» из черного стекла. «Слезы» дробятся между его колесами и черной солнечной матрицей. Последние десять метров они едут вверх по пологому гребню из стеклянных осколков. Вагнеру кажется, что посреди стекла он видит куски каких-то машин. Машин и чего-то еще. С вершины гребня перед ровером открывается вид на самый молодой кратер на Луне. Несколько метров до его края Вагнер и Зехра спускаются пешком. Визоры пов-скафов выдают им параметры: двести метров в поперечнике, двадцать в глубину. На новейшей спутниковой карте в окрестностях Фламмариона ничего такого нет. – Я получаю от этого места серьезную тепловую сигнатуру, – сообщает Зехра. – Сейсмологический анализ показывает, что поверхность все еще гудит, как храмовый гонг. – Наверное, это было что-то важное для ВТО, раз они рискнули ударить так близко к Первой экваториальной, – говорит Вагнер. – Шансы есть? – Никаких, – отвечает Зехра. – Маккензи, Асамоа? – Люди с контрактами и обязательствами. Они умерли, их тела слились с расплавленным силиконом, от которого все еще исходит инфракрасное излучение, но сильнее всего Вагнера оскорбляет и задевает другое преступление – дыра в чистом и безупречном стекле. Первый перевернутый грейдер они встречают через пятьдесят километров к западу. Луна кишит мусором; устаревшее и поврежденное оборудование всегда бросали где попало. Гелиевые поля Моря Изобилия и Моря Кризисов, шахты Океана Бурь, где содрали двести метров реголита, усеяны экстракторами и плавильщиками, солнечными установками и грейдерами. Металл вездесущ и стоит гроши. Ценны только составляющие элементы живой материи. Нет ничего неожиданного в том, что они нашли брошенный грейдер. Но удивляет, что он так искорежен. Если судить по виду, его скинули с орбиты. Лежит на боку, панели вдавлены, вокруг «трупа» валяются куски внутренностей, подвеска треснула, колеса вывернуты под дикими углами. Бульдозерный отвал разломился надвое. Через пять километров Вагнер и Зехра видят еще два грейдера; мертвые, разбитые, один перевернут, а отвал другого глубоко ушел в бок первой машины. – Можно с них что-нибудь снять? – спрашивает Вагнер. – Да, но я не хочу приближаться, – говорит Зехра. – Полным-полно следов, – замечает Вагнер. – И все ведут в Меридиан, – соглашается Зехра. За горизонтом их ждет бойня; свалка, кладбище грейдеров. Металлические громадины лежат опрокинутые, перевернутые, застрявшие друг в друге, как будто чудовищные машины трахались. Тридцать пять грейдеров. Вагнер представляет себе божественный суд, устроенный неким тяжелым металлическим божеством. Мертвые машины выглядят мощными скульптурами, одновременно это душераздирающее зрелище. – Они не все мертвы, – предупреждает Зехра. Грейдер, чей отвал застрял внутри противника, напрягается и дергается, пытаясь вырваться на свободу. Его колеса вертятся на черном стекле. А потом из-за кучи металлолома – такого искореженного и разбитого, что Вагнер даже не может опознать в нем машину, которая раньше работала, – выезжает еще один грейдер. Он останавливается прямо перед «Везучей восьмеркой» и опускает отвал. – Зехра! – кричит Вагнер. Она уже запустила двигатели и дает задний ход на максимально возможной скорости. Но то же самое предательское стекло, что не позволяет выбраться из западни умирающему грейдеру, подводит и «Везучую восьмерку». Колеса вертятся, ровер идет юзом. «Живой» грейдер бросается в атаку. Зехра пускает ровер в занос; он кружится на скользком стекле. Отвал проходит в каком-то метре мимо цели. Ровер тормозит двигателем. Зехра пытается вернуть себе управление. «Везучая восьмерка» боком грубо врезается в мертвый грейдер. – Он опять идет на нас! – кричит Вагнер. – Я знаю! – кричит в ответ Зехра. – Знаю, мать твою! Грейдер нацеливает отвал. Атакует. Умирает. Вагнер видит, как предупреждающие огни на его стальном скелете гаснут. Сели аккумуляторы. Но он успел набрать движущую силу и продолжает ехать: неуправляемая, безмозглая, необоримая громадина. Он несется на «Везучую восьмерку». Зехра успевает прошмыгнуть через узкий зазор между отвалом и обломками. И они, выбравшись с кладбища машин, оказываются на чистом и безупречном стекле. – Видимо, Суни заново взломали часть машин, – говорит Вагнер. – Гражданская война грейдеров. Наверное, это было чертовски увлекательное зрелище. – Валяй, продавай билеты в первом ряду, – говорит Зехра. – Но я должна тебе сказать, что Суни, возможно, спасли Меридиан. – Что-то меня тут справа трясет. – У меня заклинило одно колесо и правый задний двигатель не работает. Видимо, мы его сломали, когда въехали в те обломки. – Это нам помешает? – Нет, если опять не напоремся на что-то вроде этого. Но я его все равно отключу. Пусть колесо вертится само по себе. После поля боя дорога в Меридиан чистая, быстрая и без проблем. Вагнер связывается с диспетчером Меридиана через своего дешевого и омерзительного базового фамильяра. – Это отряд стекольщиков «Тайян» – «Везучая восьмерка», «Везучая восьмерка», метка TTC1128, запрашиваю немедленный доступ к главному шлюзу квадры Ориона. – «Везучая восьмерка», оставайтесь на месте. – Меридиан, у нас повреждения, запасы воздуха и воды подходят к концу. «Складно врешь, лаода», – говорит Зехра по частному каналу. «Просто слегка преувеличил факты», – отвечает Вагнер. Но он сердится. Тысяча километров сквозь резню, осаду, войну; нападение и отступление, победа и бегство, смерть и ужас – и теперь он должен ждать ответа от диспетчера. Вы держите меня вдали от моей стаи, моих любимых, моего мальчика! – Веди, – приказывает он Зехре. Она направляет ровер между маячками к краю пандуса, становясь носом к массивной серой двери шлюза. – «Везучая восьмерка», очистите пандус! – приказывает диспетчер Меридиана. – Требую экстренного доступа. Повторяю, у нас заканчивается О2. – Вам отказано в доступе, «Везучая восьмерка». Очистите пандус. – Лаода, – говорит Зехра, и в тот же миг Вагнер чувствует, как на него падает тень. Он смотрит вверх и видит огни на брюхе лунного корабля ВТО, зависшего в пятидесяти метрах от «Везучей восьмерки». Вокруг него заняли позиции еще семь кораблей, стоя на маневровых реактивных двигателях. – Я отъезжаю. Ровер удирает, лунный корабль садится на пандус. Вагнер замечает отсек для персонала. Открываются люки, разворачиваются ступеньки. Фигуры в жестких скафандрах спускаются и идут к двери шлюза. Лунный корабль поднимается, его место быстро занимает другой, выгружает бронированных людей. Каждый из кораблей делает то же самое в свой черед. – Это весь флот лунных кораблей, – говорит Зехра. – Семьсот человек, – говорит Вагнер. Дверь шлюза поднимается, люди в жестких скафандрах идут во тьму. Дверь опускается. – «Везучая восьмерка», заезжайте на пандус, – говорит диспетчер Меридиана. – Что тут произошло? – спрашивает Зехра. – Думаю, пока нас тут не было, мы проиграли войну, – отвечает Вагнер. * * * Первыми приходят дроны. Их целый рой, библейская чума, что несется от хаба Меридиана шипящим черным столбом. Сначала Марина решает, что это дым – великий страх лунных обитателей: дым, то есть пожар! Потом она видит, как столб разделяется на малые потоки, и каждый нацелен на какой-то уровень. Она застывает; ее однокашники, только что освободившиеся после собрания группы возвращенцев, застывают; застывает Меридиан. «Что это за штуковины?» Потоки собираются в небольшие облака, каждое следует по одному из уровней квадры. Облако окутывает Марину и других возвращенцев. Прямо перед ее лицом оказывается дрон – маленький, размером с насекомое. Он зависает на невидимых крыльях; она чувствует укол лазера в правый глаз. Ее фамильяра допросили. Потом дрон уносится прочь со всем роем, следуя дальше по 27-му уровню. «Все в порядке? – спрашивают друг друга возвращенцы. – Ты в порядке? А ты?» Облака дронов сливаются в хабе квадры и словно стая кружатся, выбирая новый проспект. Группа возвращенцев сбита с толку и нервничает. Их символ веры – то, что все они вернутся на Землю – треснул от необъяснимых новостей, прервавших все трансляции вместе с Гапшапом. Неконтролируемые грейдеры. Боты-убийцы. Тве в осаде. Нехватка продовольствия – никакой нехватки, ограничения по выдаче продуктов – никаких ограничений. Продовольственные бунты, продовольственные протесты. По пути на встречу Марина обогнула маленькую, смирную группу протестующих под старой штаб-квартирой КРЛ. Они протестовали о том, чего не случилось, перед тем, чего уже не существует. Поезда не ходят, БАЛТРАН не работает. «Лунная петля» не работает. Луна закрыта для вселенной. Кое-кто из предыдущих наборов застрял и паникует от того, что мог превысить срок, отпущенный своей физиологической визой. День или два не играют никакой роли, говорит Прида, куратор. А что, если день или два превратятся в неделю или две, месяц или два? И как быть с отставанием? У «лунной петли» ограниченное количество капсул. Орбиты циклеров фиксированы. Костные часы продолжают тикать. После дронов приходят боты. Марина видит, как по восточной 26-й в ее сторону движется волна, догоняя волну, идущую по сети. Граждане пытаются убраться с улиц. Ныряют в магазинчики и бары, мчатся домой, отыскивают любые укромные уголки или навесы, под которыми можно спрятаться, убегают от слухов по лестницам или на лифтах. «Они в городе. Они на улице. Вы не пострадаете, если будете в помещении. Прячьтесь, они режут любого, кого встретят на улице». Детей хватают на руки и уносят, обезумевшие от беспокойства родители вызванивают подростков, квартиры закрывают ставни и двери, выходящие на улицу. «Я иду обратно», – говорит Аурелия. «Я могу добраться домой отсюда», – говорит Марина. Дом находится в противоположной стороне от той, куда течет поток людей. Она быстрым шагом идет по ладейре на 25-й улице. В конце лестницы, справа, Марина сталкивается с ботом, который танцует на 24-й замысловатый менуэт. Это зазубренный треножник с ногами-лезвиями и «руками», похожими на складные ножи. Каждая его часть остра и заточена. Каждая его часть может превратиться в клинок. Его многочисленные глаза все видят. Его башка резко поворачивается и рассматривает ее. Существуют такие глубокие разновидности потрясения, на которые тело может ответить лишь параличом. Не страхом, хоть страх и правильная реакция: это шок от необъяснимого. Штуковина перед нею настолько чужеродна, настолько уродлива, настолько сильно отличается от всего, что Марина видела раньше, что она не может понять, что это такое. Она оглушена, она потрясена странным. Каждая составная часть этого бота оскорбляет человеческие чувства. Она не может шевелиться, думать, действовать. Но бот все это может. Марина видит разум и цель в глазах, которые сканируют ее с головы до пят, а потом его внимание привлекает что-то еще. Он уходит прочь, словно танцуя на своих трех ногах-стилетах. И тут приходит страх. Марина, дрожа, садится на нижнюю ступень ладейры на 24-й улице. Бог Смерти посмотрел на нее и прошел мимо. По сетям проносится новый слух: «Все в порядке, они вас не тронут». «Для чего же их сделали?» – думает Марина. Последняя волна – скафандры.