Он может это сделать. Он делает. Он сделает. Он увидел двери лифта за изгибом кольца. Он посчитал количество шагов. Его сердце встрепенулось от маленькой радости. Радость сделала его небрежным. Аккуратный ритм его шагов нарушился. Он потерял равновесие. Гравитация его сцапала. Лукас ударился о палубу так, что утратил способность дышать и мыслить, не считая мысли о том, что за всю свою жизнь он еще ни разу не получал настолько сильных ударов. Он лежал, парализованный болью. Лежал на боку и не мог шевельнуться. Гравитация пришпилила его к палубе. Вокруг столпились земляне. Все ли с ним в порядке? Что случилось? Он вяло отбил руки, тянувшиеся помочь. – Оставьте меня в покое. По коридору примчался медицинский бот, издавая высокие звуки. Такое унижение Лукас бы не стерпел. Он приподнял торс, опираясь на трясущиеся руки. Подтянул ноги под себя. Переход из положения сидя в положение стоя казался невозможным. Мышцы его правого бедра трепетали, и он сомневался, что колено выдержит его вес. Красный глаз бота уставился на него обвиняюще. – Да пошел ты, – сказал Лукас Корта и встал, невзирая на раздирающую боль, от которой невольно вскрикнул. Бот объехал его по кругу и пристроился за спиной, словно ручной хорек, жаждущий внимания. Лукас бы с радостью его пнул. Когда-нибудь, не в этот раз. Он сделал шаг. Боль, словно кислота, пролилась от его правой ступни до правого плеча. Он судорожно втянул воздух. Шаг был твердым. Это всего лишь боль. Бот тащился следом за Лукасом Кортой, пока тот одолевал последние пару десятков метров до лифта. – Повезло, что вы ничего не сломали, – сказала доктор Воликова. – Это был бы конец всему. – Кости срастаются. – Земные кости. Кости Джо Лунников. Нет никакой литературы по костям лунного происхождения с земной плотностью костной ткани. – Вы могли бы написать обо мне какую-нибудь научную работу. – Уже пишу, – сказала доктор Воликова. – Но плотность моей костной ткани – земного типа. – Земного типа, как у семидесятилетнего, страдающего остеопорозом. Придется снова увеличить вам дозу кальция. Лукас уже строил план на фундаменте из слов «земной тип». Ходить, пока ступни не научатся тому, как это делается, пока бедра не поймают ритм раскачивания. Еще ходить. Потом ходить три минуты, бежать одну минуту. Повторять, пока боль будет переносимой. Ходить две минуты, бежать две минуты. Ходить одну минуту, бежать три минуты. Бежать. – Как вам нравится фри-джаз? – спросила доктор Воликова. – Он требует особого подхода, – сказал Лукас. – Он не идет на компромиссы. – Я не могу к нему подступиться. Он для меня чересчур джазовый. – Надо потрудиться, чтобы обнаружить красоту. Лукасу эта музыка не нравилась, но все-таки он ею восхищался. Она была идеальной звуковой дорожкой для того, чем ему приходилось теперь заниматься. Для трудного. Для того, что ему удавалось лучше всего, того, что он всегда выполнял в лучшем виде, для его единственного дара и таланта. Для интриг. С правительствами всегда было сложнее всего, так что он взялся за них в первую очередь. Китай, разумеется, потому что это Китай, и еще из-за его затяжной войны с Сунями. Соединенные Штаты Америки – за их богатство, за историческую враждебность к Китаю и за то, что ни одна империя не бросается защищать свою честь быстрее, чем разлагающаяся. Гана. Не самый важный игрок, но эта страна видела, что горстка ее смелых граждан смогла построить на Луне, и хотела поучаствовать. И Аккра всегда хотела обскакать своего более крупного и более влиятельного соседа, Лагос. Индия, которая пропустила лунную гонку и все еще страдала из-за этого. Россия, из-за сделки, которую он заключил с ВТО, и еще из-за того, что однажды, возможно, ему придется предать Воронцовых. Для правительств этих государств крах «Корта Элиу» был местным скандалом, важным лишь в связи с его последствиями для цен на гелий-3. Придется научить их прислушиваться к нему. Были каналы, имена, к которым следовало обратиться, чтобы одни дали доступ к другим именам. Цепи имен, медленный подъем по политической иерархии. Это должно было быть трудно и увлекательно. Орнетт Коулман лучше всех аккомпанировал такой работе. Изучая творческое наследие Джона Колтрейна, Лукас подбирался к земным корпорациям. Робототехника, да, но предприятий было пучок за пятачок, а ему требовалось такое, которое поняло бы суть его предложения, как в краткосрочной, так и в долгосрочной перспективе. Банки и венчурное финансирование: тут он ступал осторожно, поскольку хоть и знал толк в деньгах и иже с ними, так и не разобрался в безумно сложном финансовом инструментарии и замысловатых способах его применения на глобальных рынках. Эти встречи устраивать было проще, люди, с которыми он беседовал, искренне заинтересовались – даже восхитились – смелым планом. Они должны были его изучить, узнать о его падении. Уничтожение «Корта Элиу» должно было задеть их за живое. Они должны были прислушаться к человеку с Луны, готовому пожертвовать годом жизни и своим здоровьем, чтобы спуститься с небес ради разговора с ними. Каждый день, пока колеса «Святых Петра и Павла» вертелись вокруг Луны, он разговаривал с власть имущими. Имя за именем, он с трудом пробрался в конференции и встречи один на один. В своей койке он натравливал друг на друга инвесторов и спекулянтов, правительства разных стран. Кому доверять, и как сильно, и до каких пор. Кого предать, и в какой момент, и как именно. Кто благосклонен к взяткам, кого следует шантажировать. Чьему тщеславию он мог бы польстить, чью паранойю разжечь? Встреча за встречей ставили все на свои места. Ему понадобятся по меньшей мере три месяца на Земле. – Я бы предпочел четыре, – опять сказал он доктору Воликовой. Он теперь пробегал по третьему кольцу каждый день. Он был мужчиной среднего возраста, миновавшим свой расцвет, и он взял на себя физическую нагрузку, которая ошеломила бы человека вдвое моложе. Она все еще могла его убить или покалечить так, что и лунная медицина не исцелит. – Вам нужен еще месяц, – ответила доктор Воликова. – Лучше два. – Я не могу позволить себе два. Помню, я вам сказал, что улечу на Землю через четырнадцать месяцев. Есть окно, всего одно окошко. – Один месяц. – Спустя один земной месяц с этого момента я отправлюсь в орбитальном аппарате вниз. Так и не сумев понять Орнетта Коулмана. На протяжении последнего месяца, как Лукас и планировал, он расслаблялся, слушая афро-кубанский джаз. От этих звуков и ритмов в его душе рождались теплые чувства, и он улыбался. Отсюда он мог дотянуться и поймать босанову за руку. Он наслаждался безмятежностью композиций в плейлисте, но вскоре обнаружил, что их ритм слишком авторитарный, слишком навязчивый. Когда Лукас занимался в спортзале внешнего кольца, ритм вынуждал его двигаться в такт, а он такое ненавидел. Это казалось слишком фривольным для трудов, которые занимали его последние дни и касались его собственной личности и безопасности. Валерий Воронцов сделал его служащим «ВТО-Космос»: «ВТО-Земля» мудро раздала взятки и добыла для него казахский паспорт. То немногое, что осталось от его состояния, было переведено в формы, к которым он мог быстро и легко получить доступ. Земля с подозрением относилась к деньгам в движении. На каждом шагу были проверки, вопросы, наведение справок об отмывании денег. Лукас оскорбился. Он же не какой-нибудь маловажный наркобарон или неотесанный мелкотравчатый деспот. Все, чего он хотел, – это вернуть свою компанию. Суетная, раздражающая работа, которую никак не удавалось завершить, но которая постоянно требовала какой-нибудь дополнительной идентификации или разъяснений. – Моя мать отправилась в космос на этом корабле, – сообщил Лукас доктору Воликовой на последнем предполетном медосмотре. – Пятьдесят лет назад, – сказала доктор Воликова. – Он сильно изменился с той поры. – Просто кое-что добавили. Или переделали. Вы ни от чего не избавились. – Что вам нужно, Лукас? – Я бы хотел поспать в той же койке, что и моя мать. – Я даже не стану вникать в психиатрическую подоплеку этого желания. – Окажите мне любезность. – Там все будет не так. – Знаю. Окажите мне любезность. – Где-то должна быть запись. Воронцовы никогда не забывают. Третье кольцо, синий квадрант, 34 справа. Доктор Воликова открыла индивидуальную каюту. Она оказалась лишь чуть-чуть больше капсулы, в которой Лукас прибыл на циклер. Он забрался внутрь, лег в одежде на матрац – чтобы ее снять, требовалось превозмочь себя, а это для него сейчас было чересчур. Матрац был мягким и упругим, каюта – хорошо оборудованной, и в какой-то момент он перестал осознавать что бы то ни было, кроме гравитации. Ему предстояло терпеть ее месяцами. На корабле он мог спастись, перейдя в центральное кольцо или даже во внутреннее, с лунной силой тяжести, если гравитация становилась невыносимо тяжелой. На Земле бежать будет некуда. Это его пугало. Каюта была тесной и уютной. Лукас был обитателем малых помещений, гнезд и комнат; он всю свою жизнь прожил в замкнутых пространствах под крышами. В том мире внизу было небо. Переходящее в космос. Агорафобия пугала Лукаса. Его все пугало. Он был не готов. Он никогда не будет готов. Никто не может к такому подготовиться. Он мог лишь довериться талантам, которые привели его сюда, которые вызволили его из-под обломков «Корта Элиу». Этого должно хватить. Прежде чем провалиться в тяжелый сон, он вспомнил лица. Лукасинью. Такой милый, такой потерянный. Ариэль на койке в медцентре после того, как лезвие прошло на расстоянии нерва от того, чтобы ее убить. Карлиньос на вечеринке в честь Лунной гонки Лукасинью, большой и широкий, как небо, с улыбкой идущий через лужайку, со шлемом от пов-скафа под мышкой. Рафа. Золотой, всегда золотой. Смеющийся. Его дети вокруг него, его око рядом; смеются. Адриана. Лукас мог вообразить ее лишь на расстоянии, в дверях детской, в ее любимом павильоне среди каменных лиц ориша Боа-Виста, за другим концом стола на заседании совета директоров. Он спал в старой каюте ту ночь и четыре следующие. Его сны были тяжелыми, от них бросало в пот и хотелось кричать. Такими они будут всегда в чужеродной гравитации. На пятое утро он отправился на Землю. * * * Шлюзовая команда заартачилась при виде его галстука. Он будет парить, задушит его, станет опасностью для остальных. Лукас затянул узел резко и туго, так что он превратился в острие ножа у горла, в стиле поздних 2010-х. Однобортный костюм-тройка от Тома Суини, средне-серого цвета. Узкий крой, трехсантиметровые отвороты. – Я не прибуду на Землю словно какой-нибудь ап-аут из Байрру-Алту, – заявил он и расстегнул нижнюю пуговицу на жилете. – Так и будет, если вас на него вырвет. Шлюз закрылся. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем давление сравнялось с давлением в транспортной капсуле. В грудной клетке Лукаса бился ужас. Костюм был отвлекающим маневром, способом самоутвердиться перед лицом этого ужаса. Способ снова стать Лукасом Кортой. Тринадцать месяцев между мирами – на один меньше, чем он заложил в бюджет, – тринадцать месяцев геополитики и глобальной экономики, переговоров о сделках и хирургически точных взяток, распознавания и использования противоречий, безжалостных тренировок – и вот все это сошлось. Острие лезвия. От корабля к капсуле. От капсулы к кабелю. От кабеля к одноступенчатому транспортному космическому аппарату. Из аппарата на Землю. Меньше чем через четыре часа все закончится. Он не находил в этом утешения. Шлюз открылся. Лукас схватился за поручень и, оттолкнувшись, влетел в капсулу. Прощайте, унижение, функциональная одежда и джаз середины XX века. Транспортная капсула представляла собой двадцатиметровый цилиндр, лишенный окон, полностью автоматизированный. Десять рядов сидений. Доктор Воликова схватилась за поручень и пристегнулась, заняв место рядом с ним. – Вам понадобится личный врач. – Спасибо. Еще пятеро пассажиров, затем шлюз закрылся. Вниз всегда отправлялось меньше людей, чем вверх. Инструктаж по безопасности, излишний и напрасный. Токинью, соединившись с ИИ капсулы, предложил Лукасу виды из наружных камер. Он бросил один взгляд на синий огромный мир внизу и отключился от всех. Вызвал длинный, тщательно отобранный плейлист классической боссы. Мелодии, которые он знал и любил, которые Жоржи по его просьбе играл для него в лучшей акустической комнате двух миров. Серия грохочущих ударов, рывки. Тишина. Капсула отделилась от «Святых Петра и Павла» – дробинка с жизнями, падающая поперек лика синего мира. Он это изучал. Он знал, как все работает. Это было полностью контролируемое падение. Он попросил Токинью показать ему модель транспортного кабеля, который выписывал круги, облетая планету. Схематичное изображение его успокоило. Лукас погрузился в дремоту, а потом его разбудило лязганье, которое он расслышал сквозь корпус. Кабель подсоединился. Пол рухнул вниз от его желудка, гравитационные воздействия возобладали, когда кабель разогнал капсулу, чтобы вывести ее на орбиту стыковки с космическим самолетом. Лукас уже один раз совершал кабельный переход, когда спасался бегством с Луны – «лунная петля» схватила его с верха башни и зашвырнула на переходную орбиту для встречи с циклером. Ускорение достигло трех, четырех лунных сил тяжести. Теперь все намного превосходило «лунную петлю». Лукас почувствовал, как губы отгибаются, обнажая зубы, глазные яблоки расплющиваются в глазницах, кровь собирается в основании черепа. Он не мог дышать. Потом он опять оказался в свободном падении. Кабель отпустил капсулу, и теперь Лукас падал к точке стыковки с космическим самолетом. Токинью показал ему орбитальный транспортник, немыслимо красивый, крылатый и обтекаемый, словно живое существо; аппарат достаточно чужеродный для эстетического чувства Лукаса, который привык к машинам, предназначенным сугубо для работы в вакууме. Космический самолет открыл грузовые отсеки. Толчки реактивных двигателей системы контроля положения побудили капсулу прийти в движение. Лукас следил за тем, как рука манипулятора на корпусе орбитального транспортника развернулась и соединилась со стыковочным шпангоутом. Лукас почувствовал небольшое ускорение, такое же слабое, как в домашнем лифте, когда «рука» затащила его внутрь. Космические путешествия были тактильными; щелчки и глухие удары, мягкие толчки и краткие рывки. Вибрации в подлокотниках кресла. Лукас перебирал в уме числа. Сто пятьдесят. Высота орбиты космического самолета в километрах. Тридцать семь. Количество минут до включения ракетного двигателя для возвращения с орбиты. Двадцать три. Количество минут, на протяжении которых корабль будет проходить через атмосферу. Тысяча пятьсот. Температура по Цельсию, до которой нагреется керамический корпус орбитального аппарата при входе в плотные слои атмосферы. Триста пятнадцать. Скорость в километрах при приземлении. Ноль. Количество членов экипажа, которые могли бы взять контроль на себя, если что-то пойдет не так. Капсулу встряхнуло, потом – еще раз, потом она не переставала трястись на протяжении долгого времени. Включились двигатели возвращения с орбиты. Кулак гравитации схватил голову Лукаса и попытался утянуть к потолку. Торможение было беспощадным. Корабль подбросило. Пальцы Лукаса Корты впились в подлокотники, но держаться было не за что, вокруг не было ничего неизменного и неподвижного. Его сердце захотело умереть. Он с этим не мог справиться. Он ошибался с самого начала. Он был тщеславным дураком. Человек с Луны не может отправиться на Землю. Убийственную Землю. Вопль сильнейшего страха трепетал в его горле, не в силах вырваться из сокрушающей хватки гравитации. Тряска усилилась; прыжки и скачки, от которых Лукас то испытывал мгновения невесомости, то падал на ремни безопасности с такой силой, что оставались синяки, сменились высокочастотной вибрацией, как будто корабль и все живые души в нем собирались растереть в порошок. Он нашел чью-то руку и сжал так крепко, что почувствовал, как от его хватки сдвигаются кости. Он держал эту руку, держал ее так, словно она была единственной надежной и прочной вещью в трясущемся, ревущем мире. Потом тряска прекратилась, и он ощутил гравитацию, истинную гравитацию под собой. «Мы летим в атмосфере», – сказал Токинью. – Покажи, – каркнул Лукас, и спинки сидений с предупредительными знаками серой капсулы скрыло развернувшееся окно. Он был достаточно высоко, чтобы видеть изгиб планеты. Тот все длился и длился, изящный и огромный, словно сама жизнь. Небо над ним потемнело до цвета индиго. Внизу многослойной вуалью лежали облака, сливаясь в тускло-желтую дымку. Он увидел что-то серо-голубое и подумал: «Океан». Намного больше и намного величественнее, надменнее, чем Лукас себе воображал. Космический самолет полетел стрелой вниз через самый высокий слой облаков. У Лукаса перехватило дыхание. Земля. Коричневая линия, едва различимая сквозь облака. Лукас знал благодаря своим изысканиям, что спускается вдоль побережья Перу и что до приземления осталось две тысячи триста километров. За коричневой прибрежной пустыней появится внезапная тьма гор; цепь позвонков, бегущая вдоль континента. Анды. Блеснул снег, отражая солнце, и сердце Лукаса забилось быстрей. За горами лежали остатки великого леса; темно-зеленые участки среди светло-зеленых и золотых полей зерновых, желтовато-бежевые и серовато-коричневые мазки там, где почва умерла. Те плюмажи, странно низкие и разветвленные, какими он их видел, – это дым, а не пыль. Ужасные тучи клубились над пылающей землей. Ниже лежал последний слой облаков. Лукас затаил дыхание, когда орбитальный транспортник ринулся к ним, а потом – сквозь. Все стало серым, он ослеп. Корабль тряхнуло. В воздухе появились просветы. Потом они вышли, и Лукас Корта опять перестал дышать. Солнечное серебро, затем – золото: великая река, желтая от ила. Космический самолет полетел вдоль реки, текущей на восток, над сетью притоков, больших и малых. Очарованный, Лукас попытался различить закономерность в петлях и извилинах рек. Предупреждение от Токинью, о чем оно было? Он не обратил внимания. Сколько минут до приземления? Еще одна великая река; встреча черноты и золота, и в месте их пересечения – расплывчатое пятно человеческой деятельности. Тысячи солнечных бликов вспыхивают, когда шаттл проходит над ним: это город, понимает Лукас. У него перехватывает дыхание. Город между реками-двойняшками, не запертый под крышкой, открытый для всей вселенной, распростершийся по земле. Громаднее всего, что он мог бы вообразить. Те паутины из света, предстающие взгляду, когда облака не закрывали Землю, даже не намекали на то, насколько ужасающе огромны и великолепны города планеты. Космический самолет заложил вираж. Лукас стиснул зубы, когда силы тяготения принялись играть с ним. Орбитальный транспортник кружил, сбрасывая скорость для приземления. Он слышал снаружи воздух – точно чьи-то руки трогали корпус. Он заметил длинную полосу там, где корабль должен был коснуться земли; город, над которым они пролетели под вызывающим беспокойство углом, место встречи двух рек. Черная и золотая вода текли бок о бок много километров, не смешиваясь. Лукаса это явление очаровало. Он недостаточно разбирался в земной гидродинамике, чтобы понять, обычно это или впечатляюще. Что это за движущиеся объекты на воде?