Бомбардировки повторялись каждую ночь в одно и то же время, с той лишь разницей, что теперь с первыми звуками сирены женщин поднимали с коек и гнали в подвал, который служил бомбоубежищем. Он был скошен к воде, и, поскольку с приливами и отливами она то поднималась, то опускалась, подвал частенько был наполовину затоплен. Там было холодно, женщины дрожали, сидя на земле в кромешной тьме, а у них по ногам то и дело пробегали крысы. Сверху доносились только звуки взрывов, и здесь, в подвале, одна мысль о том, как они выберутся в случае прямого попадания, страшила их куда больше, чем если бы они пережидали бомбежку наверху. Сестры ненавидели подвал и, если удавалось, просто прятались под койками. Единственным преимуществом подвала было то, что он был связан арочным проходом, во время прилива полностью уходившим под воду, с другими зданиями. Это открыло удивительные возможности в период отлива, который длился несколько недель. А тем временем жизнь вошла в привычное русло. Благодаря французам и итальянцам непреходящий голод немного затихал. Все ворчали из-за недосыпа, и остатки вежливости и уважения отошли на второй план. Зависть к женщинам, у которых были ухажеры-иностранцы, со стороны тех, у кого их не было, усилила напряжение, и язык их общения превратился в грязный, трущобный, жаргонный. Это привело к разделению девушек на группы от двух до шести человек. Они называли себя коммунами и присматривали за своими участниками. Ожесточенные споры между этими группами были в порядке вещей. Девушки болели мало, даже обычная простуда была редкостью. В санитарную часть обычно обращались из-за мелких травм, полученных на работе. Как-то раз, спустя месяц после прибытия женщин, по дороге на другой стороне канала ехал Петрович и заметил, что у его склада творится что-то странное. А-4116, высунувшись из окна, беспечно болтала с Бруно, но мощный шлепок по попе прервал их занимательный разговор. Она раздраженно обернулась, чтобы узнать, кто этот шутник, и встретилась с холодным взглядом Петровича. Он стянул ее со стула, мгновенно вскочил на него, выхватил револьвер и стал палить в сторону итальянцев. Петрович не причинил им серьезного вреда, потому что все они мгновенно растворились, но это событие положило конец их чудесным почтовым пересылкам. Как ни странно, иных последствий, кроме строгой лекции о том, как надлежит себя вести молодой даме, и предостережения впредь так не делать, не последовало. Все-таки чувство юмора у него еще оставалось. Было ясно, что нужно найти другой способ общаться. У Веры, капо, которая не работала бок о бок с простыми заключенными, был ухажер-итальянец, обслуживавший весь комплекс зданий. Они познакомились, когда он пришел прочищать засор в канализации. Он умудрился подкупить часто дежурившего старого немецкого солдата Краута и частенько наведывался к Вере, пока другие были на работе. И вот он пришел на помощь и стал почтальоном для Бруно, Флавио и других ребят. Через некоторое время старого Краута поставили на ночное дежурство в часы перед ночными бомбардировками в период отлива. Мальчики воспользовались таким удачным стечением обстоятельств и, изрядно потратившись и тщательно все спланировав, договорились с девушками встретиться в подвале. Только у троих хватило смелости решиться на такое. А-4116 изначально не хотела идти, но после некоторых раздумий присоединилась к ним и стала четвертой. Они выбрали ту ночь, когда Петрович был в городе. С наступлением отбоя немец тихо провел четырех девушек в подвал. Они пообещали вернуться через час, когда как раз должен был начаться прилив. Освещая себе путь слабым фонариком, они, по колено в воде, пробирались в соседний подвал, где их с нетерпением ждали итальянцы. Когда все пары разбрелись и устроились на сухих местах, Бруно тут же забыл о своих братских чувствах и стал очень страстным. Его партнерша сопротивлялась не очень упорно, но, когда настал момент полностью сдаться, она застыла как вкопанная. Все чувства улетучились, уступив место мыслям о крысах, сырости и осознанию безобразности всей ситуации. Бруно отпустил ее и, продолжая держать в своих объятьях, с бесконечной нежностью заверил в том, что любит ее и все понимает. Когда пришло время уходить, он поцеловал ей руки и поблагодарил за встречу. Не было ни обид, ни упреков из-за упущенных возможностей, и их дружба стала только крепче. И все же спустя годы она не раз жалела о том, что не проявила великодушия. Вероятно, подобные встречи повторялись еще не раз, но ни Бруно, ни она не искали возможности увидеться. Однако обнаружив, что из похожих арок можно попасть в открытую реку, Бруно и Флавио разработали план, согласно которому они, А-4116 и Сильва переплывут на другой берег реки, через Гамбург доберутся до морского порта и убедят рыбака из нейтральной Швеции вывести их из страны. План казался осуществимым, но у него был ряд недостатков. Во-первых, они не знали ни одного шведа. Такого рыбака им только предстояло найти, и это притом, что они не должны были привлечь к себе внимания, пока идут по Гамбургу. Во-вторых, это значило бы оставить Китти, а учитывая, что война близилась к концу, риск утонуть в Северном море из-за шторма или мин казался неоправданным. После долгих обсуждений все отказались от этого плана. Пьер познакомил двоюродных сестер с еще одним французом, Марселем, который ни разу не принес им еды, но через дыры в уборной «Эрдоля» передавал целые сводки новостей. Казалось, будто он всю ночь как приклеенный слушал через свой самодельный радиоприемник Би-би-си. Он был убежденным коммунистом и утверждал, что теперь, после высадки американцев в Нормандии и коренного перелома на русском фронте, Германия окажется зажатой между двумя жерновами и это всего лишь вопрос времени. Самое главное — маневрировать так, чтобы не попасться на глаза немцам. Все это было чистой правдой, но не отменяло ежедневной борьбы за выживание. Зима пришла раньше обычного, и заключенные мерзли в своих легких комбинезонах, а ботинки были в таком состоянии, что закладывать в них бумагу и тряпки, чтобы ноги хоть ненадолго были сухими, стало чуть ли не основным занятием. Переутомление, недоедание и недостаток сна начали сказываться на женщинах постарше. Они стали чаще наведываться в санчасть, но старались держать это в тайне, чтобы их не отослали. Лишь немногим из них помогали военнопленные, которых больше привлекали молодые женщины. От отчаяния эти женщины начинали рыться в мусоре в поисках окурков, закручивали их в бумагу, какую могли найти и, если не выкуривали их сами, обменивали на кусок хлеба. Им еще не было пятидесяти, но они были не так выносливы, как молодые, которые, с присущей юности бесчувственностью, пренебрегали ими, если только дело не касалось их матерей. В конце октября 1944 года прошел слух, что заключенных куда-то переправят, потому что здания будут переданы для других нужд. Петровича вызвали на фронт. Дни, когда эсэсовцы работали в глубоком тылу, подошли к концу. Итальянцы должны были получить гражданский статус и примкнуть к бесчисленной иностранной рабочей силе. Грустно было расставаться. Парни отдали своим чешским подругам все что только могли и пообещали держать с ними связь, если им удастся узнать, куда их увезли. Построение перед отправкой оказалось трагикомичным, потому что, когда женщины встали в шеренгу, а Петрович в последний раз осматривал свои войска, у каждой девушки в руках было по узелку, хотя четырьмя месяцами ранее они приехали чуть ли не голые. Размышляя об этом феномене, он ненадолго остановился перед А-4116, вытащил из ее нагрудного кармана несколько сигарет и спросил: — Так-так, а это у нас откуда? — Нашла, Hauptscharführer. — Неужели? Где? — Там же, где и всегда, Hauptscharführer. Петрович кивнул, положил сигареты на место и пошел дольше. Девушек посадили на грузовики и отправили в Нойграбен, предместье Гамбурга, расположенное от него в двадцати пяти километрах. Через десять дней старый Краут рассказал им, что склад у реки сравняло с землей прямое попадание бомбы. К тому моменту итальянцев там уже тоже не было. Глава 22 По сравнению со всеми предыдущими местами заключения Нойграбен был прекрасен: небольшой лагерь, состоящий из четырех бараков, расположенных прямо напротив леса. Но, к сожалению, кроме дома нового Kommandant, других построек вокруг не наблюдалось. Kommandant был старик, похожий на Капитана Крюка, но в действительности всего лишь отставной начальник станции, на которого поспешно нацепили форму СС. Его лай был страшнее укуса, а во время appell он любил читать проповеди, особенно, если шел дождь. Многих старых охранников из Вермахта отправили сюда вместе с нами. Вновь начались работы по расчистке завалов, погрузке и разгрузке кирпичей и песка, только теперь заключенных каждый день отправляли на новое место, а в один конец приходилось идти пешком от одного до двух часов. Женщины работали на окраинах Гамбурга, иногда в кварталах, где жили бюргеры, что давало им дополнительную возможность по дороге на работу или возвращаясь в бараки «организовывать» — эвфемизм, заменяющий «воровать» — из полуразрушенных домов различные вещи. В тех домах можно было найти любые бесполезные вещицы, а вот еду — редко. Но, проходя по полям, они порой выкапывали забытую в земле картошку или репу. Охранники уставали и не обращали внимания, если кто-то время от времени отставал. Как-то раз группа девушек по дороге в лагерь проходила мимо яблоневого сада. На деревьях еще висели несобранные фрукты, и, недолго думая, самые смелые вскарабкались на них и принялись кидать яблоки своим подругам. К тому моменту, как их привели обратно в лагерь, хозяин уже успел позвонить и нажаловаться в Kommandantur. Капитан Крюк очень расстроился и от злости тут же объявил Appell. Подавляя ярость, он, не в силах сказать ни слова, молча ходил вдоль рядов взад-вперед, а потом вдруг началось: — Кто-нибудь хоть раз видел что-то подобное? Еврейские девки забрались на яблони! В-в-вы что, с ума посходили? Ну-у, я вам покажу. Вы у меня еще так покачаетесь на тех деревьях! А потом я вас всех перестреляю. И вот тогда вы очень удивитесь. Пока задние ряды давились от смеха, передним приходилось стоять с невозмутимыми лицами, а у охранников начался массовый приступ неконтролируемого кашля. Немцы сочли, что ситуация вышла из-под контроля, и какой-то фанатик направил рапорт в высшие эшелоны. Через несколько дней старый Краут сказал нам, что дюжину охранников заменят женщины из СС, а на место Капитана Крюка придет новый Sturmbannführer[44] СС. Веселье закончилось. Не прошло и недели, как в сопровождении женщин из СС приехал новый Kommandant, сразу давший нам понять, что, по его мнению, в лагере творится вонючий беспорядок и реорганизация начнется немедленно. Его звали Шписс[45]. По профессии он был плотником, его лицо напоминало раздавленную репу, а во рту было полно зловонных «пеньков», и стоило ему заговорить, как начинался настоящих дождь из слюны. Свое первое appell он провел со служебным револьвером в руках и метровым резиновым шлангом, которым беспрестанно размахивал и грозил, что не преминет воспользоваться им. У него была страсть к тому, чтобы все делать самому, вернее, заставлять делать это заключенных. Со Шписсом случались жуткие истерики, во время которых у него на губах появлялась пена, как у бешеной собаки. Система бухгалтерского учета в лагере была сложной: он получал плату за труд заключенных и, в свою очередь, должен был оплачивать еду для них и другие предметы снабжения. Твердо решивший навести порядок в этом плохо управляемом учреждении, Шписс первым делом сократил количество заключенных, работавших внутри лагеря, и тщательно проверил всех больных, чтобы искоренить мошенников. Шписс оставил на посту Гретту, лучшую капо лагеря, бывшую танцовщицу ночного клуба, которая оказалась здесь только потому, что вышла замуж за чешского еврея. Благодаря своему Berliner Schnauze[46], она снискала расположение Капитана Крюка. Несмотря на то что ей уже было за сорок, она умела ладить с начальством и у нее получалось назначать на должности капо и их заместителей тех, кто ей нравился. Но в одном случае ее действии были оправданны. Мими, подруга Гретты, забеременела еще в Освенциме, а теперь была уже на пятом месяце. Узнала она об этом совсем недавно, потому что почти у всех девушек в лагере месячные давно прекратились. У многих после того, как они переступили порог «Выставиште». Само по себе отсутствие месячных не было проблемой. Даже наоборот. Но многие узнали, что это не мешает зачатию, слишком поздно. Чтобы холодной зимой Мими не работала на морозе, Гретта предложила ее Шписсу в качестве секретаря. Ничего не зная о ее положении, он очень быстро привык к ней. Мими была превосходной машинисткой, до того хорошей, что, когда Шписс узнал о беременности, он позволил ей родить ребенка в лагере, но с одним условием: сразу после рождения его увезут. Необычное поведение для того, кто за малейший проступок мог избить заключенного до полусмерти. Более того, в отношении беременных и больных заключенных существовали строгие инструкции: их надлежало немедленно отправить в Берген-Бельзен. Именно для этого в лагерь каждые две недели наведывался врач СС, хотя считалось, что он проверяет запасы лекарств в лазарете. Шписс не только время от времени давал Мими яблоки, но и запирал ее в шкафу каждый раз, когда врач приезжал с проверкой. На второй день после захвата власти он стал перебирать документы, пылившиеся в его новом кабинете, и обнаружил, что среди заключенных есть электрик. По блокам пронесся крик: — А-4116 вызывают в Kommandantur! Передайте дальше! Она вошла в кабинет Шписса, готовясь к худшему. — Ты электрик, — сказал он, не взглянув на нее. — Да, Sturmbannführer. — Я переезжаю в кабинет на другом конце барака — из его окон виден лагерь. Хочу перенести туда этот телефон. Кабель лежит там, в углу. Verstanden?[47] — Jawohl.[48] Шписс вышел, а А-4116 осталась в кабинете, не имея ни малейшего представления, как это сделать. Осторожно отвинтив крышку распределительного шкафа, она зарисовала схему соединения проводов цветными карандашами, которые лежали у Шписса на столе. Потом она отсоединила телефон, вставила вместо него новый кабель, обесточила его и принялась протягивать по коридору. А-4116 прикрепляла кабель к стене и молилась небесному покровителю электриков, чтобы эта проклятая штука заработала. Оказавшись в другом конце барака, она установила аппарат, подсоединила его и, обливаясь холодным потом, сняла трубку. Как только Шписс вернулся, чтобы проверить, как идет работа, в трубке раздался гудок. С тех пор у Шписса возникла нелепая идея, будто она умеет почти все. На другой день он решил освободить ее от уличных работ и назначил ответственной за обслуживание лагеря, что разозлило Гретту, которой пришлось уволить одну из своих протеже. Потом Шписс решил, что еда, которую доставляли в Kommandantur из центральной кухни, была недостаточно вкусной. А раз уж вокруг столько женщин, то это можно исправить, к тому же, если урезать количество припасов, предназначенных для лагеря, то он сможет оставлять для собственных нужд еще больше продуктов. В казармах не было кухни, поэтому вместе с А-4116 он переоборудовал под нее соседний гараж! Электричества, а, следовательно, света, плиты или даже печки там не было, но последнее мало его волновало и казалось сущей мелочью. Перво-наперво нужно было протянуть провода от высоковольтного столба, стоявшего между двумя постройками. Шписс сделал для А-4116 замысловатые наброски с кучей предохранителей и выдал все необходимые инструменты, но, поскольку именно А-4116 предстояло выполнить большую часть работы, пусть даже и под чутким руководством «эксперта» Шписса, затея казалась ей очень опасной. А что если она по ошибке сожжет все здание? Положение было сложным, но ей ничего не оставалось, кроме как попросить плотные кожаные перчатки, чтобы самой не получить удар током. В первое же утро без дождя Шписс принес длинную лестницу, снял перчатки, отдал их А-4116 и заставил ее лезть на столб. Собравшись с мыслями, она весь день корпела над линией, дважды разорвала электрическую цепь предохранителями, и к вечеру — о чудо! — стало светло, хотя кабель опасно раскачивался на ветру. На другой день Шписс реквизировал плиту, кастрюли, сковородки и приказал бригаде лагерной кухни готовить еду для него и его подчиненных, а присматривать за ними поставил строгую женщину из СС по имени Эрика. Ведь он считал, что работницы кухни целыми днями просто просиживают штаны, готовя только кофе и суп на пятьсот человек. После этого Шписс невольно начал уважать А-4116 и однажды, растянувшись и положив ноги на стол, в то время как она стояла перед ним навытяжку и ждала приказаний на день, пробурчал: — Вольно. А ты уверена, что ты еврейка? — Иначе меня бы тут не было, так? — Я и не знал, что эти чертовы вонючие евреи умеют работать руками, пока не встретил тебя. Эти паразиты только и могут, что выжимать все соки из честных работяг или рассиживаться в кафе и планировать большевистскую революцию. А богатые американские евреи уже втянули Америку в войну с нами. В «Штюрмере»[49] об этом пишут каждый день. Ну ответь же хоть что-нибудь! Я не стану тебя бить. — Sturmbannführer, я думаю, что не стоит верить всему, что пишут в газетах. Разве вы не слышали о миллионах работающих евреев? И многие из них живут в бедности. Портные, сапожники, почтальоны и механики — с ними-то что? И как, по-вашему, они могут одновременно планировать большевистскую революцию и быть капиталистами? Может, мир не делится на белое и черное? — Чушь. Почини это окно и приступай к работе. Не можем же мы болтать весь день. Качая головой, он вышел из кабинета и будто бы невзначай оставил ей на краю стола сигарету. А-4116 пожала плечами, пытаясь понять логику Шписса, а затем занялась окном. Работы было много, особенно в Kommandantur. Мелкая бытовая техника женщин из отрядов СС все время перегружала электросети, и А-4116 провела не один час на низком чердаке их барака, где прямо на деревянных потолочных досках в свободном доступе лежали провода. Распластавшись на животе, она устраняла проблемы с контактами и короткие замыкания. А-4116 убила много времени, мечтая или слушая доносящееся снизу радио, пока лежала там в тепле и сухости, вполне довольная своей участью. Немецкие новостные программы сообщали, что Рейх победоносно отступает на всех фронтах. В ноябре 1944 года из Берген-Бельзена наконец-то привезли долгожданные пальто. Одежда была старая, а на спинах желтой лаковой краской были нарисованы кресты. Но с обувью дела обстояли еще хуже. Девушки ходили на работу в обмотанных веревками лохмотьях, и даже Шписс со своей извращенной отеческой заботой о заключенных не мог выбить для них хотя бы партию деревянных сабо. Глава 23 В это время с Китти приключилась беда. Копаясь в обломках и грязи, она подхватила кожную инфекцию, которая вызывала сильнейших зуд. Из-за постоянных расчесов началась стрептодермия. Недостаток витаминов и недоедание сделали свое дело: она с ног до головы покрылась жуткими фурункулами. Некоторые из них были настолько большими, что молодому лагерному врачу со скромным хирургическим опытом, который до войны работал педиатром, а теперь испытывал острую нехватку бинтов и дезинфицирующих средств, пришлось их вскрывать. Когда же фурункулы вспухли подмышками, температура у Китти сильно повысилась. Доктор, соблюдая осторожность, на несколько дней оставил ее в лагере. Дело в том, что у Шписса была поистине сверхъестественная способность запоминать лица больных, и он имел склонность сообщать дежурному медику обо всех, кто не спешил выздоравливать. Китти была старшей по комнате, и теперь другие девушки принялись ворчать из-за того, что она режет их хлеб. Она почувствовала себя прокаженной и погрузилась в тяжелую депрессию. Лишь находчивость А-4116 помогла вывести кузину из этого состояния. Она стала вскрывать и обрабатывать бессчетные гнойники и, чтобы доказать Китти, что она не испытывает к ней отвращения, спала с несчастной под одним одеялом.