Уже к концу заседания кто-то обратил внимание, что среди присутствующих нет накона. Стали выяснять, где он. Оказалось, что сразу же после смерти правителя након, собрав большой отряд наиболее опытных воинов, ушел из Тикаля в неизвестном направлении. Многим это не понравилось. В довершение ко всему придворные царевича Кантуля, тщетно проискав его тело, явились в совет и заявили об этом странном обстоятельстве. Начали допрашивать очевидцев (об Ах-Каоке не вспомнили). Те путались и совершенно явно сочиняли небылицы. Дело все больше и больше запутывалось. Только Ах-Меш-Кук, по-прежнему с улыбкой на лице, уверял, что никаких оснований для тревоги нет, что накону стало известно о волнениях в одном из подчиненных городов, и он туда выступил, а тело царевича унесено каким-нибудь преданным слугой. По его приказанию, выраженному в форме учтивого совета, участники совещания наконец разошлись по домам. Время близилось к вечеру; Хун-Ахау и его товарищи еще ничего не знали о случившемся. После длительных упражнений они, ожидая еды, отдыхали. Шбаламке, уединившись с Хун-Ахау, горячо убеждал в чем-то своего названого брата. — Мы скажем, что ты сын правителя Ололтуна, случайно попавший в плен, — говорил он. — Я не хочу этого, — ответил Хун-Ахау. — Почему? — искренне удивился Шбаламке. — Ты же знаешь, что я не из знатного рода, мой покойный отец был простым земледельцем. — Так это знаю только я, а никто больше знать не будет! А что ты сейчас раб — это ничего не значит! Немало было случаев, когда и царевны становились рабынями. Военное счастье переменчиво… — Нет, — сказал Хун-Ахау, — не хочу! — Почему же, — настаивал Шбаламке в отчаянии, — почему ты упрямишься? — Я хочу быть сыном своих родителей, а не чужих. Я горжусь своим отцом и своими предками. Мой отец погиб, защищая родное селение, а трус — правитель Ололтуна — не послал нам на помощь ни одного воина! — Как хочешь, — огорченно произнес после паузы Шбаламке, — но, поверь мне, ты отказываешься напрасно. Было бы так хорошо. Ты взял бы в жены царевну… Внезапно перед хижиной появился Цуль с низко опущенной головой. Волосы старого раба были растрепаны, а вид так необычен, что у Хун-Ахау почему-то дрогнуло сердце. — Что случилось, Цуль? — спросил он, подбежав к старику. Старый раб поднял голову, и юноша с ужасом увидел, что из глаз его медленно катятся крупные слезы. — Убили ее, — пробормотал он, — убили мою дочку, мою маленькую девочку… Хун-Ахау схватил Цуля за плечи, с силой потряс его. — Кого убили? Говори ясно! Подошел Шбаламке, стал молча рядом. — Царевну… Кантуль сбросил ее с вершины пирамиды… Она разбилась насмерть, — воскликнул Цуль, — отомсти за нее, Хун. Она была добра к тебе, она желала тебе добра… А я носил ее на руках еще совсем маленькой девочкой… Хун-Ахау побледнел: «Кантуль убил ее! Пока мы тут собирались, готовились, тот просто убил ее! Убил… Недаром Эк-Лоль говорила, что после воцарения Кантуля она долго не проживет. Но ахау-ах-камха нанес свой удар раньше, чем она думала!» Подбежал Укан, стал расспрашивать Шбаламке, что случилось. Тот объяснил ему, они о чем-то посовещались. — Послушай, Хун-Ахау, — сказал Шбаламке, положив ласково руку на плечо юноши, — впереди ночь. Ты успокоишься, и мы все обдумаем. У нас еще есть время… — Довольно! — отрезал Хун-Ахау, резко сбрасывая его руку с плеча. Глаза его загорелись. — Мы и так потеряли слишком много времени! Хватит разговоров! Если мы в эту ночь не вырвемся из Тикаля, то завтра будет уже поздно. Слушай, Цуль. Если ты хочешь, чтобы мы отомстили за смерть царевны, то ясно отвечай на мои вопросы. Как отец узнал о гибели дочери? Где сейчас Кантуль? Где након и его войска? Из ответов Цуля Хун-Ахау стало ясно, что обстановка в городе благоприятна для его замыслов. Одно огорчало его: он никак не мог выяснить, где скрывается Кантуль. Уйти из Тикаля, не убив ахау-ах-камха, казалось ему невозможным. — Слушай, Шбаламке, — обратился он к своему названому брату. — Как настанет ночь, мы должны тронуться в путь. Дорогу пробивать будем силой. Чем больше присоединится к нам рабов, тем лучше. Поэтому сперва мы нападем на стражу, охраняющую рабов на строительстве храма. Там рабы нас знают и охотнее пойдут за нами. А дальше, если выставят преграду из воинов, мы их разобьем или умрем сами. Согласен? — Да! — не задумываясь, ответил Шбаламке. — А куда мы пойдем? — спросил внимательно слушавший Укан. Хун-Ахау на секунду задумался. — Самое важное сейчас — уйти подальше из Тикаля, — сказал он наконец, — чтобы посланная за нами погоня не нашла нас. По Тикалю мы пойдем так. — Он набросал на земле грубый план города. — Вот здесь дворец правителя, вот священный участок, школа молодых воинов, вот главная площадь. Всех этих мест нам следует избегать. Поэтому мы пойдем так, начав с лагеря рабов. — Он показал на чертеже путь. — Когда мы выберемся из этого проклятого города, то спокойно решим, кто куда пойдет. А я, — Хун-Ахау невольно понизил голос, — вернусь в Тикаль. — Ты вернешься в Тикаль? — воскликнули одновременно Укан и Шбаламке, не веря своим ушам. — Зачем? — Я должен разыскать и убить Кантуля, — сухо сказал Хун-Ахау. Шбаламке и Укан не нашли, что ответить. Зато Цуль, жадно слушавший весь разговор, одобрительно кивнул головой. — Теперь вот еще что, — продолжал Хун-Ахау. — Один из наших должен сейчас же, пока еще не поставлена стража, пробраться в лагерь рабов и спрятаться там. Когда они вернутся с работы, надо будет оповестить всех, чтобы были готовы. Кто возьмется за это? — Я, — сказал Укан, — меня там многие знают. — Хорошо. Ты подходишь. Жди нас в лагере. Как услышишь шум схватки — бросайся со своими на подмогу. Прощай, брат мой Укан, если мы не увидимся больше! Юноши крепко обнялись, и Укан выскользнул за ограду. Затем молодой предводитель отправил Цуля, приказав ему собрать как можно больше сведений об обстановке в городе. Он должен был присоединиться к юношам около лагери рабов. — Теперь последнее, — сказал Хун-Ахау. — Как мы будем сражаться, Шбаламке, если навстречу нам выдвинут большой отряд воинов? — Как обычно, развернутым строем! — А что это такое? — Мы выстроимся все в одну линию; противник сделает то же самое. Ряды сойдутся — и начнется рукопашная! И Шбаламке от удовольствия зачмокал. — Нет, — сказал Хун-Ахау, — нам это не годится. Оружия у нас, даже если мы обезоружим стражу лагеря, все равно будет мало. Опытных бойцов у нас всего десять человек, да и то опыт их очень невелик. Умеют ли обращаться с оружием лагерные рабы, — мы не знаем. Твой развернутый строй — это ловушка, западня для нас. Нас всех перебьют поодиночке. Надо что-то другое. — Он задумался. — А если мы построимся так… — Он нарисовал на земле фигуру треугольника. Не забудь, наша задача — прорваться сквозь их строй, а вовсе не вступать в длительное сражение. Вот здесь, в начале, становишься ты, самый опытный из нас. За тобой — два человека: я и еще кто-нибудь, дальше уже трое: по бокам — Ах-Мис и Бенеч, а в середине — Укан — он слаб из-за болезни, у них же силы хоть отбавляй. За ними ряд уже в четыре человека, оружие у крайних, и так далее… Ты понял? Шбаламке наморщил лоб, разглядывая чертеж. Ему не нравилось такое отступление от привычных воинских порядков, но чем больше он размышлял, тем больше понимал всю выгоду этого необычного предложения. Сдаваться быстро ему все же не хотелось. — Хорошо. Посмотрим, — пробурчал он недовольно. Может быть, если прорываться, так будет действительно лучше… Хун-Ахау хлопнул его по плечу. — Я рад, что ты согласился, Шбаламке. А теперь пойдем к нашим товарищам и расскажем им все. Каждый из нас должен понимать и твердо знать, что ему делать. Минуты тянулись как часы. Давно все было объяснено и растолковано. Юноши лежали, растянувшись на земле, и с трепетно бившимися сердцами ожидали наступления ночи. Шум великого города постепенно стихал. Один за другим гасли мерцавшие вдали огоньки кухонных очагов. Неизвестно откуда потянувшийся запах свежих лепешек напомнил друзьям, что сегодня они с утра не ели. Но в хижине не было никаких припасов, все это знали, и говорить об еде не хотелось, чтобы не смущать товарищей. Не решался на это даже Ах-Мис, больше всех страдавший от голода. Наконец Хун-Ахау дал знак к выступлению. Мгновение — и с оружием в руках девять юношей вышли за ограду. Ночь была безлунная, темная, и это благоприятствовало дерзкому замыслу. Впереди шли Хун-Ахау и Шбаламке, за ними — остальные. До лагеря было около получаса ходьбы, по путь прошел совершенно спокойно. Встречавшиеся изредка прохожие почтительно уступали дорогу маленькому отряду, очевидно считая их за ночную стражу. Когда вдали зачернел массив строящейся пирамиды, Хун-Ахау остановил юношей. Еще раз шепотом повторил каждому, что тот должен делать, и они решительно двинулись к лагерю. Первого часового удалось снять без труда — он стоял к приближавшимся спиной и, позевывая, смотрел на звездное небо. Шбаламке, как и подобает ягуару, беззвучно прыгнул и оглушил его топором. Около входа в лагерь стояло уже двое воинов, а еще пара их прохаживалась неподалеку. Хун-Ахау и Шбаламке кинулись на стоявших около входа, а второй парой занялись остальные. Резкий крик тревоги рассек тишину ночи. На него сбежались другие воины, несшие стражу. Завязалась ожесточенная схватка, в которой и нападавшие и защищавшиеся не щадили себя. Но исход схватки был уже предрешен. На шум ее лагерь словно взорвался криками, свистом, воплями. Ворота распахнулись, и оттуда посыпались десятки людей, впереди их бежал Укан. На каждого охранника бросалось по нескольку рабов, сбивали его на землю, отбирали оружие, душили. Через несколько минут с охраной лагеря было все кончено. Новый вопль — уже восторга — вырвался у обитателей лагеря. Они плотным кольцом окружили своих освободителей, обнимали их, разглядывали, расспрашивали. В поднявшемся веселом шуме трудно было что-нибудь понять. К Хун-Ахау протиснулся довольный Укан. — Пока все идет хорошо, — прокричал он, — что делать дальше? — Надо установить тишину, — ответил Хун-Ахау, — и прежде всего поговорить с ними! — Будет сделано! — И Укан исчез среди толпы. Но добиться тишины оказалось делом нелегким. Освобожденных было более трехсот человек, и всем им хотелось говорить. Наконец спокойствие было установлено, и Хун-Ахау, поднятый десятком могучих рук, оказался над головами собравшихся. Два факела освещали его напряженное лицо. — Братья! — начал он громко. — Вы освободились из лагеря, вы радуетесь этому! Хорошо! Но помните: это еще не свобода! Чтобы добиться ее, нам надо уйти из Тикаля, а это не так просто. Как только знатные услышат о том, что мы восстали, на нас бросят все войска, которые есть в городе. Мы должны их разбить, чтобы избавиться от рабства. А для этого надо собрать оружие, оставшееся после стражи, распределить его. Кому не хватит — пусть вооружаются дубинами и камнями! Помните: вы должны строго соблюдать все, что прикажут вам наши товарищи, пришедшие со мной. Сейчас мы построимся и двинемся в путь. Укан, Шбаламке! — позвал он. — Разделите всех на отряды по три-четыре десятка человек! К каждому отряду приставьте одного из наших — начальником! Начальники отрядов, ко мне! Снова началась суета, но уже через несколько минут оружие было собрано и отряды образованы. Стремление к свободе творило чудеса. Хун-Ахау кратко повторил будущим предводителям порядок построения боевой колонны, и они разошлись по местам. Теперь уже каждый командир объяснял предстоящие действия своей группе. Хун-Ахау посмотрел на звезды. Время шло очень быстро. Успеют ли они к утру пройти самый опасный отрезок пути и добраться до окраин Тикаля? Вряд ли! А битва днем с опытным противником для его войска — дело почти безнадежное! К юноше подошел запыхавшийся Цуль. — Владыка, — начал он, поклонившись, — я разузнал для тебя все… Хун-Ахау обнял старика. — Что ты, Цуль, — сказал он смущенно, — какой же я владыка? Уж ты-то знаешь, что я такой же раб, как и ты и все они. Может быть, завтра они будут свободны, — он показал на находившиеся кругом отряды, — а может быть, все мы падем в битве еще этой ночью. Так что ты узнал? Старик сообщил ему, что након и его войска еще не возвратились в Тикаль. Где они находятся — неизвестно. Во дворце правителя жрецы молятся около тела умершего. Большинство воинов, оставшихся в городе, сейчас находится около дворца Ах-Меш-Кука — новый владыка бережет себя. Там еще не спят; Ах-Меш-Кук послал своих соглядатаев выслеживать, куда девались након и Кантуль. В городе ходят усиленные наряды стражи… Хун-Ахау, услышав новости, на минуту задумался. Избранный маршрут оказывался верным, он пролегал вдали от дворца Ах-Меш-Кука. Очень хорошо, что након еще не возвратился. Но усиленные наряды стражи обеспокоили его. Одна или две стычки с ними — и весь Тикаль будет поднят на ноги. Надо быстрее выступать! Но крадучись по спящему городу могут идти десять человек, а не три сотни… Что же делать? Его размышления были прерваны каким-то шумом. С той стороны, откуда пришел Цуль, вдруг донеслись громкая брань, звуки ударов, стоны. Юноша подозрительно взглянул на старика. Неужели он предал их и привел сюда воинов Ах-Меш-Кука? Нет, старый раб тоже повернулся в сторону странных звуков и прислушивался; на его лице были написаны откровенное недоумение и страх. Шум оборвался так же внезапно, как и начался, и через минуту около Хун-Ахау появился торжествующий Укан. За ним смутно виднелась небольшая группа рабов, плотным кольцом окружившая какого-то человека. — О наш предводитель, — напыщенно сказал Укан, — боги всегда милостивы к тебе! Смотри, какой подарок они шлют тебе этой ночью!