Русские вообще любят большие величины, а так как количество у них всегда играло большую роль, то Батюшин развернул целую армию агентов, хозяев явочных квартир, дворников и других пособников. В этой связи типичным примером массового применения русских агентов может служить следствие в отношении шпионской группы Пичкура, к которой принадлежал известный нам шпион Дирч, отличавшийся изобретательностью. Этот Дирч хотел всех перехитрить и заранее сообщил о своем намерении пересечь границу, чтобы оказаться за линией черно-желтых пограничных столбов. Однако благодаря стараниям комиссара австро-венгерской полиции в Лемберге Харвата, который и во время войны отличался примерной работой в области контрразведки, нам удалось, идя по следу Дирча, выйти на Пичкура, а также пятерых его товарищей. Всех шпионов арестовали, и венский земельный суд положил конец их карьере. Следует также отметить, что в целом образцово поставленной Батюшиным разведывательной работе большой вред наносила излишне одинаковая экипировка агентов. Например, все агенты, занимавшиеся сбором сведений о крепостях, получали американский карманный фотографический аппарат «Экспо», который и выдал, в частности, Николая Лангнера и Ивана Соколюка (Соботкина). В 1911 году Лангнер, а в 1912 году Соколюк в сопровождении Лидии Кащенко наблюдали за большими армейскими маневрами в окрестностях одной крепости до тех пор, пока не вызвали подозрение у жандармерии, а найденные при них фотоаппараты не указали на их принадлежность к русским шпионам. Аналогично разведцентру Батюшина был организован и разведывательный центр в Киеве, которым руководил полковник Галкин со своим помощником Беловцевым. О нем мы слышали еще чаще, поскольку он был направлен исключительно против нас, тогда как центр Батюшина работал одновременно и против Германии. А вот русский разведывательный центр в Одессе действовал через Румынию против Венгрии. Так, в мае 1914 года в одном из туристов, путешествовавшем по Семиградью[80], был опознан русский военный атташе в Бухаресте полковник Семенов. Это дало основание предположить, что его заданием является проведение рекогносцировки на юго-востоке Австро-Венгерской империи, и такое подозрение во время войны полностью подтвердилось. Не довольствуясь этим, русский шпионаж протягивал свои щупальца в страны Центральной Европы и из-за границы. В частности, бурную деятельность в Стокгольме развил полковник Ассанович, опираясь на поддержку бюро некоего господина Гампена в Копенгагене. Русский посланник Ассановича по фамилии Бравура, завербовавший венгра Велесси, тогда впервые со времени моего перевода в «Эвиденцбюро» заставил венгерские правоохранительные органы зашевелиться. В этом вопросе им не хватало практики, и поэтому, несмотря на помощь офицера нашей разведывательной службы в Будапеште, у них ушло целых три недели, чтобы разыскать Бравура. Едва его арестовали, как в венгерских газетах тотчас же появились публикации, освещавшие ход следствия с такими подробностями, которые могли проистекать только из протоколов дознания. Насколько слабо власти держали в руках свою прессу, показали события, происходившие во время кризиса. Опасаясь нежелательных последствий, венгерский премьер-министр не осмелился даже призвать их к неразглашению военной тайны! Один из шпионов господина Гампена финн Ян Копп-Кепп, работавший под разными фамилиями, оказался на свою голову опознанным и арестованным в Аграме. В Королевстве Хорватия и Славония[81] шпионы подлежали суду военного трибунала, выносившего за подобные преступления в неспокойные времена смертные приговоры. Поэтому приговор не стал сенсацией, но в исполнение приведен не был, а заменен шестнадцатью годами тюремного заключения. Правда, уже в 1915 году Копп-Кепп умер. Опорным пунктом французского и русского шпионажа являлась Швейцария. Уже упоминавшийся полковник Ромейко-Гурко при поддержке обер-лейтенанта барона Унгерн-Штернберга прилежно вербовал там агентов и стал в результате пользоваться такой дурной славой, что, когда в 1913 году его хотели назначить военным атташе в Риме, Италия, как принимающая сторона, отказала ему в аккредитации. К сказанному следует добавить, что в небольшом городке на границе Франции и Швейцарии Анси на французской территории проживал тогда полковник русского Генерального штаба Владимир Николаевич Лавров, который, используя близкую Женеву, развил чрезвычайно активную шпионскую деятельность. Иллюстрация тогдашней высокой шпионской активности России была бы неполной, если среди массы свидетельствующих об этом фактов не упомянуть о разоблачении деятельности в Лемберге находившегося там в отпуске казачьего офицера Михаила Додонова. Этот отпускник имел задание не только по вербовке агентов и рекогносцировке Перемышля, но и по подготовке взрывов мостов и других объектов в случае начала мобилизации. Ему удалось завербовать помощника, которого он рекомендовал полковнику Беловцеву в Киеве. Вот и получалось, что русские опирались в своей деятельности не только на друзей из русофильских кругов! Их разминкой послужила организация взрыва в Штейнфельде южнее Вены, где, несомненно, просматривался русский след. Приведу еще несколько примеров. Один русский агент завербовал немца Германа Прюфера и поручил ему сделать в свете магниевой вспышки фотографии укреплений Кракова. Однако уже первая попытка сделать это оказалась неудачной — часовой, обратив внимание на необычное освещение, выстрелил, испортил аппарат, ранил и арестовал Прюфера. Но самому русскому агенту-подстрекателю удалось уйти. В то же время в Лемберге при осуществлении явной шпионской деятельности попался русский подполковник Яцевич. Отделался он довольно дешево, так как тогда же русскими за подобные же дела в Варшаве был арестован наш обер-лейтенант Роберт Валолох — обе стороны охотно пошли на обмен. Еще в 1910 году германский Генеральный штаб справлялся о русском поручике запаса бароне Мурмане, который нанес визит русскому военному атташе в Берлине. На данный запрос мы тотчас же сообщили, что в 1898 году один бывший кадет пажеского корпуса Александр Мурман был осужден у нас за шпионаж, но за то, что кадет и поручик являлись одним и тем же лицом, поручиться не могли. Но тут помог его величество случай. Нам стало известно о том, что одна вдова, а именно шестидесятилетняя баронесса Мурман, работавшая учительницей в Вене, начала уговаривать мать одного австрийского офицера склонить ее сына заняться шпионажем в пользу России. Для этого он должен был обратиться к ее сыну Александру в Варшаве. Получалось, что баронесса выступала в роли вербовщицы агентов для своего внебрачного сына, который по документам пока проходил как Йозеф Браун, так как он еще не задокументировал свое подлинное происхождение. Но в качестве барона со звучной фамилией, кавалера военного ордена Марии-Терезии решать свои задачи ему было бы гораздо легче. За баронессой было установлено негласное наблюдение, и вскоре эта хромая мамаша с коротко подстриженными волосами была арестована вместе со своим сыном. Как оказалось, он тоже пребывал в Вене. Женщина заболела, и ее пришлось положить в больницу, а поскольку против ее сына никаких веских доказательств вины не было, то в феврале 1911 года его выслали в Россию. Новые сведения о Мурмане нам стали известны только осенью 1911 года, когда был арестован шпион Лангнер. Оказалось, что этот внебрачный потомок дворянского рода являлся к тому времени вербовщиком и одновременно преподавателем в варшавской секретной школе по подготовке агентов. Позднее он выплыл в Берлине и Будапеште, но поймать его не удалось. Приобретя большой опыт, Мурман в феврале 1912 года отважился вновь появиться в Вене, где и попал в руки правосудия, представ во время следствия перед советником юстиции земельного суда доктором Шауппом. На судебном разбирательстве под председательством советника юстиции земельного суда доктора Альтмана с участием прокурора доктора Рихарда Урбанчича, военных экспертов гауптмана Ульманского и меня защитник доктор Моргенштерн вновь попытался прибегнуть к своему излюбленному приему с отклонением кандидатур военных экспертов. Но это ему не удалось. Само судебное разбирательство особого интереса не представляло, но открывавшаяся взору картина сидевших на скамье подсудимых баронессы и ее сына была поистине отталкивающей. Даже защитник признавал, что некоторые действия подсудимых с общечеловеческой точки зрения выглядели ужасно. В этой связи очень хотелось бы надеяться, что некоторым русским офицерам не понравился сам факт принятия в ряды Российской армии этого внука награжденного орденом Марии-Терезии австрийского барона, человека, получившего образование по милости кайзера и запятнавшего себя судимостью за шпионаж. О том, как глубоко была отравлена Галиция русскими интригами, свидетельствуют два процесса, имевшие место в 1914 году. Находившийся на пенсии окружной секретарь Александр Раманик из Рогатина обратился с просьбой к известному русофилу судейскому чиновнику и депутату рейхсрата Владимиру Куриловичу достать для него важные военные документы штаба командования корпусом в Лемберге. Курилович, сочтя его за провокатора, донес о нем полиции, но потом с ужасом узнал, что Раманик являлся его благонадежным сторонником, который хорошо понимал, к кому можно обратиться с данным вопросом. Тогда во время процесса он взял обратно все свои показания, и его единомышленник был оправдан! А теперь приведу второй характерный случай. За шпионаж были арестованы молодой православный священник Макс Сандович и более зрелый по возрасту поп Игнат Гудыма. Найденные у них записи сильно скомпрометировали журналиста Симона Бендасюка и вольнослушателя права Василия Колдру. Следствие однозначно установило их связь с известным тогда русским агитатором графом Бобринским, с русско-галицинским благотворительным союзом, а также с рассадниками русофильской пропаганды — Почаевским православным мужским монастырем, с интернатом в Житомире и с русским разведывательным бюро. Как видно, шпионаж и агитация за «истинную веру» шли рука об руку. Церкви с их молитвами за царя, интернаты (бурсы), кружки совместного чтения, равно как и газета «Прикарпатская Русь» — все это подпитывалось русскими деньгами и служило важным оружием в борьбе с австро-венгерской монархией. Материал, собранный в ходе следствия, так однозначно подтверждал обвинение в государственной измене, что защитник не мог его опровергнуть. А ведь за государственную измену полагалась смертная казнь, тогда как за шпионаж — самое большее пять лет. Однако дело о государственной измене слушалось в суде присяжных в Лемберге, а защитниками на процессе выступили проверенные единомышленники и партийные товарищи подсудимых доктора Дудукевич, Глускевич и Черлунчакевич, которых немного позже самих обвинили в подобном же преступлении. Как бы то ни было, им удалось так хорошо организовать защиту, что суд вынес оправдательный приговор! Италия, интересы которой в это тяжелое время совпадали с нашими, явно стала более сдержанной в отношении шпионажа. Иногда, правда, происходили отдельные случаи арестов подозрительных субъектов, но до суда дело не доходило. Только одному из них не повезло — пастор дон Андреас Сальвадори из района Тремозины на озере Гарда послал карабинерам, на службе которых он находился, донесение о результатах своей рекогносцировки замка Рива дель Гарда, но это донесение попало в руки наших властей. Его отправили в Вену подальше от этой ирредентистской местности, где и приговорили к полутора годам тюремного заключения. Однако вскоре он был амнистирован. Шпион в рясе был тогда для меня еще новым типом представителей данной профессии. Необычная история произошла в августе 1912 года в Белграде. Однажды ночью возле дома австро-венгерского военного атташе, находившегося в отпуске, остановилась карета с элегантно одетой супружеской парой и мальчиком, а также дорожными чемоданами. Кухарке атташе они передали от него письмо, сказав, что еще утром якобы беседовали с ним в Вене. И хотя казалось, что эти люди хорошо ориентированы в порядках, принятых в доме, кухарка засомневалась в истинности содержавшихся в письме указаний о предоставлении непрошеным гостям дома для ночлега. Поэтому она направила их к атташе посольства графу Дубскому. При этом прислуга не дала себя переубедить чужакам, которым такое ее решение явно не понравилось. С тех пор о странной паре никто ничего не слышал. Как и предполагала кухарка, майор Геллинек на самом деле никакого письма не писал. В результате маленькая хитрость наших противников, а в том, что это была их выдумка, сомневаться не приходилось, не удалась. Как я и предполагал, русские не отказывались от содействия в деятельности своей широко разветвленной шпионской сети находившегося в Вене военного атташе. Правда, установленное за ним негласное наблюдение долгое время не давало результатов, но потом разоблачения посыпались как из рога изобилия. С начала марта 1913 года венское управление полиции, агентурная группа «Эвиденцбюро» и командование военными учебными заведениями занимались братьями Яндрич. Один из них, а именно Чедомил, был обер-лейтенантом и слушателем военной школы, а другой, Александр, — бывшим лейтенантом. Одновременно возникли подозрения и против лейтенанта Якоба. При этом наши наблюдатели установили, что в квартире фельдфебеля в отставке Артура Итцкуша появляется полковник Занкевич. После третьего посещения им Итцкуша против фельдфебеля было начато следствие. В общем, в начале апреля не осталось сомнений в том, что все нити вели к Занкевичу, сумевшему завлечь в свои сети также и отставного полицейского агента Юлиуса Петрича и железнодорожного служащего Флориана Линднера. Все замешанные в шпионаже были арестованы, и мне было приказано доложить об этом министру иностранных дел. Когда я закончил свой доклад, граф Берхтольд от изумления застыл как соляной столб и долго молчал. Поэтому мне пришлось повторить свой вопрос о том, что он в связи с этим намерен предпринять. В результате Занкевич отправился вслед за своим предшественником назад в Россию, прихватив с собой в качестве трофея донесения обоих братьев Яндрич и других своих вышеназванных шпионов. Вскоре к нам в руки попали еще два его помощника, Беран и Хашек, которым он предложил отправиться в Стокгольм за получением вознаграждения. В задачу Берана входило проведение разведки в корпусном районе 8-го корпуса, штаб которого располагался в Праге, и оправка полученных разведданных непосредственно в Петербург. Он клялся в своей невиновности и придумал себе довольно странную отговорку, будто бы причиной его общения с Занкевичем являлось заблуждение в том, что русский исходя из развратных соображений хотел через него познакомиться с одним офицером. В этой связи в приговоре было специально отмечено, что в таком случае Занкевич вряд ли обратил бы внимание на высокопоставленного офицера. Таким образом, честь полковника была сохранена хотя бы в данной столь щекотливой области. Запомнился еще один сам по себе достаточно простой процесс по делу некоего Ицкуша, ибо на нем я в последний раз выступал в Вене в качестве военного эксперта по вопросам, связанным со шпионажем. На суде адвокат, на этот раз доктор Розенфельд, как это зачастую практиковала защита, попытался отклонить мою кандидатуру. В принципе мне можно было спокойно покинуть зал судебных заседаний, так как советник земельного суда доктор Альтман и прокурор доктор Хюбель настолько хорошо разобрались в материалах дела, что в моей помощи не нуждались. Исходя из предыдущего опыта мне наконец удалось добиться у правительственных инстанций разрешения на установление негласного наблюдения за новым русским военным атташе с первого же дня его прибытия в Вену. Однако радость от достигнутых успехов была омрачена одновременным разоблачением двух предателей в собственных рядах. Предатели в собственном стане: Велькерлинг и Редль Весной 1913 года мне предложили купить немецкие секретные приказы о проведении мобилизации. Тогда я немедленно связался со своими германскими коллегами, и общими усилиями нам удалось обнаружить источник утечки этой информации. Предателем оказался писарь штаба крепости Торн[82] немецкий унтер-офицер по фамилии Велькерлинг. Наша замечательная дешифровальная группа раскрыла шифр этого очень ловкого шпиона, что во многом позволило узнать, насколько велик был масштаб предательства Велькерлинга. Позднее, уже после краха монархии, один офицер русской разведки признал, что этот унтер-офицер являлся одним из самых ценных агентов России. Несмотря на неприметную должность, которую занимал Велькерлинг, причиненный им вред оказался настолько велик, что его разоблачение могло справедливо послужить поводом для настоящей сенсации. Но это дело так и осталось в тени из-за того, что почти одновременно с ним был раскрыт поистине ошеломляющий случай в нашем лагере. В начале апреля 1913 года в Берлин из Вены было возвращено никем не полученное письмо «до востребования», где для выяснения отправителя оно и было вскрыто. В письме обнаружились 6000 крон в банкнотах и два известных шпионских адреса, один — в Париже, а другой — в Женеве (улица Принца, дом номер 11, месье Ларгье). Майор Вальтер Николаи, возглавивший с начала 1913 года разведывательное управление германского Большого Генерального штаба[83], сразу понял, что письмо указывает на наличие опасного шпиона, и немедленно переслал его нам, так как посчитал, что шпиона следовало искать, по всей видимости, в Австрии. С вполне объяснимым рвением мы горячо принялись за это, несомненно, крупное дело. Однако у нас не было никаких отправных пунктов для установления личности адресата. Это лицо вполне могло жить в Вене и, вероятно, не смогло получить письмо из-за болезни, а может быть, и по какой-либо другой причине. Но с такой же вероятностью этот человек мог проживать и за пределами Вены и лишь иногда наведываться в столицу. Опрос на почте никаких результатов не дал — никто не мог вспомнить, приходили ли раньше письма с таким же адресом. Нам оставалось только надеяться на то, что рано или поздно за посланием явится либо сам адресат, либо присланный им человек. Однако из-за неосторожного обращения письмо пришло в такое состояние, что получатель мог сразу догадаться, что дело нечисто. Поэтому мы изготовили другое, отправили его из Берлина через немецкий Генеральный штаб и организовали наблюдение за окном приема и выдачи почтовых отправлений. Одновременно было начато осторожное расследование на другом конце следа. Парижский адрес мы оставили в покое, так как в нем отсутствовала какая-либо определенная фамилия и существовала высокая вероятность угодить непосредственно в пасть французской контрразведки, что могло испортить все дело. А вот с месье Ларгье все было иначе. Если им являлся тот же человек, услугами которого в Эксле-Бене и Марселе мы пользовались в 1904–1905 годах, то можно было рассчитывать на положительный результат. И действительно, мы установили, что французский капитан Ларгье вышел в отставку и теперь проживал в Женеве. Организованное за ним тщательное наблюдение показало, что он по-прежнему «работал» на разные государства и имел в своем подчинении много людей. Это не приблизило нас к цели, но мне результаты наблюдения показались достаточно важными, чтобы для нейтрализации обнаруженной опасности выделить на это дело последний грош из наших скромных денежных средств. В результате уже к началу октября было собрано достаточно материала, чтобы анонимно обратить внимание швейцарских властей на махинации Ларгье, направленные в том числе и против Швейцарии. Однако следственные органы еще не доросли до такого уровня, чтобы обойти хитрости Ларгье, и уже казалось, что дело закончится ничем, как вдруг 10 октября в Риме по обвинению в шпионаже в пользу Франции был арестован его соучастник Туллио Меноцци вместе с сержантом Петриллой и купцом Трокки. Это дало соответствующий толчок, и дело в Швейцарии наконец-то стронулось с мертвой точки — Ларгье вместе с двумя своими главными помощниками Розетти и Росселетом предстал перед судом, на котором эти двое его полностью изобличили. Тем временем стало проясняться и наше дело — еще до середины мая на почту на имя некоего господина Никона Ницетаса поступило два новых письма[84]. В результате сфабрикованное нами послание мы смогли забрать назад, а наша уверенность в том, что шпион будет пойман, заметно возросла. К тому же весьма высокопоставленный правительственный чиновник регирунгсрат Гайер поручил организацию наблюдения лучшим сыщикам государственной полиции. Вечером 25 мая я пошел домой на поздний «обед», но не успел войти в квартиру, как раздался телефонный звонок. — Прошу вас прибыть ко мне в кабинет. Случилось нечто ужасное, — послышался в трубке взволнованный голос регирунгсрата Гайера. У меня перехватило дыхание, и я стремглав бросился на трамвайную остановку. Оказалось, что к концу дня на главпочтамте появился некий господин в штатском и забрал письма. Три сыщика, которым было поручено наблюдение, незаметно последовали за ним до площади Стефана, где этот человек взял такси и уехал. В то время такси было мало, второго на площади не оказалось, и нашим наблюдателям не оставалось ничего другого, как скрипя зубами осознать, что почти попавшая в их сети дичь ускользнула. Тогда они решили подождать возвращения машины, номер которой запомнили. Вскоре такси вернулось, и водитель сказал, что высадил своего пассажира возле отеля «Кломзер». Решив осмотреть автомобиль в поисках возможных улик, сыщики обнаружили в нем футляр от перочинного ножика, по-видимому оброненного последним пассажиром. Тогда детективы отправились в отель, где один из них спросил портье, кто из постояльцев недавно подъехал к гостинице на машине. — Начальник штаба пражского корпуса полковник Генерального штаба Редль, — прозвучал ответ. Сыщик уже было подумал, что они пошли по ложному следу, как вдруг по лестнице стал спускаться постоялец, и им оказался тот самый человек, за которым детективы следили от самого окошка выдачи корреспонденции главпочтамта. — Не вы ли, господин полковник, потеряли этот футляр? — задал вопрос нерастерявшийся сыщик, быстро подойдя к постояльцу. Тот ответил утвердительно, и все сомнения сразу же развеялись. Пока двое других детективов незаметно последовали за полковником, третий бросился с докладом к регирунг-срату Гайеру. От осознания того факта, что член нашего коллектива, работавший в «Эвиденцбюро» много лет и не раз выступавший на шпионских процессах в качестве военного эксперта, оказался предателем, я буквально окаменел и несколько минут не мог произнести ни слова. Затем началась печальная работа, в ходе которой было установлено, что Редль приехал в Вену из Праги на автомобиле. Следовало как можно быстрее выявить все его контакты и установить за ним постоянное наблюдение, чтобы не дать ему возможности сбежать. Детективам удалось собрать и сложить в единое целое клочки квитанций, разорванных Редлем, и я, едва взглянув на них, сразу понял, что корреспонденция полковнику отправлялась с адресов явочных шпионских квартир. Оказалось, что предатель поддерживал связь не только с Россией и с Францией, но и с Италией. Тогда я позаботился о том, чтобы добиться согласия руководителя «Эвиденцбюро» и заместителя начальника Генерального штаба о привлечении к расследованию военного следователя, что являлось необходимым для начала работы судебной комиссии. Знакомого мне Ярослава Кунца мы не нашли, но в конце концов отыскали военного юриста майора Форличека. Теперь для проведения ареста требовалось заручиться согласием коменданта города, но время поджимало. Дело было в том, что лучший друг Редля, один прокурор, позвонил из ресторана «Ридхоф», где он обедал вместе с Редлем, регирунгсрату Гайеру и сообщил о странном поведении полковника, выражавшемся в депрессии и желании свести счеты с жизнью. По-видимому, эпизод с футляром от ножика вызвал у предателя подозрение, и он, вероятно, заметил слежку. А заметив, понял, что его предательство обнаружено. Медлить больше было нельзя. Пришлось выдергивать с ужина в «Гранд-отеле» начальника Генерального штаба Конрада фон Хетцендорфа и обо всем ему докладывать. Выслушав доклад, генерал распорядился немедленно отправляться к Редлю и допросить его. При этом он согласился с предложением предоставить после этого предателю возможность покончить с собой. Редль вернулся в давно окруженный со всех сторон отель «Кломзер» около полуночи. Когда мы вошли в его номер, он был уже раздет и пытался повеситься. И надо сказать, что все последовавшие вслед за этим события вплоть до крушения монархии ознаменовали для меня наступление самого печального периода в жизни. Однако все дальнейшие перипетии, уготовленные мне столь интересной профессией, трогали меня за душу не так сильно, как это предательство. Редль был совсем сломлен, но согласился дать показания лишь мне одному. Когда все остальные члены комиссии удалились в другую комнату, он поведал, что уже в 1910 и 1911 годах работал на другие державы, но в последнее время был вынужден ограничиться лишь материалом, который был ему доступен в штабе корпуса в Праге, передавая в основном фотокопии секретных приказов. Самым тяжелым его преступлением была выдача плана развертывания австро-венгерских войск против России, который был разработан как раз в те годы и в целом продолжал оставаться еще в силе, но об этом он предпочел не распространяться. Соучастников у него не было, поскольку Редль имел достаточный опыт в этой области и хорошо знал, что подельники обычно ведут к гибели любого шпиона. Наконец он попросил дать ему револьвер… Когда утром члены комиссии, охранявшие после моего ухода все ходы и выходы из отеля, а также прилегавшие к нему переулки, попросили одного детектива осмотреть номер Редля, предатель был уже мертв. Тогда возник вопрос: может быть, стоило скрыть истинные причины этого самоубийства и затушевать их открывшимися к тому времени гомосексуальными наклонностями полковника? Однако после определенного колебания правду все же решили не утаивать. Моей же последовавшей за этим работе позавидовать было трудно — надлежало перепроверить показания Редля и отследить все возможные каналы утечки информации. Учитывая значимость произошедшего, а также для того, чтобы разгрузить меня, поскольку я был связан необходимостью принимать участие в следственных действиях в Вене, расследование в Праге взял на себя полковник Урбанский фон Остримец. Он вернулся из Праги с обширным материалом, заполнившим всю мою комнату, и теперь мне предстояло его подробно изучить, просматривая страницу за страницей. Редль пользовался парфюмерией настолько интенсивно, что все книги и тетради буквально были ею пропитаны. Этот запах до такой степени стал меня преследовать, что, почувствовав его в вагоне трамвая, я старался отодвинуться от источника как можно дальше. На «Эвиденцбюро» обрушилась настоящая лавина различных анонимных и неанонимных показаний против сообщников Редля. Написали даже сидевшие в тюрьме и уже упоминавшиеся мною шпионы Кордс и Бартман. Доброжелатели пытались рассказать о шпионской деятельности Редля даже в тех вопросах, где он просто не мог нанести никакого вреда. В таких случаях, если подобные люди присылали несколько таких показаний, больше одного мы не рассматривали. Тем не менее нам надлежало реагировать на каждый сигнал, и моим сотрудникам, военному следователю, привлеченному к этому расследованию, а также управлению полиции приходилось проделывать поистине гигантскую по своему объему работу. И это в то время, когда мы вынуждены были тратить немало сил на выкорчевывание шпионской сети, оставленной Занкевичем. Оправдываться приходилось всем, кто состоял в более-менее близких отношениях с Редлем. Среди них был и его друг майор Теодор Кернер фон Зигринген[85]. При этом никому не пришло в голову, что деньги, которые в избытке водились у Редля, происходили из грязных источников. Со всех сторон слышались упреки, в том числе и в парламенте, но ни один народный представитель не задался вопросом, а были ли в необходимом количестве предоставлены денежные средства органам контрразведки? Ни для кого не было секретом, что наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд, в общем-то, справедливо был взбешен прецедентом с Редлем. Однако наследника не устраивали и результаты расследования, и он не хотел соглашаться с его завершением. Тем не менее ему пришлось смириться, поскольку кайзер одобрил закрытие дела и наградил Рыцарским крестом Австрийского императорского ордена Леопольда полковника Урбанского фон Остримеца незадолго до присвоения ему звания бригадного генерала. Между тем в Праге с аукциона было продано имущество Редля, среди которого находились и два фотоаппарата, которые при обыске оказались непроверенными. В результате в середине января в пражских и венских газетах появились сообщения о том, что в одном из них некий ученик реального училища обнаружил фотопленку и проявил ее. Затем один из его учителей отнес пленку в штаб 91-го пехотного полка, а уже оттуда она попала в руки командира корпуса. Газетные заметки были приукрашены частично неправильными сведениями. Так, например, утверждалось, что среди снимков имелись копии чрезвычайно важного секретного приказа наследника престола командиру пражского корпуса и начальнику его штаба. В связи с этим 19 января эрцгерцог Франц-Фердинанд послал военному министру телеграмму с требованием наказать виновных самым строгим образом, невзирая на их бывшие заслуги. Воспользовавшись этим, уже на следующий день именно чешские депутаты рейхсрата Станек, Удржал, Дюрих, Заградник и другие, по всей видимости озабоченные ростом опасных последствий, возникших вследствие проявленной неосмотрительности при продаже имущества Редля, сделали специальный запрос министру обороны Австро-Венгрии. В результате уголовные дела не заставили себя ждать. Редль, несомненно, принес вред. Однако возникшее у многих представление о том, что он был чуть ли не могильщиком австро-венгерской монархии, сильно преувеличено. Самое большое его предательство, заключавшееся в передаче плана развертывания войск против России, пользы русским не принесло, а, наоборот, только ввело их в заблуждение. И вот почему: предположить, что в такой план будут внесены кардинальные изменения, русские просто не могли, ведь им было понятно, что развертывание войск слишком сильно зависело от целого ряда различных факторов. Для этого потребовалось бы радикальным образом пересмотреть весь план ведения войны, о чем русским было хорошо известно. Поэтому они целиком и полностью положились на переданную Редлем информацию. Однако, когда нависла реальная опасность начала войны, участие в ней на нашей стороне Румынии, на которое всегда делались расчеты, стало сомнительным. В результате над правым флангом северной группировки войск во время сосредоточения нависла серьезная угроза. Поэтому начальник Генерального штаба недолго думая принял решение о возврате к прежним планам высадки войск из железнодорожных вагонов позади рек Сан и Днестр, что при сохранении предыдущего плана развертывания было легко осуществимо. Об этом русским узнать уже не удалось. Укрылись от них и другие изменения, внесенные после 1911 года в общий замысел ведения войны, о чем прямо писал в своих мемуарах уже упоминавшийся русский генерал Данилов. Русские считали, что 8-й корпус, в котором Редль служил начальником штаба, войдет в состав 3-й армии в Галиции, тогда как в действительности он был направлен против Сербии. Это лишний раз доказывает, что у Редля не было сообщников и преемников, которые могли продолжить его преступную деятельность. Он так и остался единственным русским «золотым агентом». В труде «Стратегия» профессора академии Генерального штаба Советской армии А. Свечина[86], служившего в годы мировой войны в русском штабе Верховного главнокомандующего, в разделе, посвященном разведке, можно прочесть следующее: «Перед мировой войной русский генеральный штаб достиг рекордных успехов по ознакомлению с содержимым секретных шкафов германских провинциальных штабов, а в Вене успел проникнуть и в центральную секретную сокровищницу. Основные документы австрийского плана развертывания побывали в руках русских фотографов. Но так как этот план Конрад изменил перед самой войной, то итоги разведки скорее сбивали, чем помогали русскому командованию»[87]. Накануне мирового пожара