Влиятельные поляки, находившиеся в Вене, узнав, что мы располагаем такими сведениями, называли это необоснованным очернительством со стороны офицеров разведки, среди которых особую ненависть у них вызывал начальник разведпункта в Пшемышле майор Густав Хучала, а также офицер разведки ротмистр Киллиан, являвшийся начальником военной полиции в Тарнове. Эта ненависть и являлась причиной постоянных требований поляков об их отзыве. Успокаивало только то, что сельское население Польши, несмотря на попытки духовных лиц, учителей и представителей различных обществ распалить у него национальные чувства, политическими вопросами интересовалось в гораздо меньшей степени, чем городская интеллигенция. К тому же преодолеть разрыв между правящим классом и прежде столь угнетаемым, а теперь таким недоверчивым крестьянством было не так-то легко. К этому следует добавить, что в Восточной Галиции стремившиеся к созданию собственного королевства поляки наталкивались на ожесточенное сопротивление со стороны украинцев. А вот в русской Польше консервативные и радикальные элементы в данном вопросе были едины. Поэтому национальное руководство и делало ставку именно на эту часть населения. Немало забот доставляли и южные славяне — в Сербии после снятия чрезвычайного положения отмечался быстрый рост грабежей, а Черногория вообще находилась в состоянии скрытого восстания. В ней даже были предательски застрелены несколько наших агентов. Причем вина за это отчасти лежала и на самих властях, проявлявших преступную халатность. Другого объяснения тому, что, когда трибунал приказывал наряду жандармов привести для дачи показаний секретного агента N, на обратном пути этого засвеченного таким образом работника находили убитым, просто не находилось. Агрессивная деятельность южнославянского и италофильского движений стала распространяться и на Боснию, Герцеговину, а также на Далмацию. В майских призывах южных славян о необходимости создания собственного государства речь о том, чтобы оно входило в состав монархии, уже не шла. Все радикальнее становилась и словенская пресса. Ее публикации начали носить откровенно большевистскую и антинемецкую направленность, и в некоторых фронтовых полках ее подписку нам пришлось отменить. А вот русско-румынское братание закончилось сразу же после того, как начался отход русских войск с фронта. Побросавшие без приказа свои позиции русские солдаты разбрелись по всей Румынии и принялись жечь и грабить все подряд, что, естественно, заканчивалось серьезными конфликтами. Разрыв завершила выдача Бухарестом Румынии бессарабцев 7 мая 1918 года. Для нашей разведки отток в результате этого в Румынию 300 000 человек, способных носить оружие, из которых 65 000, состоя еще в армии, оставили Добруджу, добавил забот. Ведь они побросали и вооружение, дав тем самым русским возможность при их отходе прихватить с собой около тысячи орудий и большое число пулеметов. Между тем в самой Румынии проходила реорганизация, что делало ее еще более опасным противником, чем в начале войны. К тому же в мирных намерениях румын у нас не было никакой уверенности, поскольку они постоянно откладывали ратификацию мирного договора. Поэтому нашей разведке приходилось проявлять особую бдительность. Работе австро-венгерских разведорганов благоприятствовало то обстоятельство, что наши фронтовые органы пропаганды поддерживали связь с румынскими постами боевого охранения, а интернированные по большей части в Молдавии агенты стали возвращаться, причем зачастую в сопровождении перебежчиков. Последних, хотя они и были уже демобилизованы, перед отправкой домой для получения соответствующей информации мы направляли в специальный лагерь, располагавшийся в Валахии. Затем полученную таким образом картину дополняли посылаемые нами в Яссу агенты. Очень хорошим источником информации являлись также шифрограммы, передававшиеся оттуда по радио греческим поверенным в делах. Просмотр трофейных румынских документов показал, что румынское ирредентистское движение, направленное на присоединение к Венгрии, как установили профессор Янчо и государственный архивариус доктор фон Гагы, не было искусственно вызвано только неверными действиями румынского государственного аппарата. В апреле 1918 года дела обстояли так, что румынское правительство уже не могло ни сдерживать, ни тем более подавить это движение. Между прочим, в самой Венгрии, где органы управления крепко держали ситуацию в своих руках, стали тоже наблюдаться довольно тревожные явления. Поэтому в начале января 1918 года в Будапеште пришлось распустить так называемый «Галилейский клуб», чья революционная деятельность стала распространяться даже в провинции. В частности, в городе Надьканижа была отмечена агитационная работа среди железнодорожников врачом ландштурма доктором Евгением Хамбургером. С забастовкой же в Будапеште удалось справиться лишь после десятидневного локаута. Затем распространители листовок революционного содержания были задержаны и отданы под суд. В апреле же в Будапеште удалось арестовать целую банду под руководством Лео Левковице, состоявшую из пятидесяти революционеров. Тогда же в городе Клаузенбург[350] женщины за задержку выплат алиментов избили бургомистра и занялись грабежом. В целом внутреннее положение Австро-Венгрии очень точно охарактеризовал один из агентов Антанты в перехваченном нами донесении от 29 мая. Он писал: «Славянское население (особенно в Богемии и Моравии) будет упорно сопротивляться заготовкам хлебопродуктов и их дальнейшему равноправному распределению… Следует отметить, что за последние шесть месяцев (то есть с ноября 1917 по май 1918 года) пропагандистскими пунктами (принадлежавшими Антанте) роздано около 21 000 револьверов и свыше 6000 винтовок. Выводы: Австро-Венгрия находится на грани экономической катастрофы и политического распада. Славяне рассчитывают только на Антанту, а нашими лучшими союзниками являются социал-демократы. Из общего числа депутатов порядка 140–150 постоянно находятся в оппозиции. Правительство политически недееспособно, слабое и не в состоянии энергичными мерами подавить оппозиционные партии. Болезненное стремление уклоняться от решения возникающих проблем и не придавать им значения приводит к терпимому отношению ко всем политическим направлениям. Наша пропаганда почти не встречает отпора, а славянские и социал-демократические газеты регулярно помещают переданные им нами статьи. Достигнутые нами крупные успехи являются залогом конечной победы. Почва везде хорошо подготовлена, поэтому намеченное на осень выступление не встретит больших трудностей и быстро приведет к цели. Теперешнее положение в Австрии мало чем отличается от российского — авторитет государственной власти подорван, а военная дисциплина ослабла. Даже скептик будет вынужден прийти к выводу, что в короткий срок, максимум в течение года, дальнейшее развитие обстановки в этой стране приведет к желаемой нами катастрофе. Однако напористой пропагандой этот срок можно значительно сократить. При этом расходы будут невелики, так как нам за незначительное вознаграждение будут помогать славяне и социал-демократы, ведь сегодня в Австрии за небольшие деньги можно купить буквально каждого. Логика подсказывает, что нам следует продолжать пропаганду более энергично (воздействие на газеты, прокламации и т. п.). Сейчас слова поражают лучше, чем снаряды, а ведь бумага дешевле пушек. В целом такое бескровное наступление приведет к цели в кратчайшие сроки. Поэтому в подобных условиях говорить о мире было бы неразумно». В довершение всего этого руководство внешней политикой было пущено на самотек и отличалось полной пассивностью. Такой вывод напрашивался из доклада инженера доктора Карла Штокхаузена, который сообщил мне в феврале 1918 года о намерении князя Вида вернуться в Албанию и создать там армию для облегчения положения наших войск и изгнания итальянцев. Сам я, правда, сомневался в возможности мобилизации для этого 50 000–100 000 человек и считал, что объявление войны Антанте со стороны Албании только навредит миролюбивым инициативам кайзера Карла. Кроме того, мне было известно, что Штокхаузена в министерстве иностранных дел выслушали с неудовольствием. И тем не менее меня сильно удивила реакция нашего МИДа на инициативу князя, запретившего в населенных албанцами областях проведение какой-либо агитации и организацию политических митингов. Получалось, что немцы, турки, греки и итальянцы широко использовали в своих целях пропаганду, а Австро-Венгрия, которая завоевала большую часть своей империи и научилась бороться даже с кровной местью, что свидетельствовало об огромном к ней уважении, вела себя так, как будто была в этом совершенно не заинтересована. Поэтому от имени разведывательного управления я выступил против подобной пассивности и предложил организовать пропаганду в пользу нашего императора как будущего монарха Албании или, как минимум, ее защитника. В конечном итоге мне удалось отстоять свою точку зрения и даже добиться издания соответствующих директив, но было уже слишком поздно. Единственным твердым и непоколебимым оплотом верности кайзеру и монархии, несмотря на плохое снабжение продовольствием, нехватку самых элементарных вещей и осуществление пополнения фронтовых частей слабо пригодными для военных действий новобранцами, оставалась большая часть армии. Надо признать, что военное министерство учло печальный опыт русской революции, успех которой, как признавали сами революционеры, основывался на слабом им противодействии со стороны армейских органов пропаганды. Поэтому в начале февраля 1918 года оно приказало вести постоянные занятия с солдатами, сочетая муштру с воспитанием и строжайшей цензурой солдатской переписки, а 10 марта 1918 года по распоряжению Верховного командования был произведен внезапный тщательный осмотр солдатских вещей во всей действующей армии. Во время обыска, конечно, были найдены отдельные экземпляры прокламаций революционного или ирредентистского содержания. Однако, к нашему удовлетворению, мы смогли убедиться, что в целом армия пока не оказалась подверженной тлетворному влиянию социалистических идей, распространявшихся враждебными государству элементами. Тем не менее в марте 1918 года наконец-то был организован специальный орган по противодействию неприятельской пропаганде, который стал издавать соответствующие приказы, осуществлять выпуск печатных материалов и инструктировать офицеров, выделенных для ведения контрпропагандистской работы в действующей армии. Во главе этого органа стал барон полковник Эгон фон Вальдштеттен. А 21 и 22 мая 1918 года, как раз в годовщину сражения возле Асперна[351], под моим председательством в военном министерстве прошло последнее весеннее совещание руководителей четырех главных контрразведывательных пунктов. В нем приняли участие: заслуженный работник контрразведки правительственный советник Шобер, начальник отделения фон Илошвай, регирунгссекретарь[352] Златарич (Аграм) и подполковник Карл Весселы (Сараево). После этого совещания, проходившего, несмотря ни на что, в торжественной и приподнятой обстановке, я продолжил работу по подготовке разведывательной службы к намеченному большому наступлению в Италии. Ведь тогда мне еще верилось, что судьба народов и государств решается исключительно на полях сражений и после поражения оружие слагают также различные подпольные разрушительные силы. Битва при Пьяве. Четкие приготовления разведывательного ведомства С начала февраля 1918 года от наших агентов стало поступать все больше донесений об уходе англо-французских войск из Италии. Однако вскоре выяснилось, что все эти сообщения являлись результатом проводившихся противником мероприятий по введению нас в заблуждение. К концу февраля они все еще оставались в Италии. Это оживленное движение неприятеля за рекой Пьяве, а также ряд других признаков позволяли прийти к выводу, что заявления газет Антанты после совещания в Версале о выводе войск из Италии в качестве последней операции союзников являлись дезинформацией. Многое говорило о том, что наступления итальянцев у Пьяве следовало ожидать к середине марта с началом оттепели. Однако такому предположению противоречило большое внимание, которое итальянцы уделяли Западному фронту в Тироле, куда продолжали прибывать подкрепления и где развернулась их 7-я армия. Затем было объявлено о закрытии границ со Швейцарией и Испанией начиная с последней недели февраля и до середины марта. Подобное мы правильно расценили как мероприятие по маскировке переброски французских и английских войск во Францию. Вскоре нами была раскрыта и дезинформирующая радиоигра в эфире англичан, полностью подтвердив наши предположения — расшифрованные радиограммы свидетельствовали, что к середине марта в Италии оставались лишь 12-й французский и 14-й английский корпуса, которые в конце марта противник перебросил в район уже упоминавшегося плато Семи общин. Как показали послевоенные итальянские труды по истории войны, наши данные полностью соответствовали действительности. Мы немного ошиблись лишь в оценке итальянских сил во Франции. Там находилось не шесть-семь пехотных бригад, как мы предполагали, а только четыре, составлявших 2-й корпус генерала Конте Альберико Джузеппе Альбриччи. Тем временем, а именно 23 марта, кайзер Карл утвердил решение начальника Генерального штаба генерал-полковника барона фон Арца о проведении отвлекающего удара в районе Тонале[353], а главного — вдоль железной дороги Одерцо — Тревизо. Однако в дальнейшем этот план изменили, предусмотрев атаки по всему фронту от Вело-д’Астико до самого моря. При этом начало наступления с конца мая несколько раз переносилось — сначала на 7, а затем на 15 июня, что итальянцы расценили как успех своей фронтовой пропаганды. Тем временем наша разведывательная служба готовилась к обеспечению решительного удара. Освободившиеся на русском фронте станции телефонного подслушивания позволили увеличить их число на Юго-Западном фронте до восьмидесяти двух, что было особенно важно, поскольку условия местности и редкие боевые столкновения сильно уменьшили количество пленных и перебежчиков. Надо признать, что вначале разветвленная проводная связь, работу которой итальянцы вновь наладили, заметно уменьшала результативность нашей службы радиоразведки. Поэтому нас весьма порадовало, когда в марте офицер связи 20-го итальянского корпуса первый лейтенант Скарселла по нескольку раз в день начал передавать шифрованные радиограммы с детальной сводкой боевой обстановки. Часто стали выходить в эфир и итальянские наблюдатели в районе Тонале и на Пасубио, а также командующий 1-й итальянской армией генерал-лейтенант Гульельмо Пекори-Джиральди. Для того чтобы показать эффективность работы нашей радиоразведки, приведу навскидку следующие знаменательные показатели — с 1 по 4 мая в результате полученных данных радиоперехвата и пеленгации нам удалось определить расположение всех армейских командных пунктов, двадцати из двадцати пяти штабов корпусов, тридцати семи из пятидесяти семи пехотных дивизий и всех кавалерийских дивизий. Затем противник внезапно прекратил использование радиосвязи и стал выходить в эфир только в экстренных случаях, что оказалось следствием приказа итальянского Главного командования, найденного нами позднее среди трофейных документов. Однако благодаря распоряжению итальянского начальника связи полковника Кардона об обязательных донесениях радиостанций наша радиоразведка перед началом наступления давала почти такие же богатые результаты, как прежде на русском фронте. Кроме того, Кардон оказался настолько любезен, что предупредил нас о предстоящей 6 июня смене шифров. Между тем приготовления разведывательного управления армейского Верховного командования к предстоящему наступлению достигли невиданных ранее масштабов — к ним были привлечены практически все сотрудники разведорганов, включая «Эвиденцбюро». Мы предусмотрели даже возможности поэтапного перемещения разведпунктов, чтобы при быстром продвижении войск избежать возникновения разрывов в ведении разведки, как это имело место в предыдущем наступлении. Приобретенный опыт нас многому научил. Мы знали, что итальянцы ожидали нашего наступления еще с середины апреля, и поэтому организовали патрулирование, а также проведение разведки боем силами штурмовых групп, чтобы определить направление главного удара. По полученным сведениям, в первой половине мая противник полагал, что главный удар будет нами нанесен на участке между Юдикарией[354] и рекой Пьяве, а вспомогательный — на Западном фронте в Тироле. Для уточнения этих данных неприятель предпринял 24 мая довольно крупную атаку в районе горы Цугна-Торта, о чем еще 16 мая нас предупредил один перебежчик. Благодаря этому мы встретили атакующих во всеоружии и дали решительный отпор. Два дня спустя в таких же целях итальянцы атаковали нас в районе Тонале, что подтвердило показания пленных о том, что нашего наступления они ожидали именно здесь. Видимо, до противника дошли сведения о намечавшемся нами вспомогательном ударе. А 1 июня мы обнаружили усиление итальянцами своих позиций на фронте возле реки Пьяве, куда они перебросили целый корпус. Кроме того, было отмечено и выдвижение в восточном направлении большей части резервной армии. Таким образом, было очевидно, что наши планы о проведении здесь наступления для противника больше тоже не являлись секретом. Тем не менее основное внимание он уделял участку фронта между городом Азиаго и верхним течением реки Пьяве. К этому времени итальянцам удалось значительно усовершенствовать свои вооруженные силы — они почти полностью восстановили понесенные в предыдущем сражении потери в орудиях, создали пулеметные и минометные полки, а число авиационных эскадр довели до 135. Тем не менее наше Верховное командование смотрело в будущее с оптимизмом и рассчитывало на полную победу. При этом большие надежды возлагались на инициативу младших командиров. Перед самым началом наступления я объехал всю линию фронта и пришел к выводу о том, что разведывательная служба подготовилась к нему образцово, а затем, 15 июня, полный ожидания побед, отправился на командный пункт командира 3-го корпуса, располагавшегося в крепости Вере-на, сильно разрушенной огнем нашей артиллерии два года назад. Мне хотелось стать непосредственным свидетелем наступления на ставших уже знаменитыми плоскогорьях Южного Тироля. Следует сразу отметить, что полученные нами данные о положении войск противника по состоянию на 15 июня 1918 года оказались весьма точными. Наступление 11-й армии, на которое мы возлагали столь большие надежды, потерпело неудачу, причем наши войска понесли большие потери. Главная причина этого заключалось в том, что передовые линии обороны противника, на которых была сосредоточена наша артиллерийская подготовка, оказались занятыми весьма слабыми силами. Когда наступавшая пехота ворвалась во вражеские окопы, неприятельская артиллерия, частично сменившая свои позиции и мало пострадавшая от обстрела, открыла мощный заградительный огонь. В то же время вторая линия неприятельской обороны была полностью готова к отражению атаки. Из показаний пленных вскоре выяснилось, что противник не только знал из показаний перебежчиков о намечавшемся наступлении, но и точное время его начала, что явилось следствием неосторожных телефонных разговоров, которые осуществлялись в нарушение установленных строжайших правил. Оказалось, что столь хорошую службу сослужила итальянцам станция подслушивания, установленная ими после обеда 14 июня. Измену же наших перебежчиков они рассматривали как результат хорошей работы пропагандистской комиссии, которой после сражения генерал Диас выразил особую благодарность. В связи с неудачей 11-й армии наше июньское наступление захлебнулось. Мы не смогли воспользоваться и успехами, достигнутыми на реке Пьяве. Захватив сначала населенный пункт Монтелло, наши войска, не получив подкрепления, вынуждены были отойти назад за реку. И это при том, что радиоразведка, несмотря на частую смену итальянцами шифров, что затрудняло дешифровку радиограмм, своевременно обеспечивала командование необходимой информацией о противнике. Между прочим, военнопленные — и итальянцы, и англичане, и французы — единодушно восхищались отвагой и умелыми действиями наших войск в ходе наступления. Однако при этом они не скрывали своего убеждения в том, что Австро-Венгрия обречена на гибель вследствие наступившей в империи разрухи, и прежде всего голода. Когда же мы пытались доказать им, что такие взгляды основаны на очернительстве итальянской прессы, действовавшей в пропагандистских целях, то в ответ они приводили выдержки из австрийских газет, о содержании которых были хорошо осведомлены. А их пессимистические публикации не оставляли сомнения в том, что Австрию вскоре ждет печальный конец. Пропаганда Антанты и атака мятежников после битвы при Пьяве Неудачный исход сражения на Пьяве и быстрое ухудшение условий жизни внутри страны лили воду на мельницу неприятельской пропаганды, пытавшейся с помощью славян и румын подорвать боевой дух нашей армии и склонить солдат к переходу на сторону противника. В тылу же толчка извне и вовсе не требовалось — парламент постоянно начал нападать на правительство, а среди населения стали распространяться самые дикие слухи. Им охотно верили, особенно если они исходили от отдельных офицеров, в связи с чем военное министерство вынуждено было принять против таких болтунов строгие меры, выпустив соответствующий приказ и начав привлекать их к ответственности. На то, насколько исходившая от них критика была обоснованна, показывают результаты многолетней работы так называемой «комиссии по расследованию случаев измены солдатскому долгу во время войны». Самое скверное заключалось в том, что дьявольски изощренная пропаганда использовала общий негативный настрой населения для возведения поклепов на монарха и разрушения главного связующего звена отдельных частей империи — верности правящей династии. И очень печально было то, что эта пропаганда шла не только от противников, но и из дружественной Германии, в связи с чем цензурный отдел в Вене отдал распоряжение о цензуре всей поступавшей оттуда почты. Однако сил для осуществления этой работы не хватало. Нападки были направлены прежде всего против императрицы, которую после июньского неудачного наступления стали самым отвратительным образом всячески обвинять в неудачах на фронте. Источником этой скверны являлись обученные итальянцами предатели-перебежчики, начавшие распространять слухи о том, что она якобы распорядилась не применять боевые газы, что сильно ослабило воздействие нашей артиллерийской подготовки. При этом ни слова не говорилось о том, что к тому времени противник заметно усовершенствовал средства химической защиты и заблаговременно убрал большую часть войск из подвергшихся артиллерийскому обстрелу окопов передней линии обороны. Слухи, не имевшие в своей основе ни капельки правды, деловито распространялись внутренними врагами, действовавшими по принципу «А я слышал, что…». Думается, не надо говорить, что бороться с подобным явлением — дело неблагодарное. Показательным в этой связи является то, что даже в Бадене, служившем местом размещения ставки Верховного командования, начальник управления федеральной земли фон Бозицио вынужден был приказать жандармерии принять самые жесткие меры в отношении распространителей слухов. Следует отметить, что среди всех этих злопыхателей своеобразной белой вороной оказался предводитель рабочих христианский социалист Куншак[355]. На собрании, проходившем в ратуше на тему «Подрывная работа англичан и их австрийские пособники», он заступился за свою оболганную императрицу и каленым железом заклеймил в качестве британских марионеток Крамара, Клофача и их сообщников. Удручающее впечатление от поражения на реке Пьяве совпало с резким ухудшением продовольственного положения перед сбором нового урожая. После неоднократного урезания норм снабжения населения хлебом 18 июня 1918 года бургомистр Вены доктор Вайскирхнер выступил с заявлением о том, что население находится на грани выживания и его терпение достигло своего предела. Конечно, опубликование принятой по этому поводу резолюции было запрещено. Приобретенный ранее хозяйственный опыт побудил Верховное командование использовать все свое влияние для того, чтобы на этот раз уборка урожая была организована самым серьезным образом. Однако квартирмейстерское управление не могло не отметить то обстоятельство, что работа органов государственного управления «настолько сильно страдает от политических и национальных противоречий, что одними только организационными мерами с ними справиться не в силах… Не подлежит никакому сомнению, что никогда ранее в ходе мировой войны воздействие внутриполитической обстановки не отражалось столь сильно на проведении войсковых операций через вопросы продовольственного обеспечения армии. Несомненно, что дальнейшее увеличение трудностей в снабжении войск недопустимо». К сожалению, у государственного аппарата не хватило энергии и сил повторить в империи те мероприятия, которые в свое время дали столь успешные результаты на территории оккупированной Сербии и позволили удовлетворить запросы населения. В результате стали сбываться самые мрачные опасения — власть проявила полное бессилие в борьбе с подпольной торговлей и спекуляцией, что вызвало возмущение населения. Махровым цветом расцвело мешочничество, причем обнищавшие горожане за бесценок обменивали у крестьян на продовольствие свое последнее имущество. Естественно, это создало благоприятные условия для распространения революционной заразы. Примером в решении вопросов, связанных с необходимостью урегулирования проблем в оплате труда, продовольственного обеспечения, а также в противодействии враждебной революционной пропаганде среди обычно законопослушных рабочих, является деятельность заместителя военного коменданта Штайнфельда[356] генерал-майора Рудольфа фон Дитериха. В результате даже взрыв 18 сентября 1918 года на фабрике по производству боеприпасов в Веллерсдорфе, во время которого погибло 280 человек и многие были тяжело ранены, не спровоцировал волнений среди рабочих. А ведь тогда забастовки вспыхивали практически повсеместно, причем особенно большим размахом отличались протесты на заводах «Шкода» и в округе Нойнкирхен. Ими были охвачены даже работники венской трамвайной сети. Причем в последнем случае 3600 человек службы охраны, из которых каждый шестой болел гриппом, попали в настоящую критическую ситуацию. Им не смог помочь даже гарнизон, который оказался в состоянии выделить всего одиннадцать рот по сорок солдат в каждой. Между тем на конференции австрийских социал-демократов было заявлено, что рабочие созрели для революции и для ее начала следует дождаться только грандиозной битвы на Западном фронте, чтобы их выступление не смогла подавить прусская армия. К тому времени железнодорожники в Германии тоже оказались ненадежными, что ясно показал случай, произошедший в середине августа, когда во время разгрузки вагона с углем в нем были обнаружены кипы революционных прокламаций, напечатанных Антантой. В Богемии ситуация была еще хуже. В своем докладе от 10 июля 1918 года штатгальтер сообщал о наступившем голоде и всеобщем обнищании, а также о случаях расхищения собственности, о росте беспризорщины и негативного влияния репатриантов. Он потребовал увеличения численности жандармерии с 3600 до 6000 человек, а после некоторого колебания и привлечения 1900 солдат ландштурма для оказания помощи жандармам. И без того печальную картину еще в более мрачном свете высветила созванная мною 18 июля конференция офицеров разведывательных пунктов с участием представителей органов власти. На ней говорилось о том, что в стране появились новые агитаторы, которые, судя по всему, поддерживали через Будапешт и Румынию контакты с окопавшимся в Париже Бенешем. Тлетворное влияние подрывной агитации сказывалось даже на деятельности тех предприятий, где рабочие не могли пожаловаться на несправедливое вознаграждение их труда и были решены вопросы продовольственного обеспечения. Особенно остро это ощущалось в районах добычи каменного угля. Рост числа антимилитаристских организаций и стремление народа запастись оружием говорили о многом. В начале августа поступила дополнительная информация о наблюдавшемся усилении связей чешских агитаторов в Богемии с Антантой. В частности, речь шла о контактах с чешскими революционными кругами английского военно-морского атташе Бойла через Буковину и Галицию.