Полученные из разных источников 3 ноября сведения позволили прийти к выводу о том, что итальянцы собираются закрепиться вдоль реки Пьяве, восточный берег которой к 10 ноября наши войска заняли от ее истока в горах до устья в Венецианском заливе. За два дня до этого сообщения итальянской пресс-службы стали выходить уже не за подписью Кадорны, а начали подписываться новым начальником Генерального штаба Главного командования генералом Диасом[314]. По донесениям наших агентов оказалось, что Кадорна и новый премьер-министр Орландо[315] вместе с английским премьером Ллойд Джорджем и французским коллегой Полем Пенлеве собрались в городке Нерви на военный совет. На нем было принято решение усилить закрепившихся на Пьяве итальянцев французскими и английскими войсками общей численностью в 350 000 человек. При этом генерал Фош[316] назначался главнокомандующим и на итальянском фронте. О переброске войск Антанты по железным и автомобильным дорогам стали поступать многочисленные донесения от наших агентов из Франции, Испании и Швейцарии. Об этом же шли разговоры и у итальянцев, причем как среди командиров высшего, так и низшего звена. Между тем австровенгерский разведывательный пункт в Женеве сообщил о беспорядках в отдельных французских частях, не желавших отправляться в Италию. А вот «Пенкалы» на время пришлось отключить, так как итальянский Генеральный штаб ввел новый шифр, раскрытие которого потребовало очень кропотливой работы. Тем временем 21 ноября наша радиоразведка перехватила несколько радиограмм, позволивших сделать вывод о прибытии 46-й французской пехотной дивизии. 23 ноября в город Удине прибыл подполковник Фигль, и там его поджидал приятный сюрприз. Еще накануне ночью по приказу итальянского начальника радиосвязи все радиостанции сообщили центральной станции о своем местонахождении и о расположении соответствующих штабов, если они находились от них отдельно. Благодаря этому мы быстро установили дислокацию всех итальянских войск, включая находившиеся поблизости в резерве соединения, а также расположение артиллерии среднего и крупного калибра. Достигнув реки Пьяве, наше наступление остановилось, поскольку дальнейшее продвижение войск на столь большую глубину не было, да и не могло быть подготовлено. К тому же начала сказываться большая нехватка лошадей — недостаток в фураже и чрезмерное напряжение сил привело к падежу животных. А кроме того, немецкие части стали готовиться к отправке на театр военных действий во Франции. Тем временем мы перехватили радиограмму руководителя итальянской военной миссии в Румынии генерала Ромеи своему Главному командованию о положении дел у румын и русских. Это произошло как раз тогда, когда русские радиостанции замолчали, а поскольку доклад генерала оказался весьма подробным, то нас такое после расшифровки его депеши порадовало вдвойне. Между тем прибытие английских и французских войск в Италию поставило перед нашими мастерами радиоразведки и дешифровки совершенно новые задачи. Поэтому для ознакомления с английскими методами работы ротмистр фон Бухер на две недели был командирован в немецкий дешифровальный центр, находившийся в бельгийском городе Спа. Первый же радиообмен между английскими военными инстанциями мы засекли 23 декабря 1917 года. К началу декабря 1917 года все полученные нами сведения говорили о том, что в первое время противники ограничатся обороной, причем сосредоточение их войск на участке между реками Брента и Пьяве показывало, что именно его они считают наиболее опасным. Позднее, когда нами была захвачена сводка начальника разведотдела 4-й итальянской армии за май 1918 года, стало понятно, почему противник придавал такое большое значение этому участку фронта и в особенности главной его твердыне — Монте-Граппа[317]. Как ни странно, тяжелое поражение итальянцев привело к серьезным позитивным последствиям внутри самой Италии, а именно к достижению единства между различными политическими движениями и установлению всеобщего гражданского мира. В то же время в отношениях между социал-демократами ничего не изменилось, а разногласия между их различными течениями только усилились. Среди беднейших слоев населения итальянское правительство начало распространять слухи о том, что коварные австрияки собираются в случае достижения перемирия использовать его для внезапного нападения на итальянские войска и уже захватили таким способом Венецию. Как говорится, цель оправдывает средства. Но примечательным здесь является то, что буквально всего лишь год спустя такое действительно произошло, только не с австрийской, а с итальянской стороны. Стоит также отметить, что Кадорна предпринял репрессивные меры в отношении своего заместителя Порро и командующего 2-й армией Капелло, которые, судя по записям в дневнике одного плененного нами итальянского генерала, были настоящими профессионалами. В то же время Капелло, будучи масоном, отличался неоспоримым талантом красиво говорить, а вот в моральном отношении был человеком весьма сомнительным. Он походил на отчаянного игрока и слишком часто ставил все на карту, лишний раз бросая вызов судьбе. Безразличие этого человека к морю крови, пролитому в том числе под хорватским городом Водице и на горных вершинах Святой горы, а также Монте-Сан-Габриэле, вошло в солдатские притчи. Еще в ходе триполитанского военного похода в Ливии, где он командовал крепостью Дерна, военное кладбище стали называть «виллой Капелло». Между тем моральное состояние итальянских войск, которые были быстро пополнены свежими силами, после поражения и под влиянием русской революции, естественно, было не самым лучшим. Не случайно в перехваченном нами приказе командира 56-й итальянской пехотной дивизии содержалось указание по отслеживанию настроений солдат и о принятии строжайших мер в случае обнаружения непатриотических действий. Довольно напряженным было отношение итальянцев и к войскам Антанты — нередко между солдатами происходили стычки, вызванные, как правило, пренебрежительным поведением англичан и французов, которые насмехались над итальянскими горе-вояками, давшими себя легко разбить. Высшей и отнюдь не преувеличенной похвалы заслужили наши «Пенкалы» в докладе итальянского следственного комитета по итогам разбирательства причин поражения итальянских войск в битве в долине реки Соча под Кобаридом, опубликованном в газете «Вечерний курьер» от 19 августа 1918 года. В нем, в частности, отмечалось: «Достаточно указать на высокоразвитую службу радиоперехвата, дополненную великолепно поставленной организацией дешифрирования, которая, в частности, точно определяла месторасположение наших радиостанций и путем дешифрирования текстов телеграмм командования выявляла пути отхода войск. Захваченные после прекращения огня документы свидетельствуют, что противник раскрыл практически все применяемые нами шифры, в том числе самые секретные и сложные». Если в самом начале войны мы добровольно позволили итальянцам занять 2240 квадратных километров нашей территории, а затем захватить еще 335 квадратных километров в течение двадцати семи месяцев, каждый из которых в среднем стоил им потерь в 5400 человек, то в ходе предпринятого нами совместно с немцами победоносного наступления наши войска только за три недели завоевали 12 000 квадратных километров венецианской земли с большими запасами продовольствия. Последнее в условиях нехватки в стране продуктов питания имело немаловажное значение. К тому же богатая военная и иная добыча дополнялась огромным количеством трофейных документов, к которым у нашей разведывательной службы был особый интерес. Поскольку немцы не имели опыта борьбы с ирредентизмом, я откомандировал в германское Главное командование знатока в этих вопросах майора барона фон Сильватици, а в город Удине, где ранее располагалась ставка итальянского Главного командования, направил ротмистра барона фон Паскотини. В остальных завоеванных населенных пунктах под руководством офицеров разведки были тоже развернуты тщательные поиски документов, в чем нам в основном помогала жандармерия. Здесь стоит отметить, что особенно много материала было найдено в сборном пункте информации 6-го итальянского корпуса в замке Спесса возле населенного пункта Кормонс. Обработка в «Эвиденцбюро» захваченных документов заняла много месяцев и значительно обогатила наши знания о деятельности ирредентистов. При этом мы, конечно, понимали, что ожидать раболепия от бургомистров и советов общин в отношении противника в оккупированных пограничных с Австрией территориях не стоило. К тому же итальянцы держали своих соотечественников в довольно жестких рукавицах. Так, например, сразу после начала войны майор Читарелли в местечке Виллезе насильно призвал под ружье сто сорок мужчин и, разбив их на группы по двадцать человек, отправил в подмогу своим людям на баррикады, возведенные на восточной окраине населенного пункта. Правда, не исключено, что таким образом он решил обезопасить себя от разного рода неожиданностей. В полночь что-то встревожило нервных защитников, и они открыли огонь, убив пятерых и тяжело ранив двух своих односельчан. Когда же сын убитого секретаря общины воспринял такое не с должным терпением, то его наградили оплеухами, вывели на местное кладбище и расстреляли как шпиона. И такие расправы над невинными людьми отмечались в других местах. Из документов было видно, что преклонявшиеся перед Италией функционеры-ирредентисты, как, например, бургомистр Кормонса Антенор Марни, в предвоенные годы зачастую занимались шпионажем в ее интересах. Этого Марни во всем поддерживал член совета общины врач доктор Йозеф Фабрович родом из Зары. Последний отправил даже обоих своих сыновей служить в итальянскую армию, а его дневник так и пестрел высказываниями ненависти по отношению к Австрии. Кроме того, в пограничных с Италией районах были найдены приписные свидетельства более чем 600 наших дезертиров и призывников, вступивших в итальянскую армию или занимавшихся агитацией в интересах итальянцев. И хотя здание местной масонской ложи было разрушено, среди развалин зала заседаний были найдены гербы наших провинций, которые масонами-ирредентистами считались «неосвобожденными». Однако основная масса населения этих провинций отнюдь не стремилась к такому «освобождению», сопряженному к тому же с многолетними стычками на своей земле. Как бы то ни было, захваченные нами в городе Пальманово документы штаба 5-го итальянского корпуса оказались роковыми для целого ряда ирредентистов Южного Тироля. Перед судом предстало около 110 человек, передававших перед началом войны разведывательному отделу в Вероне сведения о проводимых нами оборонительных работах, вооружении, дислокации и состоянии снабжения наших войск, а также о настроениях населения. Однако многим ирредентистам удалось бежать в Верону, откуда они продолжили заниматься шпионажем с помощью своих сообщников, специально оставшихся на месте для сбора разведывательных сведений. Среди последних был и интернированный, а затем отпущенный на свободу по амнистии бывший депутат рейхсрата Август Аванчини. Здесь уместно будет сказать, что произведенные аресты произвели в Тироле сильное впечатление. В марте 1918 года дело было передано для рассмотрения в земельный суд Инсбрука, но вследствие обрушения империи оно так и не вышло из стадии расследования. Определенный интерес представляли также документы, найденные на квартире итальянского комиссара полиции города Удине Этторе Ренцаниго, организовавшего в Швейцарии разветвленную шпионскую сеть. Они свидетельствовали о существовании в Инсбруке итальянского центра шпионажа, но более конкретных данных обнаружить не удалось. В то же время на конвертах писем со шпионскими донесениями стояли штампы с надписью: «Опера Бономелли, офис секретаря, Милан», которые укрепили нашу уверенность в том, что эта организация тоже занималась шпионажем. Найденные документы высветили также печальную картину предательства наших перебежчиков. Слишком много и безответственно болтали также пленные. Среди последних особо отличился обер-лейтенант Ленарчич из 19-й летной эскадрильи, который вместе с пилотировавшим бомбардировщик командиром звена Оттом был сбит над населенным пунктом Казарса-делла-Делиция. А вот протокол допроса австро-венгерского солдата Хайдучука, поляка по происхождению, нас порадовал. Офицер итальянской разведки задал ему вопрос, знает ли он, что Австрия по-прежнему является заклятым врагом польской независимости. На это бравый поляк ответил, что благодарен австро-венгерской монархии за те хорошие условия жизни, которые создала для крестьян Австро-Венгрия в Галиции. И итальянец не смог ему возразить, что так и было зафиксировано в протоколе, правда, с пометкой, что «Хайдучук произвел впечатление болезненного и несколько эксцентричного человека». В отличие от этого поляка далматинские пленные офицеры и унтер-офицеры в своих показаниях, наоборот, превозносили Италию. Однако итальянские офицеры разведки относились к подобным высказываниям с осторожностью, поскольку знали, что воинские формирования, состоявшие из далматов, в прошедших сражениях всегда оказывали ожесточенное сопротивление. Меньший интерес, чем можно было ожидать, представляло собой трофейное «Наставление по опросу военнопленных», в котором чересчур большое внимание уделялось вопросам психологии, национальной и религиозной принадлежности допрашиваемых как факторам, определяющим готовность пленного сообщать интересующие разведку сведения и их достоверность. При этом итальянцы исходили из следующих оценок народов, входивших в состав Австро-Венгерской империи: «Чехи, как наиболее развитый и образованный славянский народ монархии, наряду с чувством национального достоинства отличаются стремлением к самостоятельности и независимости. Они нередко выражают открытую враждебность Австрии и считают, что передаваемые ими сведения являются их личным вкладом в достижение победы над австрийскими вооруженными силами. В целом чехи в силу своей порядочности готовы предоставлять достоверную информацию. Словаки, в большинстве своем люди недалекие и простые, могут быть использованы, если соответствующим образом надавить на их неприязнь по отношению к венграм. Поляки, в основном высказывающие враждебность к Антанте, тем не менее отвечают уклончиво или таким образом, чтобы их ответы вводили допрашивающего в заблуждение. Среди русин следует отличать грекокатоликов от православных, к которым относятся украинцы, а среди украинцев — истинных национальных патриотов от русофилов. Первые сохраняют верность Австрии, тогда как вторые питают дружеские чувства по отношению к Антанте. Из югославов словенцы и хорваты, если они не относятся к далматам, являются врагами Италии. Сербы же легко склоняются к дезертирству. При этом последние обладают хорошими знаниями и обычно готовы к даче показаний. От немцев, за редким исключением, ожидать раскрытия интересующих сведений не приходится. Их следует отдавать для обработки в руки доверенных лиц. Причем наиболее успешными в этом вопросе являются венцы, если им удается вовлечь пленных в дискуссию. Венгры вообще не питают симпатии к Антанте, поэтому их допросы, как правило, ничего не дают. Иногда они могут изобразить симпатию, но делают это лишь для введения допрашивающего в заблуждение. Оценка итальянцев их соотечественниками, проживающими на территории Австро-Венгрии, зависит от того, являются ли они жителями сельской местности или городов. И хотя среди крестьян отмечается достаточно большое число лиц, восхищающихся Италией, тем не менее даже они склонны высказывать недовольство отношением к ним их соотечественников. Ладины[318], не обладая собственной индивидуальностью, по большей части характеризуются менталитетом немцев, проживающих на альпийских территориях. Румыны, как правило, являются индифферентными и плохо ориентирующимися в обстановке людьми, среди которых образованные индивидуумы встречаются довольно редко. Поэтому для допроса годятся только офицеры. Евреи в Австрии и особенно в Галиции расценивают себя как отдельный народ. Сражающиеся армии не пользуются у них уважением. В своем большинстве являются либо чиновниками, либо служащими. По натуре они недоверчивы, а также трусливы и поэтому стараются в своих ответах угодить допрашивающему, чтобы произвести хорошее впечатление. Обращаться с ними следует осторожно, а к их показаниям необходимо подходить с недоверием». Тяжелое влияние большевизма в России на разведывательные органы Все усилия Антанты не допустить выхода России из войны разбивались о раздиравшие русских противоречия, причина которых находилась преимущественно в том, что широкие народные массы выразили через революцию свое желание добиться наконец столь желанного мира. То же обстоятельство, что не осознававший этого Керенский поддался на уговоры и соблазны Антанты, позволило в скором времени одержать верх сторонникам Ленина и Троцкого. До той же поры Керенский решил проверить, способна ли еще русская армия к проведению наступательных операций, и на 10 сентября 1917 года на фронте в Буковине были назначены два хорошо подготовленных наступления. Однако накануне этого к нежеланию солдат идти в атаку добавилось одно тревожное происшествие, а именно марш Корнилова на Петербург для наведения там порядка. Он закончился плачевно, а сам Корнилов был арестован. Между тем разложение русской армии продолжалось довольно быстро, ведь ее офицеры постоянно подвергались настоящей травле. Напрасно на Московской общегражданской конференции[319] генералы Корнилов и Рузский[320] предостерегали: «Так называемая революционная или демократическая дисциплина есть не что иное, как подлый обман! Есть только одна военная дисциплина, которая существует во всех свободных республиках!» При этом Брусилов обрушился на введенную в русской армии тройственность управления войсками, выражавшуюся в равных правах командира, комиссара и боевого комитета, находившихся в постоянных распрях друг с другом. В октябре 1917 года мы убедились в том, что полностью добились своей цели — русская армия в любом отношении была больше не способна на проведение сколь-либо большого наступления. 8 же ноября до нас дошли известия о свержении Керенского, и наша пропаганда стала срочно распространять среди фронтовых частей противника идеи о необходимости достижения мира. При этом мы отчетливо видели, что основная масса солдат поддерживала новое советское правительство, поскольку оно обещало заключить мир. В результате уже 19 ноября русские уполномоченные начали переговоры о перемирии с офицером разведотдела нашей 3-й армии гауптманом фон Гызы. А еще через два дня по радио передали приказ Ленина исполняющему обязанности Верховного главнокомандующего генералу Духонину[321] немедленно приступить к заключению мира. Когда же генерал отказался, то его сменил прапорщик Крыленко. Пока русские фронтовые части самостоятельно вели с нами переговоры о прекращении огня, Ленин попытался договориться с представителями Антанты о заключении перемирия на всех фронтах. Когда же его предложение осталось без ответа, то 2 декабря 1917 года он организовал в Брест-Литовске мирные переговоры с нами, в которых австро-венгерское Верховное командование представлял заслуженный мастер радиоразведки подполковник Покорный. Между тем у нашей радиоразведки дел было по горло — она с утра до ночи перехватывала телеграммы, рассылаемые русскими по всему миру. Передаваемые открытым текстом, они тем не менее заставляли нас задуматься над загадкой, как разобраться в такой невиданной неразберихе среди их отправителей, ведь число разных конгрессов, советов и комитетов было поистине огромным. То и дело всплывали все новые фамилии никому не известных солдат, матросов и рабочих в качестве председателей, генеральных секретарей и прочих громких названий. Переговоры о заключении мира затягивались, и наступило уже 15 декабря. Между тем на фронте бурно стала развиваться торговля и обмен различными предметами между солдатами воюющих сторон, для чего подразделения связи каждой русской дивизии протянули телефонные линии в наши окопы. В свою очередь, в полосах ответственности австро-венгерских 3-й и 7-й армий (начальник разведывательного пункта подполковник Эрнст фон Редлих) были оборудованы так называемые «чайные домики» с прилегающими к ним ларьками. Конечно, в таких условиях заниматься разведкой стало достаточно легко — мы узнавали все, что нас интересует, непосредственно у противника. В результате некоторым показалось, что ведение радиоразведки и прослушивание телефонных разговоров себя исчерпали. Между тем большой интерес представляли события, разворачивавшиеся в самой России. При этом возникавшие практически повсюду неясности настоятельно требовали отправки в тыл к русским наших агентов. Однако разного рода дилетанты и всезнайки ввиду наступившей легкости в добывании информации считали это излишним. Тем не менее необходимые мероприятия все же были осуществлены, но для получения сведений требовалось время. И тут, на наше счастье, на передовую стали возвращаться военнопленные, на которых с настойчивыми вопросами, словно коршуны, набросились органы разведки. В результате от бывших пленных, особенно от офицеров, нам удалось получить весьма ценные данные, позволившие прояснить картину происходящего в России. Причем особенно в этом вопросе отличился приданный Генеральному штабу обер-лейтенант Франц Шваб. Ведение радиоразведки тоже не прекращалось, однако дешифровальщики скучали без дела. Поэтому я смог отрядить одного из лучших специалистов по русским шифрам гауптмана фон Мархезетти для сопровождения делегации военнопленных, отправившейся под руководством барона фон Шпигельфельда в Петербург. Поехавший с ним оберлейтенант Шютц из отдела цензуры центрального справочного бюро Красного Креста после своего возвращения в конце января 1918 года изложил свои впечатления от этой поездки следующим образом: «Большевистское правительство всего за пару месяцев окончательно продемонстрировало свою неспособность к управлению и упорядочиванию органов власти, превратив страну в настоящие развалины. После упразднения управленческого аппарата, многочисленных специальных органов и увольнения опытных чиновников начался хаос. Армия же в результате отмены офицерских званий и введения солдатских советов превратилась в дикие неуправляемые толпы. Тем не менее это правительство сразу же принялось за переустройство мира по образцу и подобию своей системы». Составитель отчета смог заглянуть в самую глубину установившегося в России режима. Первым начальником отдела в Министерстве финансов стал гимназист, экспертом телеграфной связи — юнец, не имевший ни малейшего понятия о том, как она работает, а командиром 12-го сибирского стрелкового полка — бывший повар. Павловским же лейб-гвардейским полком начала командовать женщина, финансовыми вопросами империи — заведовать мелкий торговый служащий, который не знал даже самых элементарных терминов, принятых в денежном обороте, а армейским комиссаром 5-й армии вообще стал актер провинциального театра двадцати двух лет от роду! Подобное назначение ничего не представлявших из себя личностей на ответственные должности, демобилизация с миллиардными потерями, призыв к самороспуску армии, расстановка дилетантов на все управленческие посты, отнюдь не бескорыстная деятельность главных лиц и их окружения, оскорбления всех и каждого, стремление изгнать способных людей, чтобы освободить дорогу для собственного обогащения, — все это было четко обозначено Шютцем как типичные явления русской революции. В заключение своего донесения он подчеркнул, что большевистское мировоззрение на практике означает полное искоренение любой коммерческой деятельности. После установления контакта с людьми различной партийной принадлежности обер-лейтенант Шютц окончательно убедился в том, что центральные державы заслужат только благодарность самых широких слоев населения России, если смогут приблизить свержение большевиков. В таких условиях наряду с отслеживанием событий развивающегося хаоса в России больше всего хлопот нам стала доставлять необходимость противодействия исходящему от нее революционному воздействию на саму Австро-Венгрию. Ведь на внутреннем состоянии монархии сказывался не только вопрос о праве наций на самоопределение, поднятый Советами в ходе мирных переговоров и изложенный 8 января 1918 года в Четырнадцати пунктах президента Вильсона[322], но и явное намерение большевиков вызвать мировую революцию. Все это непосредственно затрагивало центральные державы и не могло не придать сил нашим противникам. Тем не менее пока фронтовые части оставались полностью надежными, хотя их буквально забросали разного рода подстрекательскими листовками, о чем нас во время переговоров ранее предупреждали русские офицеры. Но эту опасность нам удалось довольно легко предотвратить. А вот с возвращавшимися военнопленными и пришедшими с русской стороны гражданскими лицами дело обстояло иначе — пропаганда, призывавшая их к измене и направленная против монархии, как мы могли убедиться, приносила свои черные плоды. Поэтому все усилия военной контрразведки пришлось направить на борьбу с этой опасностью. В результате их постоянного совершенствования возникла большая структура, которая стала заниматься работой с возвращавшимися военнопленными. Всего на фронте от Риги до Константинополя было создано двадцать четыре перехватывающих пункта, где возвращавшиеся проводили один день, в течение которого, образно выражаясь, плевелы отделялись от зерен. Затем репатриантов распределяли по пятидесяти трем специальным лагерям, где они в течение примерно двадцати пяти дней проходили карантин для санитарной и морально-психологической обработки. Конечно, стремление возвращенцев как можно быстрее увидеть своих близких, недостаток продовольствия при общей нехватке продуктов питания и другие неизбежные лишения заметно мешали выкорчевыванию из умов вернувшихся из России солдат большевистской заразы, а также восстановлению среди них дисциплины и пробуждению любви к родине. Между тем только для выяснения настроений среди пленных и получения необходимой информации требовалось в общей сложности около 400 офицеров разведки. Выделить же их из числа уже имевшихся в разведывательной службе, и без того сильно перегруженной, не представлялось возможным. Поэтому приходилось отбирать и обучать новых людей. К тому же разведывательное управление армейского Верховного командования нуждалось как минимум в тысяче дополнительных агентов — настолько сильно возросла в них потребность из-за большого наплыва репатриантов. Ведь только с начала 1918 года и по 21 октября в Австро-Венгрию вернулось по меньшей мере 4500 офицеров и 600 000 солдат, из которых около десяти тысяч следовало расценить как подозрительных. В связи с этим надо признать, что большевики работали очень хорошо. Они настраивали наших солдат против германцев, австрийцев против венгров, рядовых против офицеров, натравливая одну нацию на другую. Причем больше всего их обработке поддавались венгры и евреи. Что же касалось немцев, то среди них воспринимавших большевистскую пропаганду было гораздо меньше, но те, которые поддались на нее, отличались крайним радикализмом. Один ефрейтор, выполняя наше задание с целью проникнуть в тайны русских, притворился, что якобы поддался большевистской агитации и выяснил, что формально числившийся военнопленным Бела Кун[323] на самом деле являлся редактором газеты и готовил агитаторов. Этот Бела Кун в присутствии ефрейтора передал своему сотруднику 22 000 рублей для организации доставки в Австро-Венгрию трех агентов, в задачу которых входило разжигание революции и по возможности совершение терактов в отношении людей, занимавших важные посты в нашем государстве. Кроме того, ефрейтор подробно описал деятельность людей, ставших впоследствии печально известными. Среди них Тибор Самуэли[324] и Руднянский[325]. Опять же по нашему заданию обер-лейтенант Франц Мюльхофер выдал себя за представителя австро-венгерских интернационалистов и получил в результате доступ почти ко всем русским народным комиссарам. Он доложил, что Чичерин[326] поручил ему доверительное задание обратиться с помощью социалистов Адлера и Зайца к австро-венгерским рабочим с обращением о том, что осуществление идеи мирового пролетариата будет поставлено под угрозу, если вышеназванные вожди социал-демократии до середины июня 1918 года не выполнят своих обещаний. Кроме того, Мюльхофер должен был связаться с Шейдеманом[327]. Он сообщил также, что Чичерин обещал помощь со стороны рабочих Англии, Италии и Америки. Вот только на французских пролетариев рассчитывать не приходилось, поскольку республиканская форма государства во Франции создавала для буржуазии крепкую подпорку. Троцкий же до середины июня должен был создать революционную армию, чтобы при одновременном выступлении европейского пролетариата помочь претворить в жизнь великую идею. При такой целенаправленной пропаганде большевиков наша организация работы с репатриантами напоминала сеть с чересчур крупными ячейками. К тому же для распространения революционной заразы благодатную почву создавали обрушившийся на страну голод, обнищание широких народных масс и активная антигосударственная агитация в самой монархии. Как раз в те дни, когда центральные державы готовились к большому удару по Италии, социал-демократическая партия на своем съезде, проходившем с 20 по 24 октября 1917 года, приняла решение о проведение митинга солидарности с убийцей премьер-министра графа Штюргка Адлером, приветствовала русскую революцию и выступила с инициативой о воссоздании Интернационала. При этом особой революционностью отличалась речь Пауля Рихтера. В резолюции съезда содержался призыв к беспощадной борьбе за достижение мира любыми средствами и решение о создании комиссии из числа делегатов, которая должна была объехать все фронты и выяснить настроения солдат. Видимо, исходя из этого в состав правления партии и ввели репатрианта доктора Отто Бауэра[328]. Секретарем же избрали Юлиуса Дойча[329]. В этой связи примечательной являлась позиция немецкого делегата, однофамильца нашего Бауэра, на проходившем в то же время международном конгрессе профессиональных союзов[330], рьяно защищавшего своего кайзера и германское правительство от нападок английских профсоюзов. Между тем именно в те критические дни на оккупированных территориях правительство решило ослабить хватку, смягчив строгость военного уголовного права, законодательства на период чрезвычайного положения и права на необходимую оборону в военное время, ограничившись мягкими предупреждениями. Не выступило оно решительно и против подрывных публикаций в «Рабочей газете» и «Вечерке». А ведь на юге монархии все более усиливалась югославская пропаганда. Уже упоминавшийся депутат Корошец, использовавший парламентскую трибуну для обвинения армии в совершении всяческих злодейств и обоснования необходимости заключения мира во всем мире, при помощи священников, женщин и детей в начале 1918 года занялся в словенских областях сбором подписей за создание югославского государства. При этом для того, чтобы заморочить голову нашему правительству, он, естественно, утверждал, что речь идет о стране под управлением Габсбургов. В результате министр граф Тоггенбург счел нужным вмешаться только тогда, когда выяснилось, что подписные листы составлялись при немыслимой по своим масштабам подтасовке подписей — в них вносились даже новорожденные. Между прочим, в Каринтии проживавшие там словенцы решительно отвергли предложения Корошеца, а вот в Хорватии, наоборот, стали раздаваться призывы к объединению всех членов сокольских союзов хорватов, словенцев и сербов как представителей «единого народа». Речи же югославских депутатов в парламенте с одобрения секретариатов их политических партий стали печататься в газетах без правки органов цензуры и служили настоящем кладезем для враждебной государству пропаганды.