Охота на ведьм, развернувшаяся в парламенте, привела в начале августа 1917 года к отставке фельдцейхмейстера фон Шлейера, а 9 сентября к роспуску важного военного ведомства, на месте которого была образована «министерская комиссия в военном министерстве» под руководством двух председателей — генерала от инфантерии Альберта Шмидта фон Георгенегга и руководителя парламентской секции Свободы. К счастью, перемена вывески почти не отразилась на сущности дела. И без того чрезмерная нагрузка на органы контрразведки еще более возросла после объявленной 2 июля 1917 года амнистии. Еще 13 мая меня вместе с военным дознавателем обер-лейтенантом доктором Премингером вызвали в Лаксенбург[299], где во время полуторачасовой аудиенции у его величества, состоявшейся в парке, мне пришлось докладывать о том, как продвигается дело Клофача. При этом император выразил пожелание, чтобы обвинительный вердикт был вынесен еще до возобновления работы парламента, дабы приговор вступил в силу, а осужденный не воспользовался депутатской неприкосновенностью. Июнь практически прошел, но требование о выдаче Клофача так и не было выдвинуто, а в конце месяца начальник Генштаба поручил мне обсудить с главным военным прокурором, входившим в состав армейского Верховного командования, вопросы, связанные с предстоявшей амнистией для политических преступников. Исходя из интересов дела я не смог сдержаться и выразил сожаление, что помилование касается зачинщиков беспорядков, уличенных в государственной измене. Когда же мне сообщили, что вопрос уже решен, то мне ничего другого не оставалось, как обругать тех советчиков, которые использовали во вред государству благие намерения императора принести счастье своим народам. Повинуясь чувству долга, я высказал мнение, что считаю целесообразным объявление амнистии лишь по окончании войны и то только в качестве поощрения для тех лиц, которые вели себя после вынесения приговора безупречно. Но, несмотря на это, мне все же пришлось совместно с генеральным прокурором заняться приданием надлежащей внешней формы указу о помиловании. В октябре 1917 года во время совещания с судебным инспектором военным дознавателем обер-лейтенантом доктором Пойтлшмидтом в присутствии двух моих офицеров при обсуждении вопросов, касавшихся незаслуженных нападок в парламенте на работников правоохранительных органов, которые во время войны состояли в основном из гражданских юристов, призванных из резерва и отличавшихся куда большей требовательностью, чем кадровые военные, мне случайно стало известно, что после указа об амнистии некий господин, занимавший высокую государственную должность и чье имя, естественно, было озвучено, начал наводить справки в дивизионных судах ландвера и военной прокуратуре Вены о ходе следствия по делу Крамара и Клофача. При этом его в первую очередь интересовало, не оказывало ли армейское Верховное командование давление на судей во время судебного процесса над Крамаром. Судя по всему, этот господин и являлся одним из тех советчиков, которые втайне готовили почву для принятия кайзером решения о проведении амнистии, внушая императору мысль о том, что амнистированные никогда не забудут о его милости. В результате амнистия, как акт проявления великодушия кайзера, в армии и среди лояльных императорской власти элементов в Австро-Венгрии была встречена с недоумением, а в неприятельских странах расценена как признак слабости и вынужденный шаг, сделанный под давлением чехов. Не успели амнистированные выйти из-под ареста, как тут же с удвоенной силой принялись за старое, развернув оголтелую пропаганду против монархии. Благодарность же за амнистию со стороны Клофача вообще вылилась в организацию крупной стачки национал-социалистов, прошедшей в Праге 8 августа 1917 года. В ходе этой забастовки, в которой приняли участие свыше 20 000 рабочих, бастующие выдвинули требование запретить вывоз из Богемии угля и продуктов питания. А вскоре в городе Пльзень вообще пришлось объявить военное положение, чтобы прекратить эксцессы, вызванные провокационным показом евреями в кафе «Вальдек» изделий из белой муки. Развязанная парламентом и подхваченная в невиданных ранее масштабах амнистированными подстрекателями пропаганда привела к такому положению, когда к концу 1917 года даже простая крестьянка оказалась твердо убежденной в том, что объявление независимости Богемии сразу же приведет к исчезновению нужды в продовольствии, топливе и одежде. Делались попытки повлиять в таком же духе и на армию. Однако все они, насколько нам позволяли силы, наталкивались на серьезное противодействие. Тем временем в переписке чешских военнопленных появился такой тон, что центральное бюро цензурной службы сочло необходимым отметить, что пленные, судя по всему, перестали бояться цензуры и возможного судебного наказания в будущем. Конечно, не все чехи были настроены столь воинственно. В их письмах зачастую встречались и такие строки: «Если после войны кто-нибудь подойдет ко мне с предложением присоединиться к славянскому братству, то я прогоню его с порога своего дома и спущу на него собак». Не способствовала амнистия и воцарению спокойствия среди русинов, и без того недовольных нашими предложениями по решению польского вопроса. Напротив, возвращение из лагерей для интернированных лиц многочисленных попов и русофилов наподобие Маркова привело только к усилению волнений. Вновь обострилась борьба между православной и грекокатолической церковью. Поляки же вообще были близки к всеобщему восстанию. В июле 1917 года немцам пришлось даже арестовать Пилсудского, начальника его штаба Соснковского и ряд других членов польской военной организации. Такое произошло из-за того, что легионеры при реорганизации легиона во вспомогательный корпус отказывались приносить присягу и даже попытались поднять мятеж. Тогда же в Петербурге прошло собрание польских военных, на котором было решено создать с привлечением польских военнопленных собственную армию в 700 000 человек для освобождения Польши, завоевания Галиции и Познани. Однако Керенский исходя из негативного опыта с национальными воинскими формированиями не одобрил этого намерения. К тому же произошедшие вскоре события в самой России выдвинули перед русскими совсем другие проблемы. В результате, судя по донесениям наших агентов, польская армия сократилась до размеров одной стрелковой дивизии. Для нас тоже настали не самые лучшие времена — в 1917 году в целях высвобождения людей для нужд фронта значительному сокращению подверглись органы цензуры, являвшиеся важным средством для выявления умонастроений и тайных нитей антигосударственного движения. Множество цензурных пунктов на оккупированных территориях было расформировано или объединено, в результате чего штат цензоров сократился до 400 офицеров и чиновников и до 2600 солдат. Все это привело к неслыханному повышению нагрузки на работников цензуры, о чем свидетельствуют средние цифры проходившей через ее органы корреспонденции. Так, цензурный пункт в Вене ежемесячно обрабатывал около 500 000 писем, в Будапеште — более 250 000, а в Фельдкирхе — от полутора до двух миллионов почтовых отправлений. Одна только телеграфная цензурная комиссия в Вене просмотрела с начала войны до конца 1917 года десять с половиной миллионов телеграмм, из которых 43 000 были задержаны, а 1375 переданы полицейскому управлению для расследования. Кроме того, органы контрразведки постоянно поднимались по тревоге из-за сигналов о готовящихся диверсионных актах, которые широко практиковались Францией и Англией в Германии. Так нами были задержаны два вражеских агента с чемоданом, в котором под видом электрических фонариков фактически находились адские машины. У итальянских же пленных были найдены пропитанные парафином рулоны бумаги. Кроме того, на их имя приходило также вино, оказавшееся керосином. Все говорило о том, что противник готовит диверсии. Тем не менее взрывы 25 мая на фабрике по производству боеприпасов в городе Беловец недалеко от Пльзеня и 17 июня на заводе «Ам Миттель», пожар 25 июня на предприятии по производству пороха в местечке Зауберсдорф около города Нойнкирхен и взрыв 10 июля 1917 года в словенском городе Прагерхоф были квалифицированы как обычные несчастные случаи, какие в то время случались и во враждебных государствах. В общем, необходимо было проявлять максимальную бдительность, но число объектов, требовавших наблюдения и охраны, было так велико, что основная задача контрразведки как бы отошла на задний план. Быть может, это и послужило причиной заметного уменьшения числа пойманных шпионов. Однако, скорее всего, вражеские лазутчики, наученные опытом, просто стали хитрее. Нельзя было исключать и такую возможность, что противники, получая достаточно обширную информацию от имевших скрытые связи с родиной изменников за рубежом, вообще стали меньше использовать агентов. Тем не менее нами было разоблачено итальянское благотворительное общество под названием «Опера Бономелли», на деле оказавшееся шпионской организацией, руководство которой находилось в Милане, а вербовочный пункт агентов — в швейцарском городе Лугано. Вся корреспонденция этой шпионской организации и идущие в ее адрес письма органами контрразведки стали попросту задерживаться. Вскоре была устранена и возможность обхода цензуры через Германию, что стало результатом тесного взаимодействия австровенгерского контрразведывательного пункта в городе Фельдкирх с немецким отделом цензуры. С контрабандной пересылкой информации через людей, въезжавших в Австро-Венгрию, мы боролись посредством усиления пассажирского контроля. Между прочим, проверка показала, насколько слабой была прежняя система, когда пленным неприятельским офицерам удавалось пробираться с подложными или купленными подлинными проездными документами вплоть до контрольных пунктов передовых позиций нашего фронта на реке Изонцо. Результатом этой проверки стала и ликвидация целой шайки профессиональных мошенников, специализировавшихся на подделке документов, во главе с польским легионером Виктором Бромовичем. В целях рекламы, а также ради более высокого заработка ряд венских опереточных и эстрадных ансамблей выезжал в нейтральные страны. При этом актрисы обычно получали мизерные гонорары, которых едва хватало на пропитание. Таким обстоятельством пользовалась разведывательная служба Антанты, чьи щедрые кавалеры узнавали от актрис, достаточно много разъезжавших по Австрии, гораздо больше сведений, чем это было допустимо. В оккупированной Румынии нам довелось познакомиться и с организованной тогда французскими офицерами так называемой «воздушной разведкой». Ее смысл заключался в том, что неприятельские самолеты высаживали в нашем тылу агентов с почтовыми голубями. Эти лазутчики, естественно, встречали активную поддержку у своих земляков и в первую очередь у оставленных румынской разведкой соглядатаев. Как бы то ни было, нам удалось раскрыть и обезвредить весьма разветвленную сеть таких шпионов и их пособников. И какой бы невидимой на первый взгляд ни казалась скрытая шпионская деятельность, благодаря двум крупным аферам она все же стала достоянием широкой общественности. Нападение на разведывательный пункт австрийского флота в Цюрихе В Швейцарии постепенно разгорелся конфликт между австро-венгерским генеральным консулом в Цюрихе фон Мауригом, чью поддержку нашей разведслужбы мы весьма ценили, и вице-консулом капитаном первого ранга Майером. Причиной противостояния между консулом и морским офицером послужило решение последнего перевести флотский разведывательный пункт из здания генерального консульства в частный дом. В ночь с 24 на 25 февраля 1917 г., когда в помещении пункта по недопустимой небрежности не оказалось ни одного сотрудника, на него было совершено нападение. Утром несгораемый сейф обнаружили вскрытым, а все хранившиеся в нем документы были похищены. Причем взлом сейфа проводился при помощи кислородной горелки, то есть достаточно громоздкого аппарата, для переноски которого требовались усилия как минимум двух преступников. Последствия этого не заставили себя ждать — поднялся большой шум, и скомпрометированный моряк вместе со своим персоналом был вынужден покинуть Швейцарию. Самым неприятным для нас в этом инциденте явилось то, что в числе других документов по агентурной работе был похищен и шифр. Людская молва сразу же объявила организатором нападения одного из агентов капитана первого ранга Майера проживавшего в Цюрихе итальянского адвоката Ливия Бини, а также сотрудника итальянской разведывательной службы первого лейтенанта Вентимилью. Причем обоим удалось скрыться. Позднее о Бини стало известно, что в марте 1917 года у себя на родине он предстал перед судом за подделку векселей и прочие подобные делишки. Он и раньше часто судился, и поэтому ему ничего не стоило представить дело так, чтобы получить оправдательный приговор в качестве платы за удачно осуществленную операцию по нападению на наш разведывательный пункт. В течение 1918 года подробности этого дела постепенно стали проясняться, и нашему разведывательному управлению удалось установить примерно следующую картину. Инициатором нападения действительно был Бини, который и предложил план его осуществления итальянскому консулу в Цюрихе Карло Менассо. Тот, в свою очередь, сообщил об этом предложении в Рим, откуда ему прислали инженера, чтобы тот на месте проверил технические возможности его осуществления. Пройти в помещение с сейфом под благовидным предлогом инженеру не составило большого труда, и он пришел к выводу, что для вскрытия потребуется не менее двух опытных взломщиков. После этого итальянское правительство выпустило из тюрем Милана и Флоренции медвежатников де Люка и Палаццо, отправив их в Цюрих. На обратном пути в городе Комо взломщиков предусмотрительно встретили и отобрали у них все документы, оставив им и Бини в качестве вознаграждения лишь украденные деньги. Однако преступникам этого показалось мало, а сама дележка добычи прошла весьма бурно. Но и на этом преступники не успокоились, забрасывая итальянские суды своими претензиями еще целый десяток лет. Шпионский скандал Йорга и графа Фирмиана. Дипломаты нейтральных стран на службе неприятельской разведки С началом войны румынский капитан Траян Штирча наравне с другими военными атташе в Вене находился под негласным наблюдением полиции. При этом была обнаружена его интимная связь со студентом высшего технического училища Стефаном Александром Йоргой, румыном из города Лугож, который стараниями капитана стал секретарем румынской церкви в Вене. Создалось впечатление, что здесь что-то не так, и за обоими была установлена пристальная слежка. Однако обнаружить ничего не удавалось. Тем не менее в конце августа 1916 года, то есть с началом войны с Румынией и когда Йорга должен был призываться в армию, военные власти усилили к нему свое внимание. В результате проявленной бдительности в поведении молодого солдата обнаружились некоторые странности, которые в конечном итоге привели к его аресту и преданию венскому гарнизонному суду. Тем временем в начале 1917 года в венский центральный контрразведывательный пункт поступило доверительное донесение о том, что в цензурном отделе центрального справочного бюро Красного Креста действует шпионская организация, которая отправляет свои материалы за границу через дипломатические представительства нейтральных стран. В качестве руководителя был назван цугсфюрер[300] граф Латтенцио Фирмиан, а его помощниками — Валерио Бенуцци и служащий кредитного учреждения торговцев и ремесленников Марио Ренси. Все трое были арестованы, поскольку улики их преступной деятельности оказались неоспоримыми. Среди них следует назвать подозрительные отношения с дипломатами, сомнительными женщинами и известными ирредентистами, получение денег из Голландии, а также навязчивое сближение с возвращавшимися с фронта офицерами. Стали известны также факты передачи иностранным представителям информации о событиях на итальянском фронте. Кроме того, арестованный по подозрению в государственной измене и шпионаже лейтенант запаса Карл Пернер признался, что он действительно имел беседу о шпионаже с графом Фирмианом, поскольку был убежден в существовании шпионской организации в Вене. Тем не менее, несмотря на все улики, Фирмиан и Бенуцци смогли так ловко построить свою защиту, что в конце сентября 1917 года были освобождены по распоряжению правового отдела венского военного командования. Однако следствие в отношении Ренси и других обвиняемых, арестованных в ходе расследования, продолжалось. В начале октября 1917 года Йорга чистосердечно признался, что, поддавшись шантажу румынских националистов, использовавших, видимо, его противоестественные отношения со Штирчей, с мая 1915 года был вынужден заниматься шпионажем, выполняя задания румынского военного атташе, о чем знал и посланник князь Маврокордато. Во время выполнения своих разнообразных поручений Йорга познакомился более чем с пятьюдесятью шпионами из числа румынских националистов. Среди них был и румынский торговый атташе Василь Кандиани, а также недавно освобожденные граф Фирмиан и Бенуцци. Последний особенно нравился Йорге, поскольку производил впечатление очень деятельного человека, который поддерживал связь не только со Штирчей и итальянским морским министром, но и с испанским посольством[301], официально стоявшим в стороне, но явно поддерживавшим наших противников. Бенуцци собирал информацию через свою любовницу Шарлотту Бриголу, предоставляя ее «в распоряжение наших офицеров», передавал румынам и итальянцам секреты цензурного отдела, сообщая, каким образом переписка военнопленных использовалась в интересах разведывательной службы. Он хотел также попытаться восстановить графа Фирмиана на службе в цензурном отделе после его освобождения, чтобы в дальнейшем использовать этот ценный источник сведений, который после перевода Бенуцци в другое ведомство оказался для него закрытым. Бенуцци использовал в своих целях и русско-французскую шпионскую организацию в Швейцарии. Мы напали на ее след в начале 1917 года и выяснили, что она пользуется услугами испанцев. Эти нейтральные подданные создали из шпионажа весьма выгодное дело — пользуясь своим нейтральным статусом, одна часть их обслуживала центральные державы, а другая, предположительно большая по численности, — страны Антанты. Однако наши военные атташе в Мадриде и Берне в тесном взаимодействии с разведывательным управлением германского Генштаба IIIb и немецким контрразведывательным пунктом «Юг» в городе Фрайбург-им-Брайсгау, австро-венгерским генеральным консульством в Цюрихе, разведывательным пунктом в Фельдкирхе и «Эвиденцбюро» раскрыли нити этой шпионской сети, выяснив, что шпионы разъезжали по Австро-Венгрии и Германии под видом торговцев фруктами. От испанцев не отставали и румыны. О том, как они понимали нейтралитет, свидетельствует хотя бы тот факт, что доклады Штирчи о положении дел на австро-венгерских фронтах, когда ему разрешали их посетить, немедленно передавались русским через румынского премьер-министра Братиану. И это не говоря уже о ведении шпионажа в интересах Антанты в целом. После вступления Румынии в войну Штирча по согласованию с чилийским послом доном Энрико Лопесом передал свою агентуру секретарю чилийского посольства Филипе Анинату, который через Швейцарию стал передавать разведывательные сведения странам противника. Во всяком случае, так следовало из показаний Йорги. После таких разоблачений Фирмиан, Бенуцци и Бригола были арестованы, однако следствие, приведшее к задержанию еще двадцати лиц, как всегда, затянулось. За это время Бенуцци сумел так расположить к себе охрану, что, даже находясь под арестом, смог не только продолжать шпионскую деятельность, но и развить свою агентурную сеть, установив, в частности, контакты с испанцами Педро Рикельме-Гранка и Хоакином Фойксом. Тем не менее нам все же удалось их установить и арестовать вместе с рядом других подобных личностей. И все же до вынесения приговора дело так и не дошло — после распада империи все они были выпущены на свободу по амнистии. Мы, естественно, извлекли из происшедшего соответствующие уроки и стали внимательно следить за всеми этими дипломатами, столь грубо нарушавшими правила нейтралитета, изыскав способы осуществления контроля за их корреспонденцией. А то, что они продолжали свою противоправную деятельность, подтвердил в октябре 1918 года арест в Фельдкирхе студентки медицины Терезы Колбен из Вены, в меховом боа которой был обнаружен зашитый перечень вопросов, которые ей предстояло решить, и ключ к шифру. Она призналась, что для агентурной работы ее завербовал румынский военный атташе в Берне Василь Кандиани, предложив передавать собранные сведения секретарю чилийского посольства Анинату, который должен был отсылать полученную информацию через курьеров в Швейцарию. Надо полагать, что Анинат и другие посредники из числа сотрудников посольств исполняли свою весьма некрасивую роль, никак не вязавшуюся со статусом дипломатов нейтральных стран, отнюдь не из одной только любезности. Влияние нашей мирной пропаганды в ведении войны против России и Италии летом 1917 года. Дезертирство и мятежи в итальянской армии Австро-венгерская разведка заблаговременно установила обширную подготовку итальянцев к новому, десятому по счету, наступлению на Изонцо и намеченный день атаки. При этом важно отметить, что наши агенты еще в середине 1917 года сообщили о предстоящей поставке Италии Англией от 300 до 400 полевых орудий и 21 батареи большого калибра. Хотя, по заявлениям Кадорны, это было лишь предложение, которое он вынужден был отвергнуть, так как до конца апреля эту артиллерию нужно было снова вернуть на французский фронт. Поэтому итальянский главнокомандующий удовлетворился 152 английскими и 35 французскими орудиями, большей частью крупных калибров. В то время итальянцы сильно нервничали, так как до них дошли сведения о намеченном нами большом наступлении с участием немецких войск. Поэтому для того, чтобы успокоить своих солдат, Кадорна счел целесообразным заявить, что его войска отличаются высокой боеспособностью, благодаря чему наше наступление выльется во второй Верден. По нашим же сведениям, моральное состояние итальянских войск оставляло желать много лучшего — дезертиров, особенно на юге Италии, становилось все больше, где из них формировались целые банды грабителей, промышлявших разбоем. Поэтому десятое сражение на реке Изонцо, начавшееся 12 мая и закончившееся 5 июня, привело лишь к захвату итальянцами небольших участков местности. При этом они понесли большие потери, которые составили 200 000 человек. Их наступление характеризовалось бунтом целых полков, отказывавшихся идти в бой, а личный состав трех полков был взят нами в плен почти без сопротивления. Кроме того, в ходе нашего контрнаступления в плен попало еще 27 000 итальянских солдат. Такое произвело на итальянское командование удручающее впечатление, и оно поспешило приписать свои неудачи разлагающему влиянию нашей пропаганды. Кадорна намеревался добиться успеха и на Тирольском фронте, о чем наша агентурная разведка сообщила еще в марте, хотя штабы соответствующих итальянских армий получили приказ лишь 27 апреля. Но и тут сражение, длившееся с 9 по 25 июня, ожидаемых результатов итальянцам не принесло, а вспомогательные наступления в долине реки Адидже и в Пасубио[302] вследствие упадка боевого духа у итальянских солдат и вовсе захлебнулись. Таким образом, к тому моменту, когда после поездки в июне Керенского на фронт русские решили вновь перейти в наступление, итальянцы на некоторое время снова выдохлись. Между тем в выделенных для наступления 11, 7 и 8-й русских армиях дисциплина была восстановлена, и так называемые переговорщики к нам больше почти не приходили. Таким образом, этот источник информации иссяк. Однако радиоразведка и служба прослушивания телефонных разговоров были по-прежнему на высоте. Брусилов, этот решительный организатор массовых атак, сменил генерала Алексеева и решил, как мы скоро выяснили, прорвать наш фронт в районе Бережан, Зборова и Станислава. Уже 25 июня мы знали, что наступление у Бережан и Зборова начнется 29 июня. Из собранных там двадцати девяти дивизий 11-й и 7-й армий четырнадцать долгое время находились в резерве, и их личный состав был готов идти в бой. Предоставленные нашей разведкой данные побудили командование союзными войсками разработать план большого контрнаступления, в котором с запада по северному флангу наступающей русской группировки главный удар должны были наносить немецкие войска. Как только сведения о том, что русские начнут атаку 29 июня, подтвердились, были отданы соответствующие приказы на подтягивание в исходное положение войск, предназначавшихся для контрнаступления. В ходе этой операции русские впервые использовали бригаду из сформированной 22 апреля 1917 года чешской дивизии как самостоятельное воинское формирование и предусмотрительно определили ей полосу наступления там, где ей должны были противостоять тоже чехи. Делалось такое из расчета на то, что в таком случае бригада понесет наименьшие потери и стяжает себе славу, о которой затем пропаганда Антанты раструбит на весь мир, преподнеся это как торжество идеи создания независимой Чехословакии[303]. В качестве же признания заслуг чехов 4 июля 1917 года русские одобрили создание второй чешской дивизии. В тот же день в разгар боев мы смогли сообщить командованию, что через два дня начнется новое большое наступление 8-й русской армии под Станиславом. Первоначальные успехи этого наступления и данные разведки о выдвижении 7-й армии противника через Днестр для их развития потребовали передачи для поддержки сильно теснимой армии генерал-полковника фон Кевесса некоторой части войск, предназначавшихся для контрнаступления, что поставило, казалось, под вопрос всю задуманную операцию. Однако наша точная информация в период с 11 по 15 июля показала, что даже при ослаблении ударной группировки шансы на полный успех все же остаются. Впрочем, в то время неплохо работала и русская разведка. Не успели 5 июля прибыть первые эшелоны переброшенных с Западного фронта германских войск, как уже 9 июля из Петербурга была отправлена незашифрованная радиограмма следующего содержания: «Для создания ударной группировки, нацеленной против русских наступающих войск, с запада на восток немцы перебросили двенадцать дивизий». Несмотря на то что у русских имелось достаточно времени для принятия соответствующих мер, поскольку наше контрнаступление не могло начаться раньше 19 июля, они не выдержали натиска более сильного противника и потерпели решительное поражение. Их войска, где дисциплина была восстановлена с большим трудом, не смогли вынести подавляющего морального воздействия хорошо организованной артиллерийской подготовки большого наступления. На неатакованных же участках фронта продолжила свою работу наша пропаганда. Правда, в отдельных местах она не находила должного понимания. Так, 1 июля был взят в плен наш переводчик фенрих Могетич, а 6 июля на нашу разведгруппу прямо во время переговоров с русскими солдатами напала другая группа русских, и в результате завязавшегося боя погиб лейтенант Хербст. Тем не менее в большинстве случаев нашим разведгруппам удавалось вступать в переговоры с русскими делегатами, которые, в частности, сообщили, что Керенский безуспешно пытался сподвигнуть 9-ю армию принять участие в наступлении. Кроме того, мы узнали, что представители армейского комиссариата и других подобных комитетов стали создавать в полках и выше так называемые выборные летучие боевые комитеты, которые получили право вмешиваться в работу штабов и подчас даже отменять их приказы. А ведь это означало не что иное, как начало конца военного управления! Благодаря радио- и воздушной разведке, а также показаниям пленных мы смогли точно отслеживать ход отступления 11-й русской армии, к которой вскоре присоединились 7-я и 8-я армии, — просматривалась явная деморализация всего русского корпуса. При этом наша радиоразведка 27 июля побила все рекорды, когда было дешифровано 333 радиограммы по большей части оперативного характера. Тем временем противник для облегчения отхода своих войск 23 июля начал своевременно вскрытые нашей разведывательной службой наступательные действия на севере под Даугавпилсом и на юге с участием восстановленной 1-й румынской армии. Причем успехи, достигнутые румынами благодаря наличию большого числа французских офицеров, в общем масштабе сражения значения не имели, хотя начатое 6 августа контрнаступление генерал-фельдмаршала Макензена оттеснить южный фланг неприятельского фронта так и не смогло.