В конкурсе участвовали три винтовки – капитанов Зиновьева, Мосина и бельгийская винтовка фирмы Нагана. Капитан, а уже в ходе конкурса – полковник Мосин, зарекомендовал себя как талантливый инженер-оружейник, который мог составить достойную конкуренцию бельгийцам[12]. Когда был объявлен открытый конкурс на лучшую винтовку для перевооружения русской армии, капитан Мосин предложил трехлинейную винтовку со срединным расположением магазина и оригинальным устройством подачи патронов из магазина путем введения в механизм отсечки-отражателя, которая отсекала подачу одновременно двух патронов вместо одного и служила для выбрасывания – «отражения» стреляной гильзы. Винтовка была предназначена под патрон 7,62 мм, разработанный русским конструктором Велтищевым на основе французского патрона с бездымным порохом. В лидеры вышли магазинные системы Мосина и Нагана. Сначала у винтовки Нагана было больше задержек при стрельбе, но через некоторое время показатели скорострельности сравнялись с винтовкой Мосина, а потом и вовсе превзошли ее, поэтому большинство членов комиссии (14 против 10) проголосовали за винтовку Нагана. Возможно, что на результаты голосования повлияли отзывы офицеров трех армейских полков, куда выдали опытные образцы для ознакомления – всем им больше понравилась винтовка Нагана, более тщательно собранная и отделанная. Все же русская винтовка была проще, дешевле, да и после доработки обещала превзойти бельгийца, что отметили и некоторые члены комиссии. В ходе испытаний выяснилось, что Наган успел получить привилегию на свою конструкцию, а у Мосина патента-привилегии не было (он получил ее на некоторые части винтовки уже после принятия ее на вооружение), спорить о приоритете было трудно, а перевооружение русской армии новыми винтовками не терпело отлагательств. В Контракте № 3292, заключенном Главным артиллерийским управлением с бельгийским фабрикантом Л. Наганом 11 октября 1890 года, говорилось: «…если ружья Леона Нагана будут приняты на вооружение русских войск, уплатить ему, Нагану, в виде премии двести тысяч рублей кредитных, после чего все права пользования системой ружей Леона Нагана переходят к русскому правительству». Если отсечку-отражатель Леон Наган успел позаимствовать у капитана Мосина, то вот затвор был «мосинский» – с компоновкой затвора без винтовых соединений, для чего Сергей Иванович доработал уже известную конструкцию скользящего затвора, доведя ее до той простоты, которая свойственна совершенству. Сергей Иванович сам подчеркивал, что затвор разбирается и собирается без отвертки, нет ни одного винтового соединения (у Нагана в затворе было два винта). Судя по всему, у бельгийских винтовок детали, напоминающие отсечку-отражатель Мосина, появились лишь в ходе конкурса. В документах, которые я получил у Агеева, было упоминание о том, что еще до конкурса бельгийским инженерам были переданы детали русских винтовок, в том числе, возможно, и ствольная коробка с отсечкой-отражателем. И вот теперь разгорелся небольшой «скандал в благородном семействе». Когда встал вопрос о названии новой винтовки, то многие члены комиссии высказались против наименования ее винтовкой Мосина, мотивируя тем, что конструкция содержит элементы многих авторов. Несомненно, участие Мосина и Нагана, но ведь ствол и некоторые элементы затвора были разработаны при участии группы полковника Роговцева, он же проводил испытания и доработку патрона для новой системы. От винтовки Нагана в окончательном русском образце был принят принцип наполнения магазина патронами и пластинчатая обойма. Были предложения назвать винтовку «комиссионной», по слухам, и генерал Чагин, как глава комиссии, желал увековечить свое имя. Вот такой вывод я и написал Агееву: в конструкции русской винтовки есть составные части обеих систем: как капитана Мосина, так и промышленника Нагана. Из-за недальновидности чиновников бельгийцу еще до конкурса были переданы детали винтовки Мосина, включая разработанную капитаном отсечку-отражатель. Косвенным доказательством этого следуют результаты протоколов, показывающие резкое уменьшение задержек при стрельбе у бельгийской винтовки: если в начале испытаний винтовка Нагана давала в два раза больше задержек при стрельбе, то потом она волшебным образом начала превосходить винтовку Мосина по этому параметру (превосходство, кроме введенной в конструкцию бельгийца русской детали отсечки-отражателя, обеспечила более качественная технология обработки деталей бельгийской винтовки). Причем Леон Наган успел получить патент в России на все детали винтовки. Забегая немного вперед, чтобы завершить этот этап моей работы, скажу, что во время разбирательства выяснилось, что комиссия хотела сэкономить 200 тысяч рублей, полагавшиеся Нагану в случае принятия его винтовки на вооружение, и поэтому предложила название «комиссионная» или «русская» без упоминания имени автора. Однако Наган заявил, что даже если второстепенные детали его винтовки будут приняты на вооружение, это означает, что он должен получить всю сумму премии. Таким образом, главным препятствием для принятия на вооружение новой системы могли стать патентные тяжбы с бельгийцами. Видимо, поэтому император Александр III вычеркнул и слово «русская» из предлагавшегося названия, и винтовка стала просто «Трехлинейной винтовкой образца 1891 г.», а относительно материальных претензий Нагана, собственноручно начертал: «Выдать оружейному мастеру Леону Нагану 200 тысяч рублей за предложенное им для нашей армии ружье»[13]. По-видимому, экономический подход все же преобладал над первоначальным решением комиссии, отдавшей пальму первенства Нагану, – при массовом производстве более простая в технологии винтовка Мосина сулила немалую экономию[14]. Представление мое по начальству вышло достойным: мундир сидел как влитой, а петлицы с двумя просветами и двумя звездочками с расположенной между ними эмблемой Главного Штаба выглядели весьма внушительно. Внушительнее выглядел и Агеев в парадной форме полковника Главного Штаба (нам было положено представляться генералу вместе, как начальнику и его заместителю, двух других замов по оперативным вопросам пока не было – Агеев их усердно искал) – у него было два ордена; Анна и Станислав 3-й степени и оба с мечами за военные заслуги. Всего в разведывательном отделе должно было быть полтора десятка человек, из них пятеро офицеров, но пока нас было всего двое. Генерал поздравил нас, а вечером мы устроили у меня небольшую пирушку по случаю производства и вселения в квартиру. Наутро я доложил о своих изысканиях, полковник остался доволен моим расследованием и сказал, что у меня еще будет возможность лично познакомиться с Сергеем Ивановичем, так как он не только умный и талантливый конструктор, но человек интеллигентный и в высшей степени приятный в общении. А вот с некоторыми малоприятными личностями иностранного происхождения мне предстоит встретиться буквально через несколько недель. Речь идет о партнере конструктора Хайрема Ма́ксима, Базиле Захарове. – Вот, ознакомьтесь с материалами, – сказал полковник и передал мне под роспись толстую папку. – Захаров приезжает в Петербург, поскольку весной, когда просохнут дороги, будет показ облегченного универсального лафета для всех типов картечниц (в России имеются модели Норденфельда и Гатлинга) и пулемета Максима новой конструкции. Государь заинтересовался, что нового придумал Максим, и теперь это проталкивает Захаров, поскольку сам император в свое время успел пострелять из пулемета старой модели. У него осталось двойственное впечатление: с одной стороны, машинка эффективная, с другой стороны, большой вес и расход дорогих боеприпасов. Вот Максим и озаботился сделать приемлемый для русской армии вариант, да еще и картечницы пристроить на новый лафет. Картечниц этих Российская империя в свое время закупила достаточно много, часто их называют французским словом «митральезы», но в ходу и русское название «картечницы», хотя по сути это – предтеча пулемета. Я расписался и отправился в свой кабинет, где у меня был сейф для хранения бумаг такого рода. За то время, что я разбирался с конкурсом на «пачечную» магазинную винтовку, впрочем, еще не закончившимся той резолюцией императора, о которой я упомянул выше, но знал об этом из предыдущей истории благодаря своим публикациям на оружейную тематику (хобби у меня такое было после выхода на пенсию, пока зрение совсем не сдохло)[15]. Как и знал то, что Сергей Иванович получит за винтовку премию в 20 тысяч рублей и золотую медаль Михайловской академии. Премию он потратит на «выкуп» будущей супруги у ее мужа. Хотел бы я посмотреть на этого типа, который торговал собственной женой как породистой лошадью. Вызвать бы его на дуэль[16] и прикончить, и кучу денег Мосину сэкономить. Тем более что в подвале Штаба был тир, и мы часто с Агеевым туда ходили. У него был точно такой же наган, как и у меня, а результаты стрельбы пока получше, но в ростовую мишень с десяти саженей и я не промахивался, так что если на полигоне я и «промазал» по одному чучелу[17], то это от волнения. Подмышечную кобуру, как и разгрузку-«лифчик» для подсумков с обоймами для винтовки и на четыре гранаты я подал на привилегию (количество подвешиваемого снаряжения можно варьировать, как и в девайсе двадцатого века, другое дело, что здесь вся подвеска – на пряжках), правда если в результате испытаний кобуру и разгрузку признают полезными, то выплатят премию: не такую как у Мосину, поменьше, но все же что-то должны дать. Преимуществом является то, что военные патенты считаются секретными и привилегии на них бесплатно дает само Военное министерство, но после этого – обязательные испытания в войсках. Еще я знал про то, что Мосин за винтовку получит орден Святой Анны 2-й степени, а еще раньше стал полковником по гвардейской артиллерии и позже возглавит Сестрорецкий завод, а вот умрет он от пневмонии где-то в начале двадцатого века – надо делать что-то, что может его вылечить: либо сульфаниламиды длительного действия, менее токсичные, чем полученный уже мной стрептоцид, либо, даст Бог, удастся разработать пенициллин – все же десяток лет впереди есть, займемся и биотехнологией (не я, конечно, у меня образования не хватит, но есть же талантливые ребята, вроде Вознесенского и Парамонова, которые, закончив стажировку, вернулись налаживать в Купавне синтез СЦ). Старший фейерверкер Егоров, побывав на заводах деда и увидев, как живут мастера, вернулся в Петербург и написал рапорт об увольнении со службы, тем более что унтерский сверхсрочный срок он выслужил и здесь ему ничего не светило. В Купавне дед лично говорил с ним, подтвердил все условия: 600 рублей в год и домик с палисадником и огородом, если отработает десять лет – дом переходит в его собственность. Вот и славно будет – не погибнет фейерверкер вместе с Панпушко при взрыве в конце ноября этого года, ведь вроде как Панпушко прекратил опыты с мелинитом, но хорошо бы штабс-капитана вообще на этот период как-то с полигона убрать – надо подумать как… Глава 3 НАГРАДА НАШЛА ГЕРОЯ Император Александр III расхаживал по своему кабинету, а в просторном кресле сидел его друг и собутыльник – начальник личной охраны генерал-лейтенант Черевин. С императором наедине он был на ты, и обращались они друг к другу по именам. Государь был в домашнем сюртуке, но с шейным Георгием, Черевин – в свитской казачьей форме с крестом Святого Георгия 4-й степени на груди. В кабинете сбоку был свод, отчего потолок казался ниже, чем был на самом деле, и, расхаживая по кабинету, царь слегка сутулился, что он не позволял себе на людях, как будто на его плечи давил груз государственных дел. Александр Александрович остановился у окна и смотрел на затухающее закатное небо. «Да, у стволов деревьев уже появились первые проталины, – заметил царь, – считай, зима прошла, даже в наших северных широтах». Потом он обернулся к Черевину: – Вот не знаю, что делать, Петя, – сказал император всероссийский, – скоро Пасха… – Государь, так до Светлого Христова Воскресения еще побольше месяца будет. Что за тоска тебя гложет, Саша, – ответил близкий друг и наперсник. – Давай лучше по рюмочке, пока Маша не видит, вот тоска и пройдет, – Черевин достал плоскую фляжку из-за голенища просторного сапога. – Погоди ты с рюмочкой, ишь, неугомонный какой, – царь с неодобрением взглянул на покрытое алкогольными прожилками лицо друга[18], – пить тебе поменьше надо, Петя, помрешь – что я без тебя делать стану! – Так что за кручина у тебя, «надежа государь», – али обижает кто? Так я сейчас казаков кликну, они враз супостатов в бараний рог скрутят, что «унутренних, что унешних», – спародировал Петя бравого хорунжего. – Да нет никаких врагов, не видать – все тихо, что в Империи, что на границе. Вот к Пасхе наградные списки надо составлять, – а у меня на одного человечка целых три представления к награде и все на Анну третьей степени. Дать одну – как-то нехорошо получится… – ответил государь. – А что за человечек-то? – полюбопытствовал друг-собутыльник Петя. – Да есть тут один асессор по Главному Штабу в разведывательном отделе, у полковника Агеева его заместителем служит. – Постой, не Сергея ли Семеновича? Он, как и я, из гвардейских корнетов, только помоложе меня лет на двадцать пять будет, вы-пустился с отличием из Николаевского училища, да по деньгам не потянул службу в гвардии, обеднела семья, и я его сам соблазнил перейти в Жандармское, которым тогда последний год командовал, офицером по особым поручениям, для дел сложных и государственной важности. Выходит, не ошибся в нем: дельный и умный офицер, надеюсь, что и помощники у него такие. – Так на полковника Агеева тоже представление есть, к Владимиру четвертой степени с мечами, не успели сразу наградить, когда англичане вздумали взбунтовать князьков в Туркестане, – объяснил Черевину царь подвиг его протеже. – Там форменный бой был на границе – полусотня казаков с Агеевым против тысячи, а то и больше басурман с английскими офицерами во главе, – и ничего, отбились в горах, как в Фермопилах царь Леонид против персов[19]. – Да, геройский офицер, достоин и Георгия, – сказал Черевин, – что ж не дать, как достоин. Против превосходящих сил врага… – Нет, Петя, не одобрила это представление Георгиевская дума, там дело секретное, нельзя им было всего знать, – ответил царь озабоченно. – Пусть уж я этому офицеру должен буду, хотя и одобрил ему отдел разведывательный набрать и полковника за заслуги получить. Он ведь тут еще двух шпионов с их помощниками раскрыл… – Шпионов? Давненько у нас никого не ловили, все больше бунтовщиков-революционеров, а вот про шпионов не слышал, а что за помощники, не понял я? – захотел уточнить детали генерал. – Шпионские или агеевские? – Да и те и другие были, – усмехнулся царь, вспомнив смешное. – Мне тут Николай Николаевич рассказывал, они, шпионы эти, агеевского помощника в плен взяли и предложили секреты им рассказать, бумагу о сотрудничестве с британской разведкой подписать, да еще обещали ему дать денег, титул и дом в Лондоне, а если, мол, не согласишься – в бочке с дерьмом утопим. Так помощник этот на всех листах им по английскому матерному слову подписал – а вместе самое срамное ругательство у них получилось. Шпион, как увидел, аж позеленел – Агеев был в соседней комнате и все через щелку видел и слышал, – царь расхохотался. – Обручев говорил, что сам эти листы видел, так и выведено, как подпись. – Бравый помощник у Агеева, офицер, в каком чине? – улыбаясь, спросил генерал. – За это тоже наградить надо. – Нет, статский чиновник, из купцов, – но головастый и храбрый. Вот второе представление на орден, – от товарища фельдцейхмейстера генерала Софиано, – царь взял другую бумагу, – генерал пишет, что во время испытаний изобретенных этим чиновником, Степанов его фамилия, ручных бомб, начиненных им же изобретенной взрывчаткой, по неловкости адъютанта одна из готовых к взрыву бомб выкатилась под ноги генералам Софиано и Демьяненко с их штабом. Сила взрыва была бы такая, что убило бы трех-четырех человек, а остальных покалечило. Так этот Степанов ухитрился бросить бомбу в окоп, где бомба взорвалась, никого не задев. – Вот я и говорю, герой этот Степанов, хоть и из купцов, – все-таки ухитрился глотнуть из фляжки Черевин, – да еще и изобретает… – А третье представление по изобретению Степанова от начальника Военно-медицинской академии, – продолжал царь, – и тоже на Анну третьей степени, но не положено же одинаковые награды давать, а если в черед, как положено, так сразу два шейных ордена будет: вторые Станислав и Анна, третий Станислав у него уже есть. – Так он что, бомбами лечить вздумал, – хохотнул Черевин, как всякому алкоголику со стажем, ему было достаточно глотка, чтобы захмелеть, – кое-кому из этих докторишек тоже бомбу с фитилем надо вставить (куда вставить, генерал не успел уточнить). – Петя, ты не дослушал, Степанов изобрел препарат, который испытывали в Академии почти полгода и получили отменные результаты при лечении обожженных и раненых, – стал объяснять Черевину царь. – Такого лекарства ни у кого в мире нет, будет только у нас в России, привилегии получены еще и во Франции, и британцы тоже дали патент, хотя и не сразу. За это лекарство да за новую взрывчатку его немецкий шпион вместе с товарищем и взорвал в их лаборатории, товарищ погиб, а Степанов сильно обгорел, пока его вытаскивать пытался. Это мне генерал Обручев рассказывал. А еще, кроме взрывчатки, Степанов для военного ведомства новое снаряжение изобрел, чтобы бомбы его сподручнее было солдатам носить, и во время испытаний новой винтовки членов Комиссии сумел помирить и изобретателя – полковника Мосина отстоять. – Ну, наш пострел везде поспел. Я и говорю – герой, хоть и статский из купцов, – протрезвел Черевин и стукнул кулаком по ручке кресла. – Какие там три Анны, Владимира дать четвертого и с мечами, так как шпионов не побоялся, в огне выжил, товарища спасая, и двух полных генералов тебе, государь, для службы сберег. Конечно, только с мечами и Владимира! – Ну, это ты лишку дал, – размышляя о чем-то, протянул царь, – хотя, может, ты и прав, дельный он, этот Степанов, а так теперь потомственным дворянином по кресту станет[20], вот Обручев говорил, что он из семьи купцов-миллионщиков. – Так для купчишек самая мечта – стать потомственным дворянином, – отчего-то воодушевился Черевин. – Ты представь, ваше величество, ведь мог бы Степанов этот на золоте есть-пить и с цыганами день-деньской гулять (странно представляет генерал купеческую жизнь, но простим ему это незнание), – так ведь за государство радеет, в пекло лезет и бомбы руками из-под генералов вытаскивает! Нет, сто раз достоин такой бравый купец Владимира с мечами! – Ну, так быть посему – подписал царь представление, исправив Анну на Владимира с мечами. – И правда, геройский асессор, надо будет на него глянуть. Вот только асессора Владимиром награждать как-то не с руки, был бы хотя надворным[21]… – Так дай ты ему надворного, ваше величество, – заворочался, усаживаясь в кресле поудобнее, Черевин, – геройский же чиновник, многим офицерам фору даст! Казнить так казнить, миловать так миловать, а жаловать так жаловать![22] – генерал опять стукнул кулаком по ручке кресла. – Погоди, Петя, ты так мне всю мебель поломаешь своим кулачищем, – попенял другу царь, внося фамилию Степанова в список пожалования чинами к Пасхе[23]. – Так что же его начальник Агеев такого геройского совершил и почему Георгиевская дума в награждении ему отказала? – дождавшись, пока государь впишет фамилию, спросил Черевин. – Уж мне-то можешь сказать? – Ну ладно, да гляди, не болтай об этом, – сказал царь. – Агеев с полусотней казаков был по ту сторону границы, чтобы поймать бежавшего главаря бунтовщиков вместе с главным шпионом – английским полковником. Они их схватили, но погоня настигла их еще до нашей границы. Казаки отстреливались до темноты, многие были убиты ответным огнем, а ночью пара пластунов забрались по отвесной скале, сняли вражеский дозор и вытащили веревками оставшихся в живых. Раненых пришлось оставить, они сами вызвались стрельбой отвлекать басурман, показывая, что русские на месте и продолжают драться. До границы шли бегом и на себе тащили пленных, а на переправе через реку англичанин ухитрился освободиться, бросился в воду, но утонул в бурной реке. На наш берег вышли всего восемь человек, Агеев был ранен в руку, но держался. Выживших наградили, семьям погибших дали пенсии. Но Думе[24] ведь это не расскажешь, начальник Корпуса жандармов (Агеев тогда ему подчинялся) как-то расплывчато написал – «за дела против превосходящих сил неприятеля». А в Думе жандармов не любят (а кто их любит?), за что жандармскому подполковнику Георгия давать, за то, что шайку контрабандистов перестрелял – превосходящие силы, поди? – Давай-ка я сам в Георгиевскую Думу съезжу, – попросил Черевин, угрожающе зашевелив кустистыми бровями, – уж я им, старым пердунам, объясню, как боевого офицера обижать! – Только подробностей, того, что я говорил про английского полковника и то, что было все на чужой земле, ни в коем случае не говори, – предупредил царь расходившегося Петю. – Съезди, ты же сам старый пердун и тоже с Георгием, вот и найдете о чем поговорить. Так, вернемся к Хайрему Максиму и его партнеру Захарову (вообще-то к греку Захариосу). К моменту создания пулемета Хайрем Стивенс Ма́ксим[25] был уже изобретателем с именем: в электротехнике он конкурировал с самим Эдисоном, создав одновременно с ним электрическую лампу с угольным электродом[26] и добившись подряда на электрическое освещение первого здания в США. До этого у него были успешные проекты по газовому освещению, и все локомотивы в Америке освещали себе путь газовым прожектором Максима, поэтому с электрическим проектом он справился успешно и на всемирной выставке в Париже разделил с Эдисоном номер журнала, посвященного чудесам электричества, и вместе с ним был удостоен офицерского креста ордена Почетного Легиона. То есть для Эдисона он представлял серьезную угрозу, и, по слухам, Эдисон выплатил ему приличные «отступные», чтобы Максим больше не занимался изобретениями в области электричества. По другой версии, один из знакомых сказал Максиму, чтобы тот бросил заниматься электричеством, так как можно гораздо больше заработать на оружии, помогая европейцам убивать друг друга. Максим решил, что его машину для стрельбы будет приводить в действие короткий, всего на один дюйм, ход ствола назад после выстрела. Устройство для стрельбы, напоминающее пулемет, было создано в 1873 году, затем Максим занялся новыми изобретениями и проектами, и только через десять лет он вновь вспомнил о своем детище, доработал его, но ввиду сложной автоматики и этот прототип был ненадежным, только через два года появилось то, что мы можем назвать пулеметом Максима. Это было довольно громоздкое, тяжелое и неказистое устройство, но изобретатель решил продемонстрировать его потенциальным заказчикам. К этому он основательно подготовился, учтя опыт предыдущих неудач: одной из причин поражения в «электрической войне» с Эдисоном стала плохая патентная защита, и для пулемета Максим оформляет несколько патентов. Он основывает Maxim Gun Company вместе с несколькими партнерами, куда входил и британский «оружейный король» Виккерс, разрабатывает метод изготовления бездымного пороха для пулеметных патронов (иначе пулеметчик не видел цель из-за дыма). В 1887 году Максим усовершенствует механизм подачи патронной ленты, так как подача патронов в его машинке для стрельбы без ленты была невозможна. И после неудачи показа в Британии (лорды решили, что машина громоздка и ненадежна, а расход патронов привел их в ужас) решил поехать в Италию. Здесь состоялась его встреча с представителем конкурирующей фирмы – Базилем Захаровым. Иногда Захарова считают русским (он и сам иногда поддерживал эту версию), но родителями Базилеуса Захариоса были греки, а русский, как и множество других языков, он хорошо знал из-за того, что детство свое провел в Одессе. В молодости он тоже перепробовал множество профессий: был сутенером, пожарным (в Стамбуле того времени это синоним рэкетира, так как пожарные тушили пожары за деньги, вымогая их у несчастных погорельцев). Не гнушались они и «трофеями» на пожаре, а, по слухам, часто сами устраивали эти самые пожары, если в городе давно ничего не горело, был менялой, торговал чем только ни придется, пока не прибился в качестве агента к компании шведа Торстена Норденфельда – одного из крупнейших европейских торговцев оружием. Захарову было поручено участвовать в конкурсе против пулемета Максима, так как компания Норден-фельда производила собственный вариант «пулемета» – картечницу с неподвижными горизонтально расположенными стволами. И вот, на демонстрации в Специи, в присутствии итальянской аристократии, пулемет Максима не мог сделать ни единого выстрела, так как пулеметчик был пьян (его подпоил неизвестный «доброжелатель»). Следующие «смотрины» состоялись в Вене – в первый день пулемет дал несколько очередей и замолк – разобрав механизм, Максим понял, что здесь не обошлось без постороннего вмешательства. На второй день изобретатель сам взялся за рукоятки пулемета. В присутствии императора Франца-Иосифа, выпустив 330 пуль за 30 секунд, Максим выбил на мишени императорские инициалы F и J. Присутствующие, включая императора, были поражены, «пулемет» Норденфельда на этом фоне выглядел бледно. Казалось бы, успех полный, но кто-то нашептал высшему военному руководству, что, да, «Максим» – прекрасный пулемет, но их собирают поштучно, вручную, и только Норденфельд может обеспечить выполнение крупного заказа для императорской армии. Максиму ничего не оставалось, как объединиться с Норденфельдом и Захаровым. Хайрем Максим был прекрасным механиком и талантливым изобретателем, но плохим бизнесменом, быстро увлекался новым делом и не доводил начатого до конца. Базиль Захаров, наоборот, ничего не понимал в технике, но обладал природной деловой хваткой, был мастером интриг и подкупов. Норденфельд предоставлял свой капитал и производственные мощности. Новый альянс быстро довел дело до конца: Франц-Иосиф сам пострелял из пулемета и был очарован легкостью обращения с ним. На фабрике Норденфельда производились пулеметы калибра 11,43 мм, но можно было адаптировать их под патрон заказчика. Австрийцы, а затем англичане и немцы с удовольствием закупали пулеметы. Что касается России, то еще в 1887 военное ведомство приобрело несколько ранних пулеметов Максима для сравнения с картечницами Норденфельда. Надо сказать, что русское Военное министерство закупало новые образцы оружия во всех странах, для чего была учреждена сеть военных агентов (военных атташе) – мы предпочитали законно купить новый образец, а не красть его по-шпионски. Тем более что иностранцы охотно продавали русским даже «свежие» образцы оружия: все равно у этих варваров нет современного производства сложной техники и они прибегут к нам за готовыми изделиями, либо закупят у нас станки и технологии, и наши инженеры будут получать двукратное по сравнению с русскими специалистами жалованье на их же оружейных заводах. Мнения русских экспертов разделились, но преобладало отрицательное: поражал расход дорогостоящих боеприпасов, и многие не видели преимуществ перед обычными шрапнельными снарядами – тактики применения пулеметов не было, а действие шрапнели многие недавно ощутили на себе во время русско-турецкой войны. В марте 1888 года в присутствии Александра III были проведены испытания пулемета Максима под патрон к винтовке Бердана калибра 10,67 мм, и царь лично опробовал новое оружие. Отзыв был положительным, но потребовалась доработка в связи с перевооружением армии под трехлинейный патрон 7,62 мм. Теперь мне предстояло участвовать в этих испытаниях на правах наблюдателя, а противником был волк бизнеса Базилеос Захариос. Кое-что я помнил из будущего, так что рассчитывал «уделать» волка его же оружием. Василий Васильевич, как звали Захариоса в России, появился за две недели перед Пасхой с целью осмотреться и «провентилировать» обстановку. Про меня он даже не подозревал, поэтому я был спокоен и практически сразу после разговора с Агеевым о будущей демонстрации Захариосом лафета и пулемета я начал готовиться к бою с акулой бизнеса. С помощью чертежников Главного Штаба вычертил свои приспособления к пулемету Максима и даже сделал заготовку активного усилителя отдачи и опытный станок по типу станка Соколова образца 1910 года. Кроме того, договорившись с начальником конюшен, обслуживающих Главный Штаб, переоборудовал двуконную бричку под установку пулемета и сделал что-то вроде известной тачанки. Переоборудование тарантаса стоило мне 50 рублей, еще столько же я заплатил в мастерских за станок и надульный усилитель отдачи. Поставив имевшийся на высших офицерских курсах в Ораниенбауме пулемет под патрон 4,2 линии на повозку, мы достаточно долго тренировались, чтобы лошади не пугались шума выстрелов, а потом, по накатанной дороге, учились поражать цель на скаку. Тренировались и выполнять повороты, чтобы бричка с приподнятым против обычного центром тяжести не перевернулась. На подобное развлечение приходили посмотреть офицеры, что это там творит этот чиновник, тем более что я сам тренировался в стрельбе из пулемета на ходу. Надо сказать, что в конце апреля меня вызвал генерал Обручев – накануне Агеев предупредил, чтобы я завтра был при параде. В назначенное время я был у генерала, который взял папку со стола и произнес: «Указом Его Императорского Величества коллежский асессор Степанов Александр Павлович производится за отличие в надворные советники со старшинством с позавчерашнего дня. Поздравляю вас надворным советником, господин Степанов». Он протянул мне папку, и я, взяв ее, ответил: «Служу Престолу и Отечеству!» После этого генерал осторожно пожал мне руку. Я продолжал носить перчатки (для парадной формы я купил тонкие белые лайковые перчатки), но руки мои выглядели гораздо лучше, а к перчаткам я как-то привык и они стали как бы второй кожей, но Николай Николаевич этого не знал и воображал, наверно, что у меня там какая-то клешня. Я поблагодарил Обручева и отправился к Агееву, думая, что то ли он подписал мне представление на внеочередной чин, то ли в Военно-медицинской академии расстарались: там закончились испытания СЦ и готовилась публикация в Военно-медицинском журнале. Агеев порадовался за меня и в ответ на мой вопрос сказал, что он не писал представления на чин, оставив меня в некотором недоумении. – Но с вас причитается, – сказал полковник, – а новые петлицы, по обычаю, причитаются с меня! Договорились поужинать в «Астории» – мне там уха очень нравилась, лучше, пожалуй, в Петербурге и не готовили, а тут опять пост, бараньих отбивных еще полмесяца ждать… В отделе нас прибавилось, но это пришли опытные филеры из Жандармского Корпуса во главе с вахмистром, застрелившим тогда в мансарде звероподобного Семена. Они теперь числились чиновниками по Военному министерству, большинство по XIV классу, но с хорошим жалованьем и премиальными, а вахмистр сдал экзамен на первый офицерский чин и был произведен в подпоручики. Филеры во главе с подпоручиком в штабе не появлялись – они продолжали числиться как в разведочном отделе, так и по Корпусу Жандармов, занимая помещение в доме на Миллионной, куда переехало Управление Корпусом, так что их вроде и не было, но они были и «пасли» иностранцев, особенно военных атташе, да и вообще всяких подозрительных личностей зарубежного происхождения. От Агеева я узнал, что Захариос, согласно донесениям филеров, был у некоторых великих князей, везде с богатыми подарками. Почву готовит для своего шоу, а что после Пасхи начнется – грек, наверно, весь магазин Фаберже уже скупил… Так что за столиком были только я и Агеев, у нас в Штабе было еще двое чиновников в ранге коллежских секретарей: делопроизводитель и его помощник, остальные должности пока вакантные, но Агеев сказал, что в ближайшие месяцы штат отдела будет заполнен полностью. Уже практически приступили к исполнению служебных обязанностей офицеры в Варшаве и Ташкенте, и он ожидает только решения по своим замам по оперативным вопросам здесь. У меня с полковником сложились доверительные, почти дружеские отношения: мы вместе продолжали ходить в тир, обедали, а часто и ужинали вместе (Агеев, как и я, был холост). Сергей Семенович был в курсе моих скачек на тачанке, только просил быть осторожнее, я же ответил, что после случая с гранатой на полигоне мне бояться нечего, разве только лошадь лягнет, но я к ним не приближаюсь. Жили мы по соседству, иногда ходили друг к другу в гости, поиграть в шахматы. Полковник был сильным игроком и частенько меня обыгрывал, особенно когда я отвлекался или задумывался о чем-то постороннем, а он всегда был собран и ошибок не прощал. В таких случаях обычно горничная Катя, убиравшая и готовившая нам обоим, задерживалась, чтобы поставить самовар и подать чай. Потом она уходила, жила она на Васильевском, большей частью ходила пешком через Дворцовый мост, где недалеко снимала вместе с еще одной девушкой комнату в доходном доме. Родом она была откуда-то с мызы под Ораниенбаумом, в Петербург приехала год назад и стала искать работу по дому, тут ее и приметил Агеев. Катя была красива, с высокой грудью и темно-русыми волосами, заплетенными в тугую косу, уложенную вокруг головы. По меркам двадцать первого века слегка полновата, но худых здесь вообще за красавиц не держали. Как-то оставшись убрать посуду после чая, она осталась у меня на ночь, и с тех пор мы были близки. Вообще-то я догадывался, что и полковнику Катя уделяет толику своих ласк, но мне как-то было все равно, девушка она была опрятная во всем, не только в уборке комнат и мытье посуды. Так что физиология и больше ничего, любви я не испытывал, а Катя и не догадывалась, что это за барские романтические вздохи при луне. Вот так и проходила моя жизнь в конце XIX века, не скажу, что очень спокойно, как некоторые представляют то неспешное время. Это смотря где оно неспешное, в Кинешме или Кимрах и в XXI веке неспешное, а в столице жизнь всегда «бьет ключом», независимо от того, XIX или XXI век на дворе. Да и где мне было в мое время встретиться с первым лицом государства, а вот послезавтра нас с Агеевым ждут в Зимнем. Назавтра в Зимнем все напоминало процедуру, что мы проходили с Генрихом во время первого награждения в Москве, только в Петербурге, естественно, масштаб побольше. А так все то же: сначала помариновали в «предбаннике», причем здесь тоже, то ли от волнения, то ли от духоты, некоторым старичкам-генералам и статским «высокопревосходительствам» стало дурно. Побежали за нашатырем и каплями, принесли воды, откачали. Потом открылись большие двустворчатые двери, всех построили в зале побольше в одну шеренгу, впереди особы, начиная от III класса, за ними все остальные. Я оказался в группе гвардейских капитанов, подполковников и надворных советников, а Агеева поставили десятка на два «персон» ближе к генералам, за мной осталось столько же остальных награждаемых. По статуту мне должны были вручить орден Святой Анны 3-й степени, да и надворным я пробыл три дня, так что за мной слева стоял средних лет асессор, поминутно утирая платком пот с лысины. Все ожидали государя императора, он же «царь-наш-батюшка». Наконец, герольдмейстер объявил полный титул самодержца всероссийского, и в дверь вошел крупный бородач с взглядом исподлобья, с голубой лентой Святого Андрея Первозванного наискосок через правое плечо и белым крестом Святого Георгия на толстой короткой шее. «Прямо-таки медведь какой», – подумал я. Началось награждение, царь останавливался перед кавалером, вручал орден, часто задавал вопросы, иногда беседовал одну-две минуты с награжденным, в общем, дело двигалось достаточно медленно. Дойдя до Агеева, император подозвал из свиты генерала с вислыми усами, и они о чем-то поговорили. Генерал похлопал полковника по плечу, из чего я сделал вывод, что они знакомы. Вот и ко мне подошел самодержец, взяв папочку и коробочку из рук адъютанта в генеральской форме, другой офицер с аксельбантами держал плоский прямоугольный поднос с папками и коробочками. «Медведь» посмотрел на меня и сказал: