И приставила к Катиному виску пухлый смуглый палец с остро заточенным ноготком. При Артуре Седа старалась держать себя в руках — Катя была уверена, что только под влиянием матери, — но наедине не упускала случая поддеть жену брата. В тот день, когда Катя вернулась домой с книжкой, фыркнула ей в лицо, прочитав название: — Думаешь, научишься чему-нибудь и продержишься испытательный срок? Ну-ну! — Если не научусь и не продержусь, тебе, милая, не на что будет кушать! — не сдержалась Катя. — А мы и так из-за тебя живем, словно на помойке! Из дома выйти не можем, едим паршиво, дохнем со скуки! Катя хотела возмутиться, но сил на это у нее не было. Постоянные напоминания о том, что это она виновата в их теперешней скверной жизни — и от мужа, и от свекрови, и вот сейчас от Седы, — убивали в ней способность трезво рассуждать и сопротивляться агрессии домашних. — Ты никогда не жила на помойке, — сухо сказала она, отбирая у Седы книжку. — А если бы и жила, никогда не сравнила бы эту квартиру с помойкой. Не гневи бога. Небольшой отдушиной для Кати были лишь утренние короткие разговоры с Вотчиным. Она по-прежнему выгуливала Антуанетту, справедливо рассуждая, что деньги за прогулки лишними не будут. Коллекционер искренне порадовался за нее, узнав, что Катя устроилась на приличную работу. — Не будете, Катерина, с утра до вечера по разным районам носиться. Опять же, деньги совсем другие. — Скажите, Олег Борисович, а почему вы не переезжаете из этого района? Он далеко не лучший… Грязный, и люди такие… разные… Она не стала добавлять, что каждый вечер старается побыстрее пройти мимо подъезда, возле которого собирается компания бритоголовых подростков, разбивающих пивные бутылки о стену дома. И каждый вечер ей кажется, что они вот-вот побегут за ней следом. — Не могу, душенька, — вздохнул Вотчин. — Родовое гнездо не пускает. Маменька моя умерла в этой квартире, а я ее очень любил! Представить не могу, что я из этих стен уеду в другое место! Катя украдкой оглядела стены. «Видимо, сильно Олег Борисович любил маменьку. Я бы из этого района удрала куда глаза глядят, даже если бы в этих стенах урны с прахом моих предков были замурованы». — К тому же денег нет, — другим тоном добавил Вотчин. — Переезд, агентства, новый район… Можно, конечно, но тогда придется продать часть коллекции. А я к этому не готов. Она мне так дорога! — А вы не боитесь за нее? Вдруг к вам кто-нибудь заберется? — Когда? Я практически постоянно дома. А дверь открываю только своим знакомым. Так что — исключено, Катерина, совершенно исключено. Если же ко мне полезут ночью, то — открою вам ма-аленькую тайну — квартира на охране. Так что приедут доблестные стражи правопорядка — и вуаля! Преступники схвачены и водворены в тюрьму! Катя рассмеялась: так элегантно у Вотчина получилось схватить преступников и посадить их в тюрьму. — А вот вам, милая моя, нужно быть осторожнее, — прибавил тот. — Почему вас не встречают по вечерам? Катя немедленно вспомнила, что она опаздывает на работу, и таким образом избежала скользкой темы. Достаточно того, что Артур каждый день подозрительно выспрашивает, не приставал ли к ней Олег Борисович, и на него не действуют объяснения, что старика интересуют только его сокровища и терьерчик по кличке Антуанетта. И свекровь повторяет, как заклинание: «Никому ничего не рассказывай! Никому ничего не рассказывай!» Катя и не рассказывает. Однако в одно пасмурное зимнее утро Катя нарушила правило не откровенничать с посторонними. Произошло это неожиданно для нее самой. На прогулке с Антуанеттой, задумавшись и уйдя в сторону от обычного маршрута, она услышала громкий лай и увидела подпрыгивающий комочек, несущийся к ним по утреннему снегу. — Надо же… еще один йоркширский терьер. Привет, лохматый! Мы тебя раньше не видели. Лохматый подпрыгивал вокруг Антуанетты, обнюхивая ее. — Вот ты где, шмакодявка! — раздался женский голос, и Катя, подняв голову, разглядела подходящую к ним женщину в зеленой куртке. Она рассмеялась. — Почему же шмакодявка? — А кто же еще? Не собака, а одно название. Ладно, прохвост, иди поиграй. Женщина приветливо улыбнулась. Она была стройная, сероглазая и рыжеволосая, и кончики пушистых рыжих волос торчали из-под капюшона. У нее было нежное, какое-то нездешнее лицо. «Несовременное, — сформулировала для себя Катя. — Как будто с картин Боттичелли сошла». — Я вас раньше не видела, — сказала Катя, — в смысле вашего песика. А я почти всех собак в этом районе знаю. — Он у нас недавно. Это не наша собака, а родственницы. Она уехала погостить в другой город, а Бублика нам оставила. — Бублика? — Вообще-то по паспорту он Вильгельм-Какой-то-там-Милорд, но мой сын его сократил. Наш Вильгельм, конечно, выражал недовольство, но мы ему предоставили выбор: или Бублик, или Шмакодявка, или Пшел-вон-с-дивана. Он подумал и согласился на Бублика. Катя искоса взглянула на собеседницу и снова рассмеялась. Лицо у той было непроницаемо серьезным, но по ямочкам на щеках, по интонации, по тому, как она глядела на собачонку, становилось понятным, что песика в их доме не обижают, даже если посмеиваются над ним. — А как вашу красавицу зовут? — Я зову ее Тонька, а хозяин — Антуанетта. Это не моя собака, а соседская. Я с ней гуляю для приработка. Женщина пристально посмотрела на Катю и кивнула, ничего не сказав. Из-за ее понимающего кивка, из-за ее молчания и от того, что ямочки на ее щеках пропали, Катя вдруг стала рассказывать, как приехала сюда, как устроилась на одну работу, затем — на другую, как боится она ходить по вечерам по этому району, как тяжело ей привыкать к Москве, и маму надо обманывать два раза в неделю, а подруги, кажется, что-то подозревают, хотя она и им звонила… И спохватилась только тогда, когда чуть не произнесла имя мужа. «Господи, что я делаю?! — ужаснулась она. — Зачем я вываливаю свою жизнь на эту чужую женщину?!» Катя уже собралась извиниться, как вдруг незнакомка ласково провела по рукаву ее куртки ладонью — погладила, как собаку. — Ничего, ничего, — сказала она. — Все наладится. Кстати, меня Маша зовут. Она протянула тонкую узкую ладонь, и Кате бросилось в глаза обручальное кольцо на безымянном пальце. Катя торопливо стянула перчатку и пожала протянутую руку, про себя удивляясь непривычной для женщин манере здороваться. — А меня — Катя. Простите, я совсем не хотела грузить вас своими проблемами. — Грузить проблемами? — Маша чуть заметно усмехнулась. — Меня всегда удивляло это выражение. Сразу представляются проблемы, похожие на булыжники — такие большие, неподъемные. А мне кажется, что наши проблемы — как грязная холодная лужа: наступил и провалился. Или зачерпнул воды и вылил кому-нибудь за шиворот. — Не лужа. Водоворот. Шагнул — и тебя затянуло. — Водоворот? Да, пожалуй. Хорошее сравнение. — Маша поежилась и одернула рукава куртки, так что они закрыли ладони. — Мы с Бубликом будем гулять в этом дворе каждое утро. Присоединяйтесь к нам, если хотите. — Да… мы хотим, конечно! — Вот и замечательно. До завтра! Бублик, ко мне! Катя подхватила Антуанетту под мышку, и, помахав новой знакомой, заторопилась к дому. Маша смотрела ей вслед. «Красивая девочка. И, похоже, у нее неприятности. Как она испугалась, когда заговорила про свою семью! Но чего?» Она погладила песика, склонившего голову набок. — Водоворот, значит… Пойдем домой, малыш. Наши заждались. Утренняя встреча выбила Катю из колеи. Она, привыкшая скрытничать, не ожидала от себя такой откровенности с первой встречной симпатичной и благожелательной женщиной. «Еще не хватало для полноты картины уткнуться в ее зеленую куртку и разрыдаться! И Антуанетта бы мне подвыла… Артур прячется от бандитов, а я незнакомой собачнице выкладываю все, как на духу. Совсем с ума сошла!» Из состояния самоедства ее вывел вопрос Эммы Григорьевны. Эмма Орлинкова была главным бухгалтером «Эврики», женщиной высокой, полной, с красивыми крупными чертами лица. Даже мясистый нос с широкими ноздрями ее не портил. Короткие волосы она красила в сливовый цвет и старательно укладывала волосок к волоску, так что на голове получалось нечто вроде фиолетового шлема. Катя ее побаивалась, и, чтобы избавиться от страха, представляла Эмму Григорьевну в тунике, легких плетеных сандалиях и со щитом в руке. Получалась престарелая Афина, располневшая на жертвоприношениях. — Катерина, ответь мне на один простой вопрос. — Орлинкова подошла к Катиному столу и облокотилась на него, постукивая грубоватыми пальцами с короткими квадратными ногтями без лака. — Меня мучает любопытство. Как ты решилась на тот фортель — помнишь, когда удрала от Аллы Прохоровны? Катя подняла голову и заметила, что из кабинета Кошелева вышли сам Игорь Сергеевич, Алла Прохоровна, Шаньский, Капитошин и Наталья Ивановна Гольц, приехавшая сегодня для подписания какого-то важного договора. Снежана стояла возле кофеварки и, улыбаясь, ждала ответа. Шалимова бросила недружелюбный взгляд на Орлинкову, но промолчала. Катя смутилась и покраснела. — Ты у нас девушка скромная, работящая… Я ведь за тобой уже полтора месяца наблюдаю. Как же тебе вообще пришло такое в голову — зайти в кабинет начальника и запереться там, а? — Мне тоже интересно, — вдруг сказала Наталья Ивановна. — Что это было? Жест отчаяния? — Нет, — нехотя сказала Катя. — Хотя, наверное, да. Просто… в тот день мне казалось, что у меня все должно получиться. — С чего бы это? — фыркнула Алла Прохоровна. — Глупо, конечно, — Катя улыбнулась, словно извиняясь. — Но мне с утра дали один талисман и сказали, что он исполняет желания. Точнее, одно желание. И я могу его загадать. Вот я и загадала — устроиться на работу. — Что за талисман? — заинтересовался Кошелев. — Я тоже такой хочу. — Расскажите про талисман, Катерина, — попросила госпожа Гольц. — Я люблю такие истории. — Да нет там особой истории. Мой сосед — коллекционер, у него собрано много разных странных вещиц в квартире. Одна из них — русалка. — Русалка? — хором спросили Эмма Григорьевна и Снежана. — Да, деревянная русалка. И с ней связана легенда — будто бы она исполняет желания. Сосед с восьмого этажа показал ее мне и предложил загадать свое. Я, конечно, понимала, что все это шутка, — смущенно сказала Катя. — Но все равно у меня было ощущение, будто эта фигурка мне помогает. — Почему же обязательно шутка? — красивым баритоном вопросил Шаньский. — Может быть, наш скепсис в данном случае неуместен. Мир непознанного — огромен, Катенька, просто огромен. — Вот именно, — желчно заметила Орлинкова. — И хочу напомнить, уважаемый Юрий Альбертович, что у нас с вами этого непознанного — целые залежи. Вы мне обещали предоставить отчет по ноябрю — и где же он? Шаньский страдальчески посмотрел на Эмму Григорьевну, но главного бухгалтера такими взглядами было не прошибить. — Не смотрите на меня, как пес, забывший, где закопал любимую косточку. Пойдемте-ка со мной, выясним кой-какие подробности. Орлинкова увлекла вздыхающего Шаньского за собой, Снежана убежала с чашкой кофе в кабинет, Кошелев пошел по коридору, разговаривая с маленькой Натальей Ивановной, Шалимова незаметно испарилась. Возле Кати остался Подлый Очкарик, он же Незаменимый Товарищ, он же Таможенник, он же Андрей Андреевич Капитошин. — Первый раз слышу, как вы что-то о себе рассказываете. Катя воззрилась на него, ожидая подвоха, но Капитошин, кажется, был серьезен.