Небо, которое Хота видел в те первые дни, сделалось наконец темно-синим, очистилось от туч реальной жизни, которая неумолимо ждала его впереди, по возвращении в Виторию. Его душевное состояние было настолько безмятежным, что Хота даже заметил существование Ребекки, маленькой дочери Сауля. В первый же вечер их посадили за столом рядом, и вскоре они привыкли к этому соседству. Хоте, хорошему парню с добрым сердцем, было немного жаль одинокую девочку, потерянную в подростковом мире, который все еще был ей велик. Кроме того, она являлась дочерью Сауля, которого он уже начинал боготворить: свой в доску препод, молодой и преданный отец, крутой чувак, который делает вид, что не замечает взглядов Аннабель Ли и студенток исторического факультета Университета Кантабрии, которые почти каждый день посещали лагерь. — Ребекка, можешь завтра помочь нам с Аннабель покрывать хижину? Мы буксуем, и нужен опытный человек — такой, например, как ты. — Хота был в отличном расположении духа. Ребекка взволнованно сглотнула слюну, доедая последний кусочек кекса, остававшийся на общем подносе. Она с нетерпением ждала воскресенья, когда ее отец привез им из города трубочки с кокосом, которые девушка обожала. — Конечно помогу, в прошлом году я этим много занималась, — ответила Ребекка, благодарная и обрадованная. Казалось, вся она превратилась в одну сияющую улыбку и зардевшиеся щеки. «Может, я ошиблась, выбрав Асьера, — думала Ребекка вечером, застегивая молнию на мешке, что обычно мало помогало. — Может быть, лучше рассказать все Хоте, и он поможет… У его семьи есть связи, они сумеют что-нибудь сделать». Хота чувствовал к девочке непривычную нежность: «Какая милая у Сауля дочка. Как бы я хотел, чтобы он был моим отцом, а мы с ней были братом и сестрой…» Наступили выходные, и предусмотрительный Сауль Товар позволил им немного отдохнуть от кирпича и глины. В субботу он загрузил всех в микроавтобус и отвез в Гипускуа, в Оньяти, местечко недалеко от границы с Алавой. Все были благодарны за поездку и отдых, который давно уже требовали их огрубевшие и обветренные руки. Они ехали в автобусе и задумчиво смотрели в окошки, почти не задавая вопросов. Сауль не сказал Ребекке, что они собираются посетить пещеру Сандаили, а то вдруг она откажется и все станут свидетелями неприятной сцены. Он терпеть не мог пятен на своем имидже. Не так-то просто было его создать… Сауль посадил Ребекку на переднее сиденье справа от себя, плотно пристегнул ремень и развлекал ее всякими рассказами все два часа, пока длилась поездка. Пейзаж был не слишком разнообразен: всюду один и тот же зеленый цвет, эвкалипты и сосны сменялись дубами и буками; потом дорога сузилась, древесные ветки бились о стекла — словом, великолепный летний день, обещавший навсегда остаться в памяти. — Я очень рад, что взял тебя с собой, дочка, — признался Сауль в какой-то момент, почесав бороду, которую отпускал каждый год на время каникул. Он отдыхал от бесконечного тщательного бритья, и борода вырастала такая густая, что скрывала черты лица. Он снял правую руку с руля и потянулся к ее руке. Дочь смотрела на его руку. Она знала ее наизусть. Столько раз ее рассматривала: длинная жилистая рука цивилизованного великана… С некоторых пор у Ребекки появилась привычка внимательно рассматривать руки людей. Ей было стыдно признаться в этом, но она сортировала их именно по рукам. Были руки, похожие на отцовские, и тогда человек ей не нравился. Если же руки отличались, она давала им шанс. Но отец был в те дни так обворожителен, так открыт, так неизменно заботлив и внимателен, несмотря на то, что она, единственная дочь, то и дело капризничала: купи мне эту книгу и вон ту, отведи меня сюда и туда, и он с радостью стремился всячески угодить своей принцессе… — Какие замечательные дни, папочка. — Она взяла его руку и сжала своими горячими пальцами. — Правда. Спасибо, что привез меня в эту деревню; такие поездки делают меня счастливее всего. — Дочка, я не мог поступить иначе. Теперь мы вместе, ты и я. И еще тетя. Главное, никогда больше так не делай, никогда больше меня не предавай. У меня есть только вы двое, ты и твоя тетя, — повторил он. — Не бросайте меня одного. Я люблю тебя, я очень люблю тебя, моя девочка. «Я не девочка», — чуть не ляпнула Ребекка, но инстинктивно смолчала и отдернула руку. Прошло некоторое время, оба молчали; Ребекку тревожили знакомые повороты дороги. — Куда мы едем, папа? — В пещеру Сандаили. Ребекка сглотнула и покраснела до ушей. «Только не туда, только не в пещеру Сандаили, Синяя Борода», — думала она в панике. Только не в Сандаили. В той сырой пещере под сочащимися водой сталактитами все и началось… 13. Чагорричу 20 ноября 2016 года, воскресенье Две женщины, рыжеволосая и брюнетка, старательно сохраняя внешнее спокойствие, вышли из комнаты с синими стенами, где сломленный болезнью мужчина, уродливая тень строгого отца, которым он был когда-то, вопил: «Кракен, Кракен, Кракен!..» «Дерьмовая все-таки была затея», — думала Эстибалис, шагая по коридору пансиона в Чагорричу. Альба едва за ней поспевала. Общаясь со стариком, страдающим Альцгеймером, она делала вид, что не замечает неловкости. Вскоре обе женщины вошли в обшитый металлическими панелями лифт: казалось, они поднимаются из преисподней за глотком свежего воздуха. Альба сама вызвалась сопровождать Эстибалис в один из еженедельных визитов к отцу в пансион при больнице Чагорричу. Не то чтобы Эсти считала это удачной идеей, но в присутствии незнакомых людей отец вел себя менее распущенно и ей не понадобился привычный вызов дежурной медсестры, чтобы ему сделали предпоследнюю за день инъекцию успокоительного. Однако в тот миг, когда они уже спускались по лестнице на улицу, какая-то женщина лет шестидесяти в огромном пестром шарфе уставилась на них и внезапно разразилась безудержной бранью. — Невероятно! Это ты всех нас обманула! — крикнула она, и ее указательный палец грозно нацелился на Альбу. — Что, простите? Это вы мне? — удивленно спросила та. — Тебе, тебе. Ты — та самая комиссар Сальватьерра, верно? — Помощник комиссара, — уточнила Альба. — Это ты явилась на похороны моего сына Матео Руиса де Суасо и меня утешала… Альба и Эстибалис тут же ее вспомнили: тридцатилетняя жертва, обнаруженная в нише Белой Богородицы в разгар праздника. — Ты уверяла меня, что поймаешь преступника… А вместо этого спала с ним каждую ночь, — продолжала женщина, ставшая воплощением чистейшего гнева. — Почему ты не в тюрьме? — Потому что я ни в чем не виновата, сеньора, — очень спокойно ответила Альба. Кто-то должен был сохранять спокойствие в этой ситуации. — И судья тебе поверил? — Я не была ни подозреваемой, ни обвиняемой. Я не имела отношения к преступлениям, которые совершал мой муж. Сочувствую вашему горю, но… — Это ты кому-нибудь другому расскажи! Пока сама не потеряешь сына, ничего не поймешь. Альба не стала считать до десяти. Она вспомнила башню в Лагуардии, где пряталась от всего мира, глядя на сьерру Унаи. Затем машинально положила руку себе на живот. — Мне жаль, что вы так считаете. Однако я сдержала данное вам обещание: мы выяснили, кто убил вашего сына. И я заплатила за это сполна, поверьте. — Ерунда, что-то ты должна была знать! Вы, жены убийц, вечно корчите из себя дурочек. Не может такого быть, что один убивает двадцать человек, а другой ничего не замечает. «Не имеет смысла с ней спорить, — сказала себе Альба. — Сейчас я ближе к убийце ее сына, чем когда-либо прежде. Отныне дело касается не только меня». — Мне жаль, что вы так думаете. Приятного вам вечера, сеньора, — любезно, но твердо попрощалась Альба, прекратив разговор. Они оставили женщину в пестром шарфе на ступенях больницы и вскоре вышли в сосновую рощу. Кое-где на ветках еще лежал утренний снег, успевший подтаять. Они молча подошли к облезлой зеленой скамье, не доступной угрюмому взору пожилой жительницы пансиона. — С тобой такое впервые? — осторожно спросила Эстибалис. — Давай не будем об этом; посидим лучше спокойно. Мне нужно немного отдохнуть, слишком сильное напряжение… Месяц выдался суматошный. Эстибалис согласно кивнула и уселась рядом. Некоторое время они молчали, но Альба не хотела упускать момент. Работа вынуждала ее к ежедневной прямоте; она привыкла касаться самых деликатных вопросов и знала, что Эстибалис выдержит допрос. — Эсти, твой отец бил тебя, верно? Рыжеволосая женщина облокотилась на скамейку, протянула руку, сорвала с ближайшей сосны круглую шишку и принялась машинально вертеть ее кончиками пальцев. Нервы ее были на пределе. Такое с ней случалось: ручка, резинка для волос… проклятые эмоции. — А что, заметно? — призналась она наконец. — Ты к нему не прикасалась, была напряжена. Я поняла, что ты все еще его боишься. Этот страх я замечала у многих жертв. — Я не жертва, — вспыхнула Эстибалис. Сколько раз она повторяла эти слова, стоя перед зеркалом. — У старика Альцгеймер; если понадобится, я справлюсь с ним в три секунды. Я его не боюсь. Альбу не впечатлила бравада подруги. — Поэтому ты стала изучать виктимологию? Эстибалис вздохнула — сдалась, приоткрыла крошечную дверцу в своей непроницаемой стене. — Мне хотелось знать, что делало меня жертвой. Чтобы больше никогда не быть ею ни с одним мужчиной. В ответ Альба не проронила ни слова, просто положила руку Эсти на бедро, чтобы придать ей немного силы, немного тепла, донести до нее: «Я здесь, и мне ты можешь все рассказать». Это спокойное теплое прикосновение словно обладало целительной силой. — Видишь ли, — продолжала Эстибалис, немного помедлив, — я думаю, какой бы сильной, устойчивой личностью от природы ты ни была, не допускала побоев, жестокого обращения, грубости… реальность закладывается в детстве, и если ты — мальчик или девочка весом двадцать килограмм, ты не сумеешь помешать сильному взрослому сделать тебя жертвой. Думаю, такое по-прежнему случается каждый день. Я имею в виду насилие в семье — никому не видимые, скрытые зверства, о которых матери частенько догадываются, предпочитая держаться в стороне. Что делать этим физически слабым мальчикам и девочкам, чтобы не становиться жертвой? Это невозможно, они не могут противостоять этому. Все это отпечатывается в характере, который в противном случае не имел бы патологических черт. Альба понимающе кивнула. Уж она-то много чего могла бы рассказать о психопатах. — Твой предыдущий, этот Икер, был хорошим парнем, не так ли?