— Нет, местные существа мне мало интересны, меня интересует время. В таких точках его легче изучать. Тут заметны его нюансы, которых в сплошном потоке не разглядеть. — А зовут вас как? — сразу спросила девочка. Опять ожидание. И после: — Скорее всего, первое моё имя будет звучать для вас как Ль. Меня можно было бы назвать Любопытный. Но думаю, что сокращение будет уместным. — Что? Ль? — «Любопытный. Глупость какая!» Светлана очень жалела, что не может на него взглянуть. Тогда этот «Ль» во взгляде девочки точно увидел бы весь её сарказм. — Возможно, что в вашей транскрипции это будет звучать скорее, как Лю. Да, Лю, так будет лучше, — произнёс голос, как обычно с задержкой. — Лю, ну хорошо. А меня зовут Светлана. Света. — Светлана, Света, — повторил голос, — вы мне уже называли свое имя, но раньше я звал вас «высокий беспокойный и встревоженный голос, который доносился из-под земли». «Очень приятно! Офигенное имя!», — подумала девочка с некоторой обидой. И тут же спросила: — Лю, так вы точно не знаете способа… ну, это… как бы мне проснуться? — Если у меня появятся мысли на этот счёт, я вам сразу сообщу. Но вы не первая, кто у меня спрашивает об этом, и пока я никому не смог помочь. И вот тут всякий скепсис покинул девочку, вот эта тема была интересна. Она быстро и, как ей казалось, правильно сформулировала вопрос, но задала лишь первую его половину. — Так я не первая… не первая, с кем вы тут встречаетесь, Лю? — Нет, далеко не первая, уже встречал здесь представителей из вашего трёхмера. — И где они сейчас? — вообще-то Свету интересовал другой вопрос, её интересовало, что с ними стало. Но она отважилась только на такую форму. — Я не могу ответить на этот вопрос. В той области, в которой я могу коммуницировать, а она весьма невелика, вам подобные появляются нечасто; те, кто попадает сюда по своей воле, те уходят на север, подальше от черты, там спокойнее, там меньше агрессивных существ. А те, кого призывают сирены, уходят либо к черте, либо на запад. Каждый идёт туда, откуда доносится зов сирен, которые его зовут. — А сирены — это… как у пожарных машин? Такие громкие звуки? Опять голос, вернее, теперь Лю, молчал дольше обычного. Свете даже показалось, что он не понял её вопроса, наконец она услышала: — Нет, сирены — это существа, что призывают сюда таких, как вы. Сирены способны своей песней вырвать вас из вашего трёхмера, разве вы не слышите их? Это, насколько я могу судить, протяжный монотонный звук, который вы должны слышать почти всё время. — Песня, которую я должна слышать почти всё время? — удивилась девочка. Нет, никакой песни она не слышала. — Да, мне рассказывали, что она монотонная и непрекращающаяся, она мешает комфортному существованию всякого, кто её слышит, зов сирены разбалансирует психику и даже выводит из себя. Люди приглушают этот звук при помощи специфических химических компонентов. Вы слышите такой звук? Светлана замерла. Кто-то шебуршал внизу, возможно, всё та же жаба. Птица опять крякала где-то вдали. Нет, никакого звука она не слышала. Она забыла, что Любопытный, скорее всего, её не видит, и покачала головой: Нет. Не слышу ничего подобного. — Нет-нет, не пытайтесь услышать его вашими внешними органами слуха. Зов сирены — он звучит внутри вас, так же, как и мой голос. Только тут впервые Света обратила внимания на то… А ведь и вправду, голос Лю звучал всё время с одинаковой силой и частотой. И да, он звучал внутри неё. В голове? Нет, не в голове. Или в голове? А теперь, когда она вдруг сделала для себя это открытие, а Лю продолжал молчать, ничего другого она не слышала. Кроме естественного фона. И этот фон звучал вовсе не внутри. Это были те самые простые звуки, которые она слышала ушами. — Нет, я ничего не слышу, кажется, меня никто не зовёт, — наконец произнесла девочка. — Это удивительное дело, — произнёс Лю. — Вы первая на моей памяти, кто попадает сюда не по своей воле и не по воле сирен. Значит, в вашем существовании всё гармонично? У вас нет трудностей в проживании отпущенного вам времени? «Как же нет?». Свете сразу вспомнилась мамина рука, провода, датчики, капельницы, круглосуточно шуршащие вентиляторами приборы контроля. А потом папины костыли и две его работы, огромные счета по кредиту и выплаты по суду, злые тётки из комиссии, готовые в любой момент забрать её и близнецов от папы и посадить их в детдом, сверстники в школе, драные кроссовки, Пахом-придурок. «Ну как же, нет трудностей?». — Трудности у меня есть, — наконец ответила она, заметно помрачнев. — У меня их много. А Лю и продолжает, всё так же спокойно и всё тем же своим красивым голосом: — А вы когда-нибудь задумывались о прекращении своего существования? «Это о чём он спрашивает?». Светлана напряглась, она даже взяла палку, что до сих пор стояла прислонённая к стене. «Это он про что? Про смерть? Про смерть её спрашивает? А зачем?». Она, конечно, не раз думала о смерти, о своей смерти как таковой и о том, что в этом случае будет с её родными. Девочка знала, что нужна отцу, он просто без неё не справится, она знала, что нужна и близнецам, они её любят, и особенно нужна маме, ведь мама только на её прикосновение отвечает рукопожатием, только от её голоса мамины зрачки шевелятся. Но всё-таки Света думала о своей смерти. А Лю, не дождавшись её ответа, продолжал: — Сирены ищут тех, у кого тяжесть существования превышает радость от него. Ищут тех, кто задумывался о прекращении своего бытия. Сирены зовут именно их. — Меня никто не зовёт, — ответила Светлана сразу и как-то зло. — Я ничего такого не слышу, ясно вам? Но вся беда была в том, что в глубине души она почувствовала после слов Лю беспокойство. То беспокойство, что раньше в себе не замечала. Ведь, что ни говори, а жизнь её протекала от утра до вечера лишь с одной мыслью: прожить этот день. Она уже давно позабыла, чему ещё можно радоваться, как не покупке хорошей картошки по скидке. Она молчала, а голос опять заговорил: — Я рад был с вами опять пообщаться, я узнал кое-что интересное для себя, спасибо вам, мои силы на исходе, мне пора, прощайте. Желаю вам того, чего бы вам самой хотелось. «Прощайте? Как прощайте?». Светлана оживилась. — Подождите, Лю. А я… А что же делать мне? — она подняла голову, забыв, что всё равно не сможет его увидеть. — Ну, вам нужно идти на север. Тут все дома разрушены, а всего в двух сотнях метров на север есть целые дома, там вам нужно поискать себе одежду и обувь. Берите самую крепкую, самую прочную, найдите себе оружие, то, каким сможете владеть. Возможно, хорошая одежда поможет вам выжить здесь. Прощайте. — Подождите, Лю. Мне идти на север? — она пыталась понять. — А север где? Вы тут, Лю? Но ей уже никто не отвечал. Глава 9 Тут из-под кучи битого кирпича выполз червяк с ножками и щипцами на голове, хорошо, что маленький, сантиметров десять, теперь, после того гиганта под камнем, он был не очень страшный. Червяк получил пару раз тонким концом палки, но не сдох, а проворно залез под камни обратно. По стене всё ползли мокрицы, на одной их них девочка ещё раз испытала палку, палка ещё работала. За стеной, вдалеке, снова заорали крикуны, становилось теплее. Как голос попрощался и умолк, Светлане стало одиноко, а ещё с Лю ей было спокойнее, словно он оберегал её. Тут, в развалинах, она чувствовала себя лучше, чем у камня, но Лю советовал ей найти одежду. Пусть она и с недоверием относилась к его последним пояснениям, но тут и спорить было нечего, одежда ей была нужна. И, главное, обувь. Здесь столько всего, что может повредить ноги, и живого, и не живого, в общем, нужно было выйти из убежища. Пока она размышляла, сами собой появились тени, и стало ещё теплее, девочка заметила, что туман почти рассеялся. Да, он тут исчезал очень быстро. Света начала спускаться по лестнице, всё так же аккуратно, чтобы не поранить ног. А ещё она помнила, что там, внизу, в кучах ломаного бетона, кажется, ещё живая, пряталась жаба. Девочка дошла до выхода из развалин. Остановилась. Всё, туман закончился. Пространство вокруг заливал белый, белый, жаркий свет. С громким жужжанием прилетело и плюхнулось ей на майку, прямо на грудь, отвратительное насекомое. Вскрикнув, девочка смахнула его на землю, оно было большое и неуклюжее, похожее на крымскую цикаду. Упало, копошилось в крошеве кирпича, Света, всё ещё перепуганная, прижала его к земле палкой. Кажется, палка уже высыхала, теряя свои магические возможности. Насекомое вывернулось, тяжко зажужжало, с трудом взлетело и унеслось прочь. «Сколь же тут всяких мерзостей». Девочка перевела дух и огляделась. Камень. Её камень был ей хорошо виден. «Если это двадцать восьмой дом по Гастелло, то там… проспект Гагарина, а там Фрунзе». И там, в той стороне, она видела не развалины, а хорошо сохранившиеся дома. Они были жёлтые и яркие в свете этого обжигающего солнца. Совсем как живые. В них должно было быть то, что ей нужно. Над развалинами пронеслись две птицы. Снова мимо неё басом прожужжало какое-то насекомое. Стоять тут и бояться не было смысла, в случае опасности она просто убежит. Решив так, Светлана вышла из развалин двадцать восьмого дома. Взяв свою палку двумя руками, она пошла к камню, прошла, огибая его с юга, и направилась дальше к виднеющимся впереди домам. Стоящие ещё кое-где стены, горы битого кирпича, она обходила, стараясь не приближаться к ним. Птица, проклятая, проорала почти над головой, напугала Свету своим резким кряканьем, девочка задрала голову, проводила её недобрым взглядом. Птица ещё и уродливая была. Светлана снова двинулась к домам, там, за ржавыми остовами гаражей, она увидела красивый… Ковёр? Нет, это была лужайка, которая белела на солнце. А цвет у неё был не белый, цвет у лужайки был серебристый. Когда она подошла ближе, то поняла, что серебро цвета отдаёт зеленью. Это… это был мох. Целая поляна серебристо-зелёного мха. Посреди которого кто-то позабыл пластиковое ведро. Ведро от времени вросло в мох, оставив на поверхности лишь круглый обод и белую ручку. Девочка, позабыв, где она находится, даже не оглядевшись толком, присела и провела рукой по серебру. Ах, как он был мягок, этот мох. В Икее она пробовала на ощупь некоторые покрывала, которые там продавались, они были из флиса, кажется, так вот, этот мох был такой же нежный. Да, именно нежный. Жаль, что нельзя лечь и полежать на нём. Погреться на солнце, которое уже печёт так, что можно даже и позагорать, не хуже, чем в Турции. Но нужно было идти. Света поднялась и поставила ногу на серебро лужайки. Какой он всё-таки мягкий, удивительно… И тут её ступню словно обожгло. Снизу вся подошва запылала в одно мгновение. Или, может, это был не огонь, может быть, десятки, сотни иголок проткнули одновременно крепкую кожу ноги девочки. — А-а! — и от боли, а ещё и от страха и неожиданности закричала Светлана и тут же попыталась убрать ногу с серебряного ковра. Но нога словно прилипла. Ей даже пришлось приложить усилие, чтобы вырвать свою ступню из этого страшного мха. Вырвала, уселась на попу тут же, глядела на бурый след, что остался на серебре, ещё переживала боль. Бурый след! Отчего он такой? И только тут девочка поглядела на свою ногу, чуть вывернув стопу к себе. О! Вся подошва от пятки и до пальцев была испещрена мелкими круглыми отверстиями, из которых сочилась кровь. Кровь стекала к пятке и большими медленными каплями падала на рыжую, уже высыхающую на солнце землю. А Света ещё раз взглянула на лужайку. И её осенило. Там, посреди лужайки вросло в мох… Никакое это не ведро. Это был не белый край ведра с белой ручкой, это были белые рёбра какого-то существа, может быть, даже… человека? Только тут у девочки заработала голова. Как можно было не заметить и другие кости, что были на лужайке? «Фомина, ты тупая!». Она даже чуть всплакнула, скорее от обиды, чем от боли. Ведь теперь ей придётся не идти к домам для поисков, а вернуться назад, в убежище. Сейчас, когда жгучее солнце сушило слёзы на её щеках, а со ступни всё падали и падали капли крови, она не поставила бы под сомнение ни одно слово Лю. Теперь она бы всё слушала внимательно и ещё переспрашивала бы, стараясь всё запомнить. Сны-не сны, потоки времени, трёхмеры, сирены… Как было бы здорово вот сейчас опять услышать этот спокойный и красивый голос у себя в голове. — Лю, вы меня слышите? — на всякий случай произнесла девочка. Голос ей не ответил, а сидеть тут, на открытом месте рядом с лужайкой, было нельзя. Девочка стянула с себя свою майку, всё равно нет никого вокруг, как-то обмотала ею ногу… Майка сразу покраснела. Ну как… как можно было спутать ведро с рёбрами, да ещё и запах не почувствовать… Тут же смердит тухлятиной, невыносимо смердит… Как она этого не заметила, или это солнце так припекло, что запах стал такой сильный? Девочка встала, теперь она старалась быть внимательной, поглядела по сторонам. Опираясь лишь на пятку раненой ноги, пошла обратно, ей очень хотелось побыстрее попасть в развалины двадцать восьмого дома, которые она уже считала своими. Солнце жгло невыносимо, оно-то и спасло девочке жизнь. Неожиданно потемнело. Свет, зной, свет обжигающие плечи лучи и вдруг… тенёк. Света удивилась, на небе она не видела ни облачка, а тут вон как… Девочка обернулась и увидала, как со спины её догоняют верёвки-жгуты, тянущиеся с неба. Жгуты, некрасивые, серые, в потёках, даже на вид липкие, а на их концах — лиловые расширения, похожие на крупные мужские ладони, только все в присосках. И летят-шевелятся эти липкие мерзости прямо на неё, летят быстро, своими «ладошками» едва не касаясь земли, ещё и растопыриваясь в стороны, чтобы охват был побольше. Присоски на «ладошках» уже рассмотреть можно. И рядом уже — вот они. Вот она, ладошка, липкая, слюнявая! Девочка и про больную ногу позабыла, чудом увернулась, вывернулась едва-едва, чтобы не коснуться жгутов. В десятке сантиметров, ну, может, в двух десятках, пронёсся один из жгутов от её локтя. Уворачиваясь, она чуть приподняла свою палку, и конец палки как раз оказался на пути липкого жгута. Была палка — и нет, жгут в мгновение ока обвился вокруг неё петлёй и вырвал оружие девочки из её рук с необыкновенной лёгкостью, поцарапав ей сучками руку выше локтя. Но тут уж ей было не до царапин и даже не до такой отличной палки, тут нужно было самой спасаться. Даже не подняв глаз, она кинулась бегом к развалинам двадцать восьмого дома. Уже ни боли в ноге не чувствовала, ни дороги не разбирала, удлиняла шаг, увеличивала скорость, перепрыгивала кучи битого кирпича и, рискуя налететь ногами на что-нибудь острое, долетела до входа в развалины и лишь тут остановилась. Повернулась, чтобы понять, что же это было. Она догадывалась, но хотела убедиться. И её догадка оказалась верной — там, где она недавно была, в небе, медленно и величественно, почти не делая каких-либо движений, парила огромная, намного больше парашюта, розовая медуза с лиловой бахромой по краям тела. Она была даже красива, и, кажется, плыла в сторону девочки. Медуза стала лениво и неспешно делать те сокращающиеся движения, что дают медузам возможность двигаться. Медуза передумала лететь прочь, она двумя рывками изменила направление. Эта красота двинулась в сторону девочки, волоча к ней свои страшные жгуты-ладошки. Глаза у неё, что ли, были? Светлана тут уже раздумывать не стала, кинулась внутрь, за стену, и вверх по пролёту лестницы в отвоёванный у жабы угол. Ей было страшно, по-настоящему страшно, ведь крыши-то над ней не было, только стены углом и всё. А вдруг эта красивая и огромная тварь скинет к ней сюда свои липкие, похожие на мертвечину жгуты? Что делать? Девочка уже заглянула вниз. Придётся бежать туда. Палка! Как ей дальше без палки? И майка, её окровавленная майка слетела с ноги во время бега. Короче, она стояла в своём убежище в одних трусах, с больной ногой, без палки и задрав вверх голову. Ждала, появится над нею медуза или нет. Со страхом, с замиранием сердца смотрела на угол неба, что был ей виден. — Ну Света-а… Уже будильник два раза звонил. Просыпайся, — кто-то пальцами разжимает ей веки на левом глазу. — Света-а-а… Это может быть только один человек. Она открыла глаза. Так и есть. Колька стоит рядом с кроватью, да ещё склоняется к ней, пытается говорить ей в ухо: — Мы опаздываем, Света-а… Надо было его осадить, но Светлана находится в каком-то непонятном для себя состоянии. Она в оцепенении, и это от того, что между её нынешним миром и тем, что происходило с ней во сне, нет никакой черты. Медуза и жаба были так же для неё реальны, как её нудный братец. И если вчера она проснулась, почти ничего не помнив, то сегодня она помнила всё. Всё, всё, всё до мельчайших подробностей. Вплоть до тактильных ощущений, которые испытывала, когда гладила серебряный мох мёртвой лужайки. Она чувствовала, что на ней нет майки, она не испытывала боли, но знала, что пододеяльник прилипает к высыхающей крови на её ноге. — Света, нам надо идти. Мы опоздаем на завтрак, — говорит Максим, даже он уже волнуется. О! Нет! Это уже серьёзно. Это приводит её в чувство. На завтрак опаздывать нельзя, или придётся отдать папин завтрак близнецам. — Вы зубы почистили? — спрашивает она, пытаясь дотянуться до стула, где висит одежда. Берёт олимпийку. — Да всё мы почистили, — кричит Колька. — И умылись! Мальчишки даже уже одеты. — Идите обувайтесь, — говорит им девочка и, позабыв про кровь, вытаскивает ноги из-под одеяла. — Света! Смотри! Кровь! — кричит Макс, который обычно спокойнее Кольки. — Света, ты порезалась! У тебя вся нога в крови! — Идите уже… обувайтесь! Сказала же вам, сейчас я приду! — в ответ кричит она им. Сама встаёт и натягивает треники. Кровь на самом деле уже подсохла. Девочка быстро идёт в ванную, надо её смыть, взять носки. Хорошо, что нога почти не болит, только когда наступаешь, и то немного. В ванной она была недолго, когда вышла, мальчишки стояли в прихожей уже обутые. Стояли, молчали и смотрели на неё. — Ну, что ждёте? — говорит она, беря ключи. — Открывайте дверь.