— Вероятность подобного весьма мала, — задумчиво произнёс Лю и продолжил. — Светлана-Света, а не могли бы вы показать мне другие вещи, которые были найдены вами в том мешке? Ну конечно, она может, Света отставила банку с жуком и стала доставать вещи из рюкзака и карманов, ничего не вызвало интереса у Любопытного, ни провод из меди, ни перчатки из резины, ни верёвка с ножом, в общем, всё, что его заинтересовало, — это была жестяная коробка из-под чая «Гринфилд». — А что в этом контейнере? — спросил голос. А Светлана и сама не знала, она вчера так увлеклась золотой монеткой, что на эту коробку её любопытства просто не хватило. Девочка взяла коробочку — лёгкая. Пустая, что ли? «Надеюсь, там нет никаких мерзких жуков». Она её открыла. И увидела сначала пропитанный жиром кусок газеты. Девочка приподняла её: — А, тут этот… фикус. Да, под газетой был большой, больше её ладони, фиолетовый и маслянистый даже на ощупь листок фикуса. А под ним ещё слой газеты, и там следующий лист, и ещё, и ещё. Всего Светлана насчитала четыре крупных листочка этого растения. — Судя по тому, как это упаковано, части растения представляли для его хозяина большую ценность, — заметил Лю. — Я недавно видел, как два существа дрались за обладание подобными листьями. Может и так, но Светлана помнила страшные судороги, которые её донимали несколько минут после того, как она намазала соком этого растения свои руки. Так потом руки ещё и болели, да и до сих пор мышцы болят. Она снова уложила листочки в коробку, ей было непонятно, что делать с ними. С одной стороны, она помнила судороги, но и не забывала удивительную лёгкость в руках. Ладно, она собиралась ещё подумать об этом. Потом. К другим вещам Лю не проявил никакого интереса, и девочка разложила всё по местам. Кроме разрезанной бутылки, из которой вытекла почти вся вода. Света её выбросила в кучу мусора, какой толк от разрезанной бутылки? А Лю заметил это: — Судя по моим наблюдениям, вода представляет для вашей биологии ценность. Но я заметил, что вы, Светлана-Света, никогда ей не пользуетесь. — Это потому, что у меня её нет, — отвечала девочка, — когда жарко, то очень хочется пить, но где её тут взять, воду-то? — Я знаю, где есть жидкости для употребления, они не похожи на воду, но они там стоят в таких же переносных резервуарах, как и тот, что вы только что выбросили. — В переносных резервуарах? А, в бутылках, что ли? — не сразу поняла девочка. — Да, мне нужна вода. Она подумала, что если даже вода будет плохой, то хорошая пластиковая бутылка ей точно не помешает. — Завтра я вам покажу то место, если мы пойдём к Черте, то нам как раз его проходить, — произнёс Лю. У Светланы как-то сразу потребность в бутылке и отпала. Она даже подумала о способе отказаться от похода. Вся эта затея отчего-то ей уже не нравилась, но отказаться она боялась. Вдруг Лю откажется впредь помогать ей. О, эта мысль была ещё хуже, чем мысль о походе к Черте и за Черту. Она даже собиралась переселиться сюда, в депошку. Поближе к Любопытному и под защиту серебряного мха. Только мысль о том, что прямо напротив, в двух десятках метров от здания, будет бесноваться и вешать разных существ на заборе Аглая, останавливала её. Впрочем, Аглая была босой в тот раз, когда она поймала девочку. Может, всё-таки… Нет, Света не могла тут оставаться. Если чокнутая её увидит, ни мох, ни Лю никак не смогут ей помочь. Так что лучше ей держаться отсюда подальше. Когда Лю сказал ей, что ему пора, она немного загрустила, но потом решила, что сегодня останется тут, не пойдёт к двадцать восьмому дому, и решила уже закончить с уборкой. Она сгребла грязь из своей комнаты и, выглянув из железной двери входа, выбросила её за порог. Пыль стояла невыносимая, и жара тоже, но вот отвратных мух стало поменьше, вот теперь бы девочка с удовольствием попила. Она села в углу, достала из рюкзака монеты. Стала снова их рассматривать, вспоминая слова Любопытного: «Это будет вопиющим эксцессом». Время — то, время — сё, Поток — не Поток. Она считала, что Лю просто зациклен на своём этом времени, и сама ко всем этим россказням про время относилась весьма скептически. Нет, Любопытный, он, конечно, умный, но… «А кусака-то взял и попал в мою комнату. И плевать ему было на время. И времени на него, судя по всему, тоже. И кусака-то был побольше монеты». Она завернула монеты в узелок. Все, кроме одной золотой. Спрятала узелок в рюкзак, а монету в карман. Прихлопнула наглую муху, что собиралась укусить её в потную щёку, достала коробочку и раскрыла её…Она хотела ещё раз посмотреть листья фикуса. Но её от этого занятия оторвал шум с улицы. Шум был такой, что перекрывал нудное жужжание мух в депошке. Она встала, подошла к окну, что выходило как раз на больничный забор, и совсем немного приподняла пластину жалюзи. А на улице, там, у висящего мальчика, она увидала трёх странных животных. Сначала ей показалось, что это тощие и горбатые пятнистые собаки, высотой ей до пояса. Опасные, сразу видно. Девочка сразу оценила их, от таких не убежишь. Ей захотелось взять палку в руки. Потом она разглядела их лучше, головы у них оказались не собачьи, головы были круглые, скорее кошачьи, только челюсти не как у кошки, челюсти у них были мощные. «Кошки. Тощие, огромные кошки». Животные стали, подпрыгивая, виснуть на обгрызенных ногах мальчика. Крутиться, отрывая от них куски. «Когтей у них нет, зато челюсти… Вот кто обгладывал ему ноги и разгрызал кости. Это в придачу к Аглае. Пипец!». Светлане стало не по себе, как только она представила, что где-нибудь встретится с парой-тройкой таких кошечек. Нет, это место ей точно не нравилось. На большой железной двери, конечно, был засов, но вот окна… Окна тут были огромные. А вдруг кошки отважатся пробежаться по мху. Хотя нет, не отважатся, да и стёкол они, наверное, не разобьют. Но всё равно соседство с кошками было неприятным. Она вспомнила про странного мужика, которого встретила перед тем, как её схватила Аглая. Мужик был вымазан фикусом. И орал что-то про это… Девочка всё ещё помнила про судороги, но теперь они уже не казались ей такими страшными. Светлана достала коробочку и вытащила оттуда один листок растения. Не раздумывая долго, сдавила, сжала его в кулаке. И фикус сразу выдал много маслянистого сока, так много, что он сквозь пальцы стал капать на пыльный пол. И Света, не задумываясь, стала наносить сок на свои руки. Масляного сока было достаточно и он очень хорошо размазывался, и того, что она выжала сразу, ей хватило на обе руки до рукавов майки. Но в листке было ещё много масла. Светлана уселась на пол и, завернув брючины, стала размазывать сок по голеням до самых коленей. Но и этого было мало, она сжала листок что было силы и тем, что осталось в руке, стала намазывать себе и живот, и бока. Но масло всё ещё было, она повторно намазала руки. И лишь после этого выбросила выжатый лист фикуса в угол. После надела куртку, несмотря на то что в депошке было очень жарко, и уселась в углу. Теперь ей казалось, что кошки точно её жрать не захотят. Что там кричал ей странный мужик: «Я намазался фикусом, блевать будешь?» Что-то в этом роде. Она стала ждать пробуждения. Ждала, зажав в фиолетовой от сока фикуса ладошке золотую монетку. Пусть Лю что угодно рассказывает про Время, про Поток, но кусака-то как-то попал в её комнату, почему монетка не сможет? Глава 24 Светлану разбудил Макс. На этот раз Колька ещё спал. — Света, — брат стоял рядом с кроватью и говорил тихо, — у тебя опять руки грязные. А она, не обратив внимания на него, сразу достала из-под одеяла правую руку. Нет. Монеты в ней не было. Разочарование. Нет, она, конечно, пошарила под одеялом по простыне, но без всякой надежды. И ничего не нашла. Встала и, несмотря на удивление брата, вся измазанная в сине-фиолетовую краску из фикуса, пошла в ванную. Девочка тут же позабыла про монету. Её переполняло странное чувство лёгкости. Она не шла, а летела над полом, а её ноги едва касались его, и то скорее для вида. Светлана зашла в ванную комнату и взяла зубную пасту и щётку в руки, но зубы чистить не торопилась. А потом, решила испытать эту свою лёгкость и подпрыгнула. Просто подпрыгнула на месте. И ещё раз, и ещё, и ещё… Она просто обалдела от того, как высоко ей удавалось подпрыгивать. И главное, как легко это у неё получалось. Десять прыжков, двадцать… И всякий раз её ноги взлетали выше уровня ванны. Девочка остановилась, переводя дыхание. Взглянула на свои ноги, который до колен были выкрашены в синий цвет. А ещё ей казалось, что она так сможет прыгать полдня без остановки. Её даже посетила одна неправильная мысль. Девочка подумала о том, что будь у неё эти листья в нужное время, она запросто бы выполнила норматив на звание мастера спорта, причём на любой дистанции. Может быть, даже на спринтерской. Тут в дверь начали ломиться. Даже и думать было не нужно кто там. Это Колька. Бесцеремонный и всегда считающий, что сестра должна уделять ему столько внимания, сколько ему потребуется. Сейчас ещё полегче стало, а раньше он спать не хотел ложиться, пока Светлана не сядет рядом на кровать. И не возьмёт его и Макса за руки. Так, как это когда-то делала мама. Сейчас хотя бы сами ложиться стали, вставать, одеваться-раздеваться. — Света-а…, — и стук кулачка в дверь. — Света… — Отстань, Коля, — кричит девочка, — дай мне помыться! — А ты там моешься? — Да, — раздражённо отвечает она. — А почему вода не течёт? — Коля, отойди от двери, а то сейчас получишь…, — обещает сестра. — Нам тоже нужно мыться, — бурчит Колька. И, конечно же, никуда не уходит. Света раздевается и лезет в ванную, смывать с себя синий сок фикуса. Иванова огорчила девочку. У мамы ночью был приступ, начались судороги, а потом упало, буквально рухнуло давление. Хорошо, что в эту ночь дежурила Иванова, а не глупая Нафиса. Ольга Александровна стала колоть маме нужные препараты и звонить лечащему врачу. Валерий Сергеевич сказал, что делать, и через час давление стабилизировалось. — Но судороги были сильные, — говорила Иванова. — Я три месяца таких уже не видела. Камаев сказал, что зайдет сегодня после дежурства. Огорчение. Камаев Валерий Сергеевич — это мамин врач. Свете он нравился своим позитивом. Он всегда говорил что-то типа: — Не горюй, Светлана, я вам выпишу этот препарат, колите пока его, а если через пару месяцев состояние мамы не улучшится… Посмотрим… Попробуем ещё кое-что. Я пока почитаю, подумаю… Папа говорил, что он слишком молод, но девочка совсем не считала это недостатком. Ей очень нравился оптимизм Камаева: — Ничего, твоя мама должна проснуться. Ты, главное, с ней почаще разговаривай. Она отвела братьев в садик, вернулась, отпустила Иванову, стала проводить с мамой гигиенические процедуры и ждать папу со смены, когда в домофон позвонили. У папы был ключ. Пришёл отец Серафим. — Ну а чего ты не заходишь в трапезную к обеду? Отец Александр про тебя спрашивал вчера. Чего, говорит, Светлана, не ходит обедать? Поп опять был в сандалиях и серых носках. Опять у него ряса чем-то закапана. Под мышкой какая-то книга. Он почти всегда ходит с книгами. От него пахнет луком. Он садится в кресло рядом с мамой. — Сегодня приду, — обещает Светлана. Ей нравится, как кормят в приходе, да плюс ещё экономия. Отчего же не прийти? — А батька твой где? — спрашивает отец Серафим. — Так он только через полчаса придёт, — говорит девочка. — У меня есть часик свободный, хочешь, беги в школу, а я с мамкой твоей посижу, — предлагает поп. Э, нет. Света лучше сама с мамой посидит вместо школы. В школу ей совсем не хотелось идти. — Нет, у мамы ночью криз был, лучше я тут побуду, — говорит она. И пока отец Серафим ничего не произнёс, спрашивает о том, о чём начинает задумываться всё чаще: — Батюшка, а что такое «время»? Отец Серафим как раз стал разворачивать книгу и от такого вопроса опешил на секунду: — Чего? Время? Это что, вы в школе проходите, что ли? — Да нет, я это сама интересуюсь. — С чего бы вдруг тебе таким интересоваться? Нормальной деве твоего возраста такое неинтересно должно быть. «Ну, нормальной, может, и неинтересно. А мне с моими снами самый интерес». — Так знаете вы или не знаете? — уточняет Светлана. — Хех, — поп смеётся, — так об этом, душа моя, никто ничего не знает. Время… Сие предмет, человеческому осмыслению не подлежащий. Всё, чему мы научились, работая с ним, так это измерять равные его промежутки с большей или меньшей точностью. Вот и всё. Только Господу подобные материи обдумать под силу. — То есть вы не знаете, может ли быть у времени исток? — спросила девочка. — Исток? — поп опять удивился. — Исток, в смысле исходная точка? — он задумался. Положил книгу на подлокотник кресла и стал подёргивать себя за бороду, смотря при этом куда-то мимо Светланы. — Угу… Угу… Ну, давай допустим такую гипотезу… Знаешь, был один такой жулик от науки, по фамилии Эйнштейн, ловкий такой плагиатор, но вот одну вещь он подметил всё-таки, кажется, сам — он угадал, что возле сверхтяжёлых тел пространство, а значит, и время, так как они неразрывны, искривляются. То есть, ежели время мы представляем как постоянно переменную величину, которая ещё может и искривляться, значит, что…, — он указал на Светлану пальцем, ожидая, что она продолжит его мысль. Но девочка с трудом понимала попа и никак не могла закончить фразу. Она лишь качнула головой в ответ.