— Потому что дело кончится тем, что ты окажешься в окружении, когда все остальные сбегут. И тогда ты умрешь. — Так и случилось, когда мой отец сражался с Эохайдом, — признался Гутред. — Теперь ты и сам видишь, что я прав, — сказал я. — Мы поставим Текиля на один фланг, а Ульфа и его людей — на другой. Ульф, вдохновленный мечтами о бесчисленных грудах серебра и похотливых развратных женщинах, теперь рвался совершить бросок на Эофервик. Ульфа не было в Кайр Лигвалиде, когда появились темные всадники: он повел своих людей добывать еду и фураж. Я разделил личную стражу на две группы и заставил их драться друг с другом. Правда, на первое время я приказал ребятам обмотать клинки мечей тканью, чтобы они не перерезали друг друга. Они сражались с воодушевлением, но до чего же неумело! Я в мгновение ока прорвался сквозь обе «стены щитов». Ничего, все впереди: рано или поздно они научатся сражаться, если только сперва не повстречаются с войсками Ивара и не погибнут в неравном бою. Спустя некоторое время, когда новобранцы устали и по их лицам покатился пот, я велел им отдыхать. Я заметил, что они разделились на две группы: датчане сели с датчанами, а саксы — с саксами, но этого следовало ожидать. Я подумал, что со временем наши воины научатся доверять друг другу. Они могли худо-бедно общаться: я заметил, что в Нортумбрии датский язык и язык саксов постепенно начали смешиваться. Эти два наречия в любом случае похожи, и большинство саксов могли понимать датчан, если те кричали достаточно громко, но теперь сходство обоих языков еще более усилилось. Нет, вы только подумайте, большинство саксонских эрслингов из личной стражи Гутреда хвастались своими «навыками» в битве на мечах (хотя ясно, что никакими навыками они не обладали). Но дело в другом: они говорили «навык» вместо «мастерство». И они ели теперь «яичницу», а не «болтунью». Датчане же стали называть лошадь лошадью, а не конягой, и иногда было трудно понять, датчанин перед тобой или сакс. Нередко попадались полукровки, у которых отцы были датчанами, а матери — саксонками, но никогда наоборот. — Я должен жениться на саксонке, — сказал мне Гутред. Мы добрели до края поля, где несколько женщин резали солому и смешивали ее с овсом. Когда войско двинется через холмы, этой смесью мы будем кормить лошадей. — Это еще зачем? — удивился я. — Чтобы показать, что Халиверфолкланд есть союз двух народов, — ответил Гутред. — Нортумбрия, — раздраженно поправил я. — Что? — не понял он. — Эта земля называется Нортумбрией. Гутред лишь пожал плечами, как будто название не имело значения. — Я должен жениться на саксонке, — повторил он, — и мне бы хотелось, чтобы она была хорошенькой. Может, на красотке Хильде? Только она слишком стара. — Но ей всего девятнадцать! — А мне нужна девушка лет тринадцати-четырнадцати. Здоровая, чтобы могла родить нескольких наследников. Он перелез через низкий забор и стал спускаться по крутому берегу к маленькому ручью, который тек на север, к Хедену. — В Эофервике наверняка есть хорошенькие саксонки! — Но тебе ведь нужна девственница, так? — Пожалуй, — сказал Гутред. Потом кивнул: — Да, конечно. — Может, в Эофервике еще остались одна или две. — Все-таки с Хильдой не слишком удачно вышло, — туманно проговорил он. — Что ты имеешь в виду? — Не будь она твоей женщиной, — пояснил Гутред, — ты мог бы жениться на Гизеле. — Мы с Хильдой друзья, — ответил я. — Всего лишь друзья. И это была правда. Раньше мы были любовниками, но с тех пор, как Хильда прикоснулась к мощам святого Кутберта, она впала в задумчивость. Ее все больше и больше тянуло к ее богу, я видел это. Но когда я спросил, не хочет ли Хильда снова облачиться в одеяние монахини, она покачала головой и сказала, что еще не готова. — С другой стороны, Гизелу лучше выдать замуж за короля, — сказал Гутред, не обратив внимания на мои слова. — Может, за Аэда Шотландского, чтобы тот наконец утихомирился? Или лучше за сына Ивара. Как ты думаешь, она достаточно красива? — Еще бы! — Кобылья Морда! — сказал Гутред и сам рассмеялся этому старому прозвищу. — Мы с сестрой в детстве обычно ловили тут колюшку, — продолжал он. Король стащил с ног сапоги, оставил их на берегу и побрел по воде, вверх по течению. Я последовал за ним по берегу: мне приходилось подныривать под ветви ольхи и идти по высокой траве. Вокруг меня гудели мухи. День был теплым. — Хочешь колюшки? — спросил я, все еще думая о Гизеле. — Я ищу остров, — отозвался Гутред. — Вряд ли тут есть большие острова, — возразил я. Ручей можно было пересечь в два шага, и вода доходила Гутреду только до икр. — Он был достаточно большим, когда мне было тринадцать, — сказал Гутред. — Достаточно большим для чего? — спросил я и прихлопнул слепня, размазав его по кольчуге. Было так жарко, что мне захотелось снять тяжелую кольчугу. Но я давно уже понял: мужчина должен быть к ней привычен, иначе в битве она становится обременительной. Поэтому почти каждый день я носил кольчугу, чтобы она стала моей второй кожей. Зато когда я снимал ее, то чувствовал себя так, будто боги дали моим ногам крылья. — Остров был достаточно большим для меня и для саксонки по имени Эдит, — ухмыльнулся Гутред. — Она была у меня первой. Эта Эдит была очень милым созданием. — Вероятно, она такой и осталась. — Она погибла: ее забодал бык, — покачал головой Гутред. Король продолжал брести по воде, проходя мимо камней, на которых росли папоротники. Шагов через пятьдесят он издал счастливый крик, увидев свой остров, и я почувствовал жалость к бедняжке Эдит, потому что остров оказался всего лишь грудой камней. Должно быть, для ее костлявой задницы камни казались острыми как бритвы. Гутред сел и начал швырять в воду гальку. — Как ты думаешь, мы сможем победить? — спросил он. — Вероятно, мы сможем взять Эофервик, — ответил я, — если только Ивар не вернулся. — А если он уже вернулся? — Тогда ты мертвец, мой господин. Он нахмурился, услышав это. И предложил: — Мы можем вступить с Иваром в переговоры. — Именно это и сделал бы Альфред, — сказал я. — Вот и прекрасно! — приободрился Гутред. — И еще я смогу предложить Гизелу в жены его сыну! На эти слова я не обратил внимания и ответил: — Но Ивар не станет вести с тобой переговоры. Он будет сражаться. Не забывай, что он из Лотброков. Он не ведет переговоры, кроме тех случаев, когда ему нужно выиграть время. Ивар верит в меч, в копье, в щит, в военный топор и в смерть своих врагов. Какие там переговоры! Нам придется биться с Иваром, а у нас нет для этого армии. — Но если мы возьмем Эофервик, — с энтузиазмом произнес Гутред, — люди присоединятся к нам. Наша армия будет расти. — Ты называешь это армией? — спросил я, покачав головой. — Ивар возглавляет закаленных в боях датчан. Когда мы встретимся с ними, мой господин, большинство наших датчан мигом перейдут к нему. Гутред поднял на меня глаза; на его честном лице читалось замешательство. — Но они дали мне клятву! — воскликнул он. — И все равно они присоединятся к Ивару, — мрачно произнес я. — Так что же нам делать? — Мы берем Эофервик, — сказал я, — грабим его и возвращаемся сюда. Ивар не будет нас преследовать. Ему плевать на Камбреленд. Поэтому мой тебе совет: правь здесь, и в конце концов Ивар про тебя забудет. — Но Эадреду это не понравится. — А чего он хочет? — Соорудить гробницу. — Он может построить ее здесь. — Аббат хочет, чтобы она находилась на восточном берегу, потому что там живет больше всего людей, — покачал головой Гутред. Полагаю, Эадред мечтал возвести гробницу, способную привлечь тысячи пилигримов, которые засыпали бы его церковь монетами. Он вполне мог бы построить гробницу здесь, в Кайр Лигвалиде, но это было слишком удаленное место, и паломники не стали бы приходить туда тысячами. — Но король — ты, а не Эадред, — возразил я, — и ты отдаешь приказы. — Это верно, — горько усмехнулся Гутред и швырнул в воду еще один камень. Потом нахмурился, глядя на меня: — Скажи, что делает Альфреда хорошим королем? — А с чего ты взял, что он хорош?