Всё остальное: рынок, банки, кредиты, кооперативы, предприниматели и прочее – следует отдать под саморегулирование при определённых рамочных условиях госконтроля. Даже само название «Союз Республик» в свете структурного деления страны на губернии теряло актуальность, требуя крайне внимательного и строгого отношения – будет ли сохранена в такой формации устойчивость государства. Безусловно понимая, что сто́ит только единожды попустить и дать кому-то выйти из состава – этот «карточный домик» может посыпаться со всеми вытекающими последствиями гражданской резни. «Старая гвардия» (а это непосредственно «силовой генсек» Андропов, «кремлёвский концеляр» Черненко, министр иностранных дел Громыко, КГБ – Крючков, ВС[4] – Устинов, включая и всех остальных военных, входящих в «кризисную группу» с полным допуском), даже ознакомившись с неприглядными фактами, очень тяжело принимали мысль о несостоятельности коммунистической идеи. И заикнуться о каком-либо послаблении авторитета КПСС было сродни, чёрт побери, кощунству… Терентьев как-то при обсуждении видел глаза Черненко – думал, того кондратий схватит. Впрочем, «старая гвардия», как уже упоминалось, постепенно сходила на «нет» – обложенные венками… кто-то на лафетах орудий… под похоронный оркестр. Что и было пока взято в работу, так это «чистка» рядов – масштабная, хотя и избирательная, затеянная Крючковым для начала по предателям и по всем тем, кто «засветится» в политическом мародёрстве, переметнувшись на либеральную, прозападную сторону. Поднимались меры ответственности для правящих элит, также в планах предполагалась отмена «хрущёвских привилегий»… небезусловно, конечно (кто бы сомневался). «Кто бы сомневался, – в непонятных эмоциях повторил Терентьев, – вон тот же Андропов, говорят, чиня дисциплину, не особо рвался лишать чиновников от Компартии номенклатурных благ. Говорят, вычеркнул пункт в какой-то намеченной программе, бросив: „…А как иначе мы их заставим дорожить местом?“ С одной стороны, верно – стимуляция… Вот только к пряникам всегда должен идти противовесом кнут. В равновесном отношении или даже склоняясь к кнуту, так как если ты носитель партбилета, то с тебя и спрос выше. Разве не так? Ну-ну… в Китае вроде бы даже смертная казнь для такого ворья введена, и один чёрт рискуют, не гнушаясь взятками и другими коррупционными преступлениями. Верят, что удастся остаться безнаказанными? По всей видимости, так. А у нас, по россейской ментальности – с нашим-то „однова живём“ – так и тем более! Сегодня хапнуть, а завтра трава не расти. И как тогда с этим бороться?» Что касается личности живчика Крючкова[5], сопоставив и проанализировав исторические факты, напрашивался осторожный, но очевидный вывод: если в 1982 году генерал значился «верным ленинцем» или просто был не очень-то уверен, то уж ближе к девяностым, очевидно, сам стал понимать, насколько партия себя дискредитировала (уж больно легко «слили» товарищи партбилеты, а КГБ тихо отмолчался в сторонке). Другое дело, что страну при этом не удержали от развала, скорей, просто не сумев остановить центробежные процессы. О силовых структурах СССР следовало бы оговориться исключительно. К восьмидесятым конкурентное противостояние ГРУ и КГБ переросло почти во вражду. Принимая во внимание в том числе и психологические мотивы меряющихся «кто круче» профессионалов, Терентьев видел в этом оппонировании вполне положительные моменты. Слишком неоднозначную (дурную) репутацию потянул за собой Комитет государственной безопасности, когда «гласность» постперестроечной России позволила вскрыть многие неприглядные факты деятельности «неподкупных» чекистов – начиная со спекуляций ширпотребом и чуть ли не пособничества в развале Союза, а в дальнейшем «крышевания» всех и вся, кто приносил «нал». О ГРУ ничего такого подобного не упоминалось – тут либо профессиональная сфера разведки имела иное выражение, либо люди оказались более стойкие к соблазнам. А возможно, «сор из избы» остался за порогом. Сейчас же всё принимало форму нормальной конкуренции, где безраздельное хозяйское доминирование «комитетчиков» разбавлялось пристальной критикой со стороны «гэрэушников». По сути, обе службы и дополняли, и контролировали друг друга, конечно, не без натяжек и нестыковок… И поставленному на перспективу во главу страны Терентьеву порой приходилось буквально лавировать между этими равнозначными силовыми ведомствами. Как, кстати, едва ли не в большей степени держать марку перед вкогтившейся в свои пригретые места партийной номенклатурой. * * * Так или иначе, начавшиеся при Андропове преобразования ознаменовались постепенной сменой приоритетов во власти. А после 1985 года, когда «старики» кто ушёл своим ходом, кто с почётом удалился на покой, решительно вступил в действие механизм перераспределения полномочий на самом верху. Если на миг представить конструкцию кремлёвского правления как сообщающиеся сосуды, то «властная жидкость» окончательно перетекла от партийного функционера «генсека» к «председательствам»: Совета Министров и Верховного Совета, откуда на сцене исключительным приоритетом появился Глава Правительства СССР (с больших букв) с расширенными полномочиями. Хотя и с коллегиальной поддержкой (и контролем) в лице членов «кризисной группы». «До названия „президент“ не сподобились, – подумал тогда Терентьев, немало покривясь, – может, потом… сейчас-то не поймут. Впрочем, нам эта „загранишница“ не в тему!» Хотел сказать «иностранщина», но выдал эту «яишницу», что понравилось даже[6]. Неверным было бы думать, что политэлита на местах не взбрыкнула на подобную «мину замедленного действия». Уж что-что, а самые прозорливые «товарищи» сразу узрели в новых веяниях утерю абсолютизма власти. А подковёрная борьба кремлёвских кланов и группировок всегда имела место быть. Терентьев взирал на всю «коридорную возню» с равнодушным спокойствием, вобрав в это спокойствие и знания будущего, и уверенность в подкрепе: – Тьфу на них! Если в своё время верхушка приняла такого мозгляка, как Горбачёв, то нам уж… мне уж… когда за мной стоят такие зубры… уж! Ко всему эксперты «конторы» в отчётах отметили любопытное наблюдение: начавшиеся по горячим фактам (уже в 1982 году) «чистки» нагнали такого шороху и страху, что тем самым создали среди многих чинуш-функционеров определённый эффект загипнотизированной покорности (привет от удава Каа бандерлогам)[7]. Концепция-идея «опричнины» не нова, и силовые структуры – в большей степени КГБ, в меньшей МВД, смотрящие «вовнутрь» (в отличие от внешней разведки), в какой-то степени взяли эту функцию на себя. По крайней мере официально декларируя особым постановлением Совмина: «…под патронажем ЦК КПСС в Комитете государственной безопасности и Министерстве внутренних дел СССР созданы особые отделы для проверки и выявления злоупотреблений, некомпетенции и т. д.»[8]. Параллельно осуществлялась громкая пиар-кампания, под лозунгом «наведём порядок в рядах…». Ещё при живом Андропове приглядели «ручного» кандидата на пост генерального секретаря (который в итоге сменит «вовремя отошедшего от дел» Черненко). Глаз, естественно, с него (с кандидата) не спускали, не позволяя выпячиваться. Что, разумеется, не помешало различным деятелям от КПСС затеять вокруг нового генсека «внутриполитические хороводы». Впрочем, «товарищи» не сразу, но неизбежно начинали понимать, что в «акцентах» постановлений и информационных сообщений теперь звучит иная должность и фамилия… …И что решения и силовая линия власти исходит от другого лица. …И то, что декларируется «новой метлой» из Кремля, не вяжется с прежними правилами. …И что прочимые перемены несут в себе тревожные перспективы. …И бродило негласное среди носителей красных членских книжечек: «если не отвечаешь требованиям и, не дай боже, завалил работу – лозунгами и верностью партбилету не отделаешься… с места можно слететь безвозвратно. Не помогут ни приписки, ни волосатые лапы – кумовство в верхах». Впрочем, закон о «руководящей и направляющей» никто вроде бы отменять не собирался. Основополагающая партия являлась (представлялась) незыблемой, так как на данном этапе это было гарантом стабильности власти и… И, в сущности, пока ничего особо в кадровом поле не изменилось – лица остались те же. Всё те же первые секретари – райкомов, обкомов, крайкомов (или уж как там по результатам новой административно-территориальной реформы, где официально значились округа-губернии). Тон, понятно, задавала столица, но в регионах порой не спешили претворять новые постановления (своеобразный пассивный саботаж). Покуда не приезжали, нагрянув, проверяющие. На телевидении в новостях, в прессе особой обличительной шумихи по поводу «слетевших голов» не поднимали, дабы не нагнетать и не культивировать дискредитацию партии и иже с ним всего руководства. Лишь проскакивали лаконичные строчки: «…за несоответствие занимаемой должности». Но в большинстве товарищи быстро смекнули и перестроились – перекрасились, равно как когда-то и где-то потом слагали партбилеты, отрекаясь от «красной веры». В то время пресса и печатные издания переживали настоящий бум. Вдобавок правительство вложилось в расширение сетки телевещания, увеличив номенклатуру развлекательных, познавательных программ. Появилась первая (пока социальная) телевизионная реклама, в незамысловатых, но броских роликах которой крылись новые смыслы. В пропагандистских целях и в необходимом популизме использовались некоторые горбачёвские ходовки – например, простой и понятный язык для масс… Разумеется, на правильном русском и в более конструктивном русле, без кричащих заглавий. В газеты и вовсе каким-то образом просочились те самые «перестройка» и «гласность»… Последняя, безусловно, была под выверенным контролем, да и «перестройку» держали в узде, дабы не стала «катастройкой». Реформы шли планово и по большей части планомерно, чтобы не допустить социального «перегрева», хотя инерция так и так тащила страну в прежних устоявшихся ориентациях. Замыслы простирались далеко, исполнительная часть не поспевала. Некоторые проекты имели долгосрочную реализацию и к девяностым только начинали полноценно «распаковываться». Надо сказать, что при сохранении прежних механизмов командно-административной структуры, ориентированной по привычке на коммунизм, попытка оптимизировать экономику, «открыв» запланированные сегменты хозяйствования для частной коммерческой деятельности, привели к тому, что в движении страны выработалась система пресекающихся и сталкивающихся противоречий. Эксперты пространно объясняли: дескать, «при скорой оценке информации, критическое мышление не успевает сработать… Мы, люди, попросту цепляемся за уже известное, отказываясь перерабатывать новое». В то же время вычленившие эту тенденцию аналитики не без удовлетворения констатировали в сложившейся конструкции определённую гибкость и самоорганизацию. А Терентьев вспоминал времена ельцинского правления – лихие девяностые. Времена полного раздрая и вольницы, когда под давлением «гласности» и безработицы происходила ломка общественных стереотипов. Торговали все, всем и вся, без каких-либо ограничений плодясь кооперативами, рынками, торговыми палатками, ларьками. Первые богатеи, первые бэу иномарки, малиновые пиджаки, рэкет… «До такой вакханалии у нас, разумеется, уже не дойдёт, – бередило в голове… неспокойно, всё же подмечая субъективные аналогии той и этой реальности, – смотреть по факту – если обстоятельства приведут к приостановлению каких-либо предприятий оборонки, допустить можно всякое. Но будь я проклят – превращать даже самого распоследнего мнс[9] в торгаша на рынке не позволю! Реформирование экономики априори не обещает сиюминутного эффекта, ни даже через три-пять лет, что, собственно, наблюдается и поныне – в каких-то сегментах переход от старого на новое обязательно будет высасывать лишние ресурсы».