Он проснулся поздно ночью — что-то его разбудило. Далеко, в другой комнате, кто-то плакал. — Саул, это ты? — шепнул Лео Ауфман, вылезая из кровати, и пошел к сыну. Мальчик горько рыдал, уткнувшись в подушку. — Нет… нет… — всхлипывал он. — Все кончено… кончено… — Саул, тебе приснилось что-нибудь страшное? Расскажи мне, сынок! Но мальчик только заливался слезами. И тут, сидя у него на кровати, Лео Ауфман, сам не зная почему, выглянул в окно. Двери гаража были распахнуты настежь. Он почувствовал, как волосы у него встали дыбом. Когда Саул, тихонько всхлипывая, наконец, забылся беспокойным сном, отец спустился по лестнице, подошел к гаражу и, затаив дыхание, осторожно вытянул руку. Ночь была прохладная, но Машина счастья обожгла ему пальцы. Вот оно что, подумал он: Саул приходил сюда сегодня ночью. Зачем? Разве он несчастлив и ему нужна Машина? Нет, он счастлив, просто он хочет навсегда сохранить свое счастье. Что же тут плохого, если мальчик умен, и знает цену счастью, и хочет его сохранить? Ничего плохого в этом нет. И все-таки… Внезапно у Саула в окне колыхнулось что-то белое. Сердце Лео бешено заколотилось. Но он сейчас же понял — это всего лишь ветром подхватило белую занавеску. А ему показалось — что-то нежное, трепетное выпорхнуло в ночь, словно сама душа мальчика вылетела из окна. И Лео Ауфман невольно вскинул руки, словно хотел поймать ее и втолкнуть обратно в спящий дом. Весь дрожа, он вернулся в комнату Саула, поймал хлопавшую на ветру занавеску и накрепко запер окно, чтобы она не могла больше вырваться наружу. Потом сел на кровать и положил руку на плечо сына. — «Повесть о двух городах»? Моя. «Лавка древностей»? Ха, уж это-то наверняка Лео Ауфмана. «Большие надежды»? Когда-то это было мое. Но теперь пусть «Большие надежды» остаются ему. — Что тут происходит? — спросил Лео Ауфман, входя в комнату. — Тут происходит раздел имущества, — ответила Лина. — Если отец ночью до полусмерти пугает сына, значит, пора делить все пополам. Прочь с дороги, «Холодный дом» и «Лавка древностей»! Во всех этих книгах, вместе взятых, не найдешь такого сумасшедшего выдумщика, как Лео Ауфман! — Ты уезжаешь — и даже не испробовала, что такое Машина счастья! — запротестовал он. — Попробуй хоть разок, и, уж конечно, ты сейчас же все распакуешь и останешься! — «Том Свифт и его электрический истребитель», а это чье? Угадать нетрудно. И Лина, презрительно фыркнув, протянула книгу мужу. К вечеру все книги, посуда, белье и одежда были поделены — одна сюда, одна туда; четыре сюда, четыре туда; десять сюда, десять туда. У Лины Ауфман голова пошла кругом от этих счетов, и она присела отдохнуть. — Ну ладно, — выдохнула она. — Пока я не уехала, Лео, попробуй, докажи мне, что это не по твоей вине ни в чем не повинным детям снятся страшные сны. Лео Ауфман молча повел жену в сумерки. И вот она стоит перед огромным, вышиной в восемь футов, оранжевым ящиком. — Это и есть счастье? — недоверчиво спросила она. — Какую же кнопку мне нажать, чтобы я стала рада и счастлива, всем довольна и весьма признательна? А вокруг них уже собрались все дети. — Мама, не надо, — сказал Саул. — Должна же я знать, о чем прошу судьбу, Саул, — возразила Лина. Она влезла в Машину, уселась и, качая головой, посмотрела оттуда на мужа. — Это нужно вовсе не мне, а тебе, несчастному неврастенику, который стал на всех кричать. — Ну, пожалуйста, — сказал он. — Сейчас сама увидишь. И закрыл дверцу. — Нажми кнопку! — закричал он. Раздался щелчок. Машина слегка вздрогнула, как большая собака во сне. — Папа, — с тревогой позвал Саул. Слушай! — ответил Лео Ауфман. Сперва все было тихо, только Машина подрагивала — где-то в ее глубине таинственно двигались зубцы и колесики. — С мамой там ничего не случилось? — спросила Ноэми. — Ничего, ей там хорошо. Вот сейчас… Вот! Из Машины послышался голос Лины Ауфман: — Ах!.. О!.. — Голос был изумленный. — Нет, вы только посмотрите! Это Париж! — И через минуту: — Лондон! А это Рим! Пирамиды! Сфинкс! — Вы слышите, дети: сфинкс! — шепнул Лео Ауфман и засмеялся. — Духами пахнет! — с удивлением воскликнула Лина Ауфман. Где-то патефон тихо заиграл «Голубой Дунай» Штрауса. — Музыка! Я танцую! — Ей только кажется, что она танцует, — поведал миру Лео Ауфман. — Чудеса! — сказала в Машине Лина. Лео Ауфман покраснел. — Вот что значит жена, которая понимает своего мужа! И тут Лина Ауфман заплакала в Машине счастья. Улыбка сбежала с губ изобретателя, — Она плачет, — сказала Ноэми. — Не может этого быть! — Плачет, — подтвердил Саул. — Да не может она плакать! — И Лео Ауфман, недоуменно моргая, прижался ухом к стенке Машины. — Но… да… плачет, как маленькая… Он открыл дверцу. — Постой. — Лина сидела в Машине, и слезы градом катились по ее щекам. — Дай мне доплакать. И она еще немного поплакала. Ошеломленный, Лео Ауфман выключил свою Машину. — Какое же это счастье, одно горе! — всхлипывала его жена. — Ох, как тяжко, прямо сердце разрывается… — Она вылезла из Машины. — Сначала там был Париж… — Что ж тут плохого? — Я в жизни и не мечтала побывать в Париже. А теперь ты навел меня на эти мысли. Париж! И вдруг мне так захотелось в Париж, а ведь я отлично знаю, мне его вовек не видать. — Машина, в общем-то, не хуже. — Нет, хуже! Я сидела там и знала, что все это обман.. — Не плачь, мама! Лина посмотрела на мужа большими черными глазами, полными слез. — Ты заставил меня танцевать. А мы не танцевали уже двадцать лет. — Завтра же сведу тебя на танцы! — Нет, нет! Это неважно, и правильно, что неважно. А вот твоя Машина уверяет, будто это важно! И я начинаю ей верить! Ничего, Лео, все пройдет, я только еще немножко поплачу. — Ну а еще что плохо? — Еще? Твоя машина говорит: «Ты молодая». А я уже не молодая. Она все лжет, эта Машина грусти! — Почему же грусти? Лина уже немного успокоилась. — Я тебе скажу, в чем твоя ошибка, Лео: ты забыл главное — рано или поздно всем придется вылезать из этой штуки и опять мыть грязную посуду и стелить постели. Конечно, пока сидишь там внутри, закат длится чуть не целую вечность, и воздух такой душистый, так тепло и хорошо. И все, что хотелось бы продлить, в самом деле длится и длится. А дома дети ждут обеда, и у них оборваны пуговицы. И потом, давай говорить честно: сколько времени можно смотреть на закат? И кому нужно, чтобы закат продолжался целую вечность? И кому нужно вечное тепло? Кому нужен вечный аромат? Ведь ко всему этому привыкаешь и уже просто перестаешь замечать. Закатом хорошо любоваться минуту, ну две. А потом хочется чего-нибудь другого. Уж так устроен человек, Лео. Как ты мог про это забыть? — А разве я забыл? — Мы потому и любим закат, что он бывает только один раз в день. — Но это очень грустно, Лина.