– Именно, – сказал он. – Что «именно»? Шнайдер заговорщически огляделся, но остальные обитатели палаты собрались в другом ее конце, поглощенные просмотром латимерского голопорно. Шнайдер снова ухмыльнулся и наклонился ближе: – Именно то, что я искал. Человек с головой на плечах. Я хотел бы кое-что вам предложить, лейтенант Ковач. Кое-что, что поможет вам выйти из этой войны не просто живым, но еще и богатым – богаче, чем вы можете вообразить. – У меня хорошее воображение, Шнайдер. Он пожал плечами: – Ну ладно. Значит, просто с большими деньгами. Интересно это вам? Я задумался, пытаясь прикинуть, что стоит за этим предложением: – Если это подразумевает смену сторон, то не интересно. Не имею ничего против Джошуа Кемпа лично, но считаю, что он проиграет, и… – Политика, – Шнайдер пренебрежительно махнул рукой. – Политика к этому никакого отношения не имеет. И война тоже, разве что в качестве сопутствующего обстоятельства. Я говорю о чем-то более основательном. О товаре. За обладание которым любая корпорация заплатит процентов десять своей годовой прибыли. Я здорово сомневался, что такой товар может существовать в глухомани, вроде Санкции IV, и еще сильнее сомневался, что кто-то вроде Шнайдера может иметь к нему доступ. Но, с другой стороны, просочился же этот тип на военный корабль Протектората и получил медицинское обслуживание, о котором – по утверждениям проправительственных источников – безнадежно мечтают полмиллиона человек на планете. Что-то у него, возможно, и было, а сейчас что угодно, способное вызволить меня с этого комка грязи до того, как он разлетится на части, заслуживало внимания. Я кивнул и затушил сигарету: – Хорошо. – Вы в деле? – Я слушаю, – ответил я мягко. – В деле я или нет, зависит от того, что я услышу. Шнайдер втянул щеки: – Не уверен, что мы можем продолжать на таких условиях, лейтенант. Мне нужно… – Тебе нужен я. Это очевидно, иначе этот разговор вообще бы не затевался. Так как, будем продолжать на означенных условиях или мне вызвать охрану «Клина», чтобы информацию из тебя выбили? Повисла напряженная тишина. По лицу Шнайдера, точно кровь, растекалась усмешка. – Что ж, – произнес он наконец. – Вижу, что недооценил тебя. В твоем личном деле нет ничего об этом, м-м, аспекте твоей личности. – Любые данные обо мне, к которым ты мог получить доступ, не дают и половины реальной картины. К твоему сведению, Шнайдер, моей последней официальной военной должностью была служба в Корпусе чрезвычайных посланников. Я подождал его реакции, пытаясь понять, удалось ли мне его припугнуть. Посланники имеют почти что мифологический статус в пределах Протектората, и славятся они отнюдь не мягкостью характера. Эта часть моей биографии не была секретом на Санкции IV, но я старался не афишировать ее без нужды. В лучшем случае из-за такой репутации в столовой воцарялось напряженное молчание при каждом моем появлении, а в худшем свежеоблаченные юнцы, в которых нейрохимии и пересаженных мускулов больше, чем здравого смысла, решали бросить мне вызов. После третьего летального исхода (с сохранением стека) Каррера вызвал меня на ковер. Командование, как правило, неодобрительно относится к убийствам внутри личного состава. Такого рода энтузиазм следует приберегать для врага. Было решено, что вся информация о моем прошлом в Корпусе посланников будет погребена в базе данных «Клина», а во всех прочих записях я буду проходить как профессиональный наемник, бывший морпех Протектората. Достаточно распространенная здесь карьера. Но если мое прошлое посланника и напугало Шнайдера, он этого никак не выказал. Он снова склонился ко мне, и в его проницательном взгляде читалась напряженная работа мысли. – Посланник, значит? И когда служил? – Довольно давно. А что? – При Инненине довелось быть? Огонек его сигареты ярко светился перед моими глазами. На какое-то мгновение мне показалось, что я проваливаюсь в этот огонь. Красная точка расплылась, превратившись в узоры лазерного огня, хлещущего по разрушенным стенам, в чавкающую под ногами грязь, где умирал раненый Джимми де Сото, вырываясь из моих рук и крича от боли, и распадающуюся вокруг нас линию обороны на Инненинском плацдарме. Я на секунду прикрыл глаза. – Да, я был при Инненине. Так ты будешь рассказывать об этом своем сказочно выгодном деле, или как? Желание поделиться секретом буквально распирало Шнайдера. Он вытянул еще одну сигарету из моей пачки и откинулся на стуле. – Тебе известно, что на взморье Северного предела, чуть подальше Заубервиля, находится одно из старейших марсианских поселений, известных археологам? Ну все ясно. Я вздохнул, и мой взгляд скользнул с его лица обратно к иллюминатору с видом на Санкцию IV. Конечно, чего-то этакого и следовало ожидать, но почему-то я разочаровался в Яне Шнайдере. За недолгие минуты нашего знакомства мне показалось, что в нем чувствуется некий твердый стержень, обещавший что-то более сто́ящее, чем всякая фигня о затерянных цивилизациях и зарытых техносокровищах. Прошло уже добрых полтысячелетия со времени, когда перед нами открылся мавзолей марсианской цивилизации, а люди все никак не поймут, что артефакты, оставшиеся от вымерших соседей по Солнечной системе, по большей части либо нам совсем не по зубам, либо находятся в нерабочем состоянии. (А очень может быть, и то и другое, откуда же нам знать.) Практически единственной по-настоящему полезной находкой были астронавигационные карты, люди разобрали их с большим трудом, но в результате смогли послать колонизационные корабли в точки, где гарантированно располагались планеты земного типа. Этот успех плюс разрозненные руины и артефакты, обнаруженные на планетах, которых удалось достичь с помощью карт, породили огромное количество самых разнообразных теорий, идей и верований. За время, что я бороздил просторы Протектората, я ознакомился почти с каждой. В некоторых регионах в уши мне лилась параноидальная белиберда о том, что вся история придумана ООН для прикрытия, а на самом деле астронавигационные карты получены от пришельцев из нашего же собственного будущего. Существовала также стройная религиозная доктрина, приверженцы которой считали людей затерянными потомками марсиан и ожидали воссоединения с духами предков после достижения достаточного кармического просветления. Некоторые ученые с затаенной надеждой разрабатывали относительно перспективные теории, полагавшие Марс всего лишь одним из аванпостов, колоний, отрезанных от материнской культуры, и утверждавшие, что сама эта культура по-прежнему существует где-то на другом краю Вселенной. Согласно еще одной, моей любимой версии, марсиане переехали на Землю и стали дельфинами, чтобы стряхнуть с себя оковы технологической цивилизации. Как бы то ни было, суть одна. Их больше нет, а мы всего-навсего подбираем оставшиеся крохи. Шнайдер ухмыльнулся: – Думаешь, я спятил, да? Несу что-то в духе детских голограсказок? – Что-то вроде того. – Ты сначала послушай, – он делал короткие и быстрые затяжки, не прекращая говорить, так что дым сочился изо рта при каждом слове. – Понимаешь, все думают, будто марсиане были похожи на нас. В смысле, не физически, нет, мы считаем, что у их цивилизации были такие же культурные основы, как и у нашей… Культурные основы? Такие обороты были не в стиле Шнайдера. Это он услышал от кого-то другого. Во мне шевельнулась легчайшая тень любопытства. – А значит, когда мы исследуем мир, подобный этому, то все в штаны кончают от радости, когда удается обнаружить центры расселения. Это города, тут же решают все. Мы находимся на расстоянии двух световых лет от основной системы Латимера – а это две пригодные к обитанию биосферы и три условно пригодные; и в каждой есть марсианские руины, – но, однако же, стоит только зондам добраться до этого места и зафиксировать что-то, смахивающее на города, все немедленно бросают свои дела и несутся сюда. – Ну, «несутся» – это, я бы сказал, преувеличение. На субсветовых скоростях даже самой навороченной колонизационной барже потребуется почти три года, чтобы преодолеть расстояние, отделяющее двойные солнца Латимера от этой звезды-недоростка с незамысловатым названием. В межзвездном пространстве ничего не происходит быстро. – Да? А ты знаешь, сколько времени прошло? С момента получения данных от зонда до инаугурации правительства Санкции? Я кивнул. Как региональный военный советник знать такие вещи я был обязан. Заинтересованные в ситуации корпорации ускорили подготовку Хартии Протектората до одной недели. Но это случилось около века назад и имело мало отношения к тому, о чем сейчас собирался поведать мне Шнайдер. Жестом я попросил его продолжать. – Дальше, – он наклонился вперед и вскинул руки, точно собрался дирижировать оркестром, – в дело вступают археологи. Порядок обычный: право собственности принадлежит нашедшему, правительство выступает в роли посредника между ним и корпорацией-покупателем. – За процент. – За процент. Плюс право на экспроприацию – цитирую – «с соответствующей компенсацией стоимости любой находки, которая может быть расценена как представляющая особенную важность для интересов Протектората», и так далее и тому подобное. Понятно, что любой приличный археолог, желающий озолотиться, отправится прямиком в эти самые центры расселения, и именно так они все и поступили. – Откуда тебе-то это все известно, Шнайдер? Ты-то не археолог. Он вытянул левую руку и оттянул рукав, демонстрируя свернувшуюся кольцом крылатую змею, вытатуированную иллюминиевой краской. Чешуя змеи мерцала и переливалась, а крылья еле заметно двигались вверх и вниз, так что, казалось, можно расслышать их сухой шелест. Между зубами змеи вилась надпись: «ГИЛЬДИЯ МП-ПИЛОТОВ САНКЦИИ IV», и все это окаймлял девиз: «ЗЕМЛЯ – ЭТО ДЛЯ ПОКОЙНИКОВ». Выглядела татуировка практически свежей. Я пожал плечами: – Красиво. И? – Я занимался перевозкой грузов для группы археологов, работавших на побережье Дангрека к северо-западу от Заубервиля. По большей части скребуны, но… – Скребуны? Шнайдер моргнул: – Да. И что? – Я родом с другой планеты, – заметил я терпеливо. – Здесь я просто воюю. Что за «скребуны»? – А… Ну молодняк. – Он неопределенно покрутил руками. – Только что из Академии, их первые раскопки. Скребуны. – Понял. Скребуны. Ну и кто из них не? – Что? – он снова сморгнул. – Кто не был скребуном? Ты сказал, «по большей части скребуны, но…». Но кто? На лице Шнайдера читалось недовольство. Ему не нравилось, что я его сбиваю. – Люди с опытом там тоже имелись. Скребунам обычно оставляют участки, где не предполагается значительных находок, но и среди ветеранов всегда есть люди, которые стараются мыслить нестандартно. – Или заявляются уже после того, как все лучшие делянки расхватаны. – Ну да, – по какой-то причине эта острота ему тоже не пришлась по душе. – Иногда и так. Короче говоря, мы – они – кое-что обнаружили. – Что? – Марсианский корабль. – Шнайдер затушил сигарету. – Целехонький. – Брехня. – Нет, в самом деле.